— Нет… просто у меня образ возник: ужасного конца и ужаса без конца. ©
Да, если Вы намекаете на нашу лекцию, то этот ужас уже заканчивается. Уже осталось буквально две минуты и сейчас мы закончим.
Так вот, поскольку существует два варианта бесконечного и разум не может выбрать между ними, то здесь как бы готовы основания для антиномии, вы видите, да? Т. е. разум, исследуя мир, неизбежно приходит к такой развилке: если он пытается решить вопрос о начале мира, так имел ли мир начало во времени или всё‑таки был бесконечен? Ограничен ли он в пространстве или простирается в бесконечность? Как выбрать один из вариантов?
Более того, оказывается, что разум в состоянии опровергнуть любой из противоположных вариантов. Ну, к примеру, если предположить, что мир ограничен в пространстве, так. то, возникает вопрос: а за границей что есть? Есть что‑то за границей? Если есть граница, то должно быть что‑то и за границей. Если нет ничего за границей — там Ничто. то тогда нет и границы. Таким образом, понятие о границе мира оказывается противоречивым. И разум делает вывод: значит, мир бесконечен. Но тут приходит оппонент и тоже опровергает тезис о бесконечности мира. Опровергает он его, к примеру, таким образом (легче это продемонстрировать в случае с бесконечностью времени): «Если время бесконечно, и вот сейчас мы переживаем какой‑то момент этого времени, то получается, что до этого момента прошла бесконечность. Но бесконечность пройти не может. Значит представление о бесконечном мире противоречиво. Значит, мир конечен во времени. Но тут опять приходит сторонник. понимаете? И вот так начинается взаимное опровержение, те же самые доказательства, и. происходит столкновение.
Кант считает, что (это важный момент, которым мы и закончим) «ключом к разрешению антиномий является трансцендентальный идеализм», — говорит он. Более того, он утверждает, что антиномии чистого разума могут служить косвенным доказательством правильности выводов «трансцендентальной эстетики». То есть, с помощью вот этих антиномий можно так же, как и с помощью этих истолкований, трансцендентальных и метафизических, о которых мы говорили в начале, доказать с помощью диалектики, правда косвенно, что пространство и время это субъективная форма чувственности. Вот как любопытно. Почему так? А потому, что если мы, говорит Кант, различаем мир на «явления» и «вещи в себе», то тогда у нас появляется возможность либо разнести тезисы и антитезисы антиномий по этим мирам. И сказать, например, что в мире явлений нет первопричины, но первопричина может быть в мире ноуменов; и таким образом и тезис, и антитезис могут быть истинными. Противоречие мнимое было, так? Точно так же и с четвёртой антиномией. Можно сказать, что в мире явлений есть только случайные вещи, но в мире ноуменов может существовать необходимое существо. Опять разводим тезис и антитезис по мирам — противоречия между этими вариантами устраняются. А в случае первых двух антиномий, которые Кант называет математическими (а вторые
— динамическими.). Дело в том, что эта терминология идёт ещё из таблицы категорий: категории количества и качества он тоже называл математическими, потому что они объясняют возможность применения математики к явлениям. А категории отношения и модальности — динамическими, потому что там речь идёт о Бытии. То же самое было и с основоположениями: первые две аксиомы созерцания — антиципации восприятия — математические аналогии опыта, постулаты эмпирического мышления — вообще динамические. Это так, к слову.
Так вот в случае первых двух антиномий иная ситуация: здесь и тезис и антитезис — ложные, по Канту. Почему? Да потому, что говорить ни о бесконечном мире, ни о границе мира, рассуждая о явлениях — неправомерно, говорит Кант, — так же, как о простых частях или бесконечной делимости (это тезис и антитезис второй антиномии). Потому что явление не есть что‑то законченное, явление субъективным обладает существованием, то есть они конструируются в восприятии. И, естественно, в нашем восприятии мы не охватываем бесконечность актуально. С другой стороны, как бы редуцируя, восходя к причинам нашего восприятия по этим цепочкам, мы никогда не дойдём до первой причины. Итак, нет ни первоначала, ни границы в пространстве. и, с другой стороны, бесконечности тоже нет (ни в пространстве, ни во времени) — именно из‑за субъективности мира явлений о котором мы рассуждаем. Вот если мы считаем мир явлений — миром вещей в себе, эти миры схлапываются у нас, нет этой двойственности, — вот тогда мы впадём в настоящее противоречие, говорит Кант. Тогда антиномии окажутся реальными. И тогда (коль скоро это привело бы к разрушению разума, а мы это допустить не можем), чтобы спасти ценность разума в котором сомневаться нет никаких оснований, мы должны (даже если нет никакой «Эстетики», если нет никаких там высказанных аргументов) всё равно различить вещи на «феномены» и «ноумены». Хотя бы для того, чтобы решить антиномии.
Ну, всё на сегодня. Спасибо.
— Спасибо Вам.
— А вы рассмотрите потом правомочность приводимых доказательств Канта… Скажем последующую критику, опровержение его аргументов…
Понимаете, я бы мог об этом поговорить. Две причины здесь есть, по которым стоит свернуть это обсуждение. Во — первых, потому что катастрофически, даже с учётом спецкурса не успеваем. Успеем только Фихте обсудить в этом семестре. Ну ладно, ничего, Гегеля, Шопенгауэра, Шеллинга, Фейербаха обсудим всё‑таки в следующем семестре. Видимо так. Хотя, Шеллинга, может быть, и начнём. И вторая причина в том, что эти доказательства в действительности большую роль в учении Канта об антиномиях не играют: неважно, корректны они или нет, по большому счёту. В действительности, к ним, конечно, можно придраться: они очень неоднородны по своей структуре: кое — где Кант почему‑то использует в качестве посылок тезисы из других разделов «Критики.», что запрещено.
— Когда я посмотрел, ну это бросается в глаза…
Да, да, очень такие. мозаичные, с вкраплениями других элементов, по идее которых не должно быть. Кант независимые должен был раскручивать доказательства, не опираясь на предшествующие свои выводы; как и вообще он должен поступать во всей Диалектике. Но включает, и это делает доказательства спорными. Но, подчеркну ещё раз, они не столь важны. В любом случае это противопоставление, эта вилка возникает.
… да, тут терминологическая проблема, но, с другой стороны, да, оно едино, и Вы правы, Диана. Нет такого вот в этом смысле, нет такого многообразия предметов, а тем более видов, к которым можно бы было приложить. Оно единично. Оно само себя как бы реферирует. Но с другой стороны конечно можно образовать идею в эмпирическое такое представление о времени. А потом его к различным конкретным процессам прилагать. Ну, просто второе — это будет эмпирическое понятие, а в основе этого эмпирического понятия лежит чистое созерцание.
— Чистое созерцание определённой последовательности состояний каких‑то.
Да, но это и есть.
— Как только мы внимание на каком‑то состоянии фиксируем, а потом второй раз внимание сосредотачиваем — в этом разница есть, между двумя… мы вот ощущаем, физически ощущаем какую‑то длительность, вот Кант говорит: мы ощущаем время состоянии фиксируем, мы пока еще не ввели этот термин. Вот ощущаем физически то, что прошла какая‑то длительность, разделены две концентрации внимания, а понятие времени вводится как нечто… как понятие уже.
Ну, вполне можно так сказать. Просто Кант называет длительность тоже временем. В конце концов, длительность и время близкие вещи. Ну, можете называть это первичным временем. Или, как Гуссерль, к примеру, называл — субъективным временем. А потом можете составить себе мнение об объективном времени. Вот, к примеру, лекция по феноменологии времени, это известнейший, главный эксперт по времени европейской философии… Эдмунд Гуссерль. Эти лекции переведены, кстати, тем же Молчановым.
— А можно, скажем, прийти к выводу о несуществовании объективного времени?
О чем. К чему прийти?
Вот я как‑то пришел к выводу о несуществовании объективного времени. Это соотнесенность процессов. Когда мы измеряем что‑то, у нас есть эталонный цикл (50 млн. колебаний какого‑нибудь ядра), мы берём там, ну не знаю, бегун бежит 100 метров — сколько эталонных циклов займет этот забег. Любой процесс мы берем и начинаем накладывать на него этот эталонный цикл. А называем это: то, что мы измерили время. Но это номинально. Это номинальная процедура. Мы договорились так поступать и называть это процедуру «этим‑то». А о том существует ли время, как таковое, мы ничего сказать не можем.
Ну, вот всё зависит от определения. Просто Гуссерль говорил, что объективное время это там начинается, где и когда начинается измерение. Не важно какое. Он тоже бы с вами согласился, что насколько это всё реально и объективно и абсолютно, точнее говоря, нам не известно. Важно, что мы вступаем в эту сферу. Пусть с условностями, начинаем мерить что‑то, с чем — то соотносить. Субъективное время вообще неизмеримо в этом плане, вот в чём разница. Тут один и тот же день может тянуться бесконечно долго, либо пройти за секунду — субъективно. А объективное время будет отмерять, показывать одни и те же интервалы в это время. Так что. ну, в общем, конечно вопрос со временем.
— А в каких‑то процессах объективное время не несет на себе содержательной нагрузки. Важно чтобы, например, сменилось два поколения. Сколько, там, они за тридцать лет сменяться или за сто лет — это неважно, а важно, чтобы именно два поколения сменилось. И мы меряем циклами, ну вот такими эталонными циклами поколений.
Я понял. Очень интересная проблема. Надо большой смелостью обладать, что бы взяться за неё. Здорово, что Вы исследуете это. Но думаю что, во всяком случае, Ваш спор с Дианой может закончиться миром потому, что вы правы оба. Я думаю, Вы согласны с этим.