Ещё одна важная связь на эту же тему. Кант связывает наши моральные поступки со свободой, говоря, что необходимым условием морали является осознание нашей свободы; и наша реальная свобода, более того. Какая здесь связь? Связь тоже проясняется из такой безусловности, из всеобщности моральных предписаний, из их неотменимости, что ли, если хотите.
Смотрите, вот вернёмся к тому же самому случаю. Мы что‑то должны. Значит, в любой ситуации поступка в нас борются несколько мотивов. Вот есть мотив, исходящий из чистого разума (Кант называет такие мотивы чистого разума — императивами, то есть безусловными предписаниями, категорическим императивами). Вот есть категорический императив, который заставляют нас что‑то делать. Но есть у нас и другие желания, которые диктуют иные поступки. Так вот, сколько бы, если мы должны что‑то делать, сколько бы посулов нам не предлагалось, для того, чтобы отклонить это долженствование, оно не исчезает. И это означает, что даже если вся Вселенная обвалится на нас и будет влечь нас в направлении противоположном тому поступку, который мы должны совершить, — мы всё равно обязаны будем совершить именно его! И это значит, что мы способны противостоять чувственным склонностям, говорит Кант, сколько бы сильными они ни были.
Вот давайте вдумаемся в эту ситуацию. Значит, моральные предписания подразумевают, в самой своей конституции подразумевают, нашу способность противостоять чувственным склонностям. Если убрать этот момент (то, что моральные предписания способны противостоять чувственным склонностям) — сами моральные предписания разрушатся. Мораль превратится в конъюнктурные какие‑то модели поведения, не более того, исходя из принципа разумного эгоизма. Исчезнет вот эта чистота, так сказать, моральных законов. А то, что они существуют (эти моральные законы) — это факт, по Канту. Это факт, удостоверяемый непосредственно интуицией. Единственный факт чистого разума, говорит Кант. Любопытный такой факт: не эмпирический, а интеллектуальный факт.
Ну вот, поэтому мы вынуждены говорить, что коль скоро мы можем противостоять чувственным склонностям, то мы независимы от них в принципе. То есть воля человека работает по механизму, отличному от механизма весов (положили на одну чашу побольше чувственных склонностей — всё! воля склоняется в эту сторону; положили на другую чашу побольше — она опять поменяла решение). Нет. Мы способны выдерживать свою позицию. В этом высшая способность человека. Но в этом и доказательство его свободы, потому, что независимость от чувственных склонностей и есть свобода!
Поскольку в мире явлений всё подчинено естественным причинам, то свобода человека коренится в его ноуменальной природе, говорит Кант. И, более того, моральный закон, по сути, открывает нам окно (или дверь, как вам больше нравится) в мир ноуменальной жизни.
— Ноуменальной?
Ну, то есть через осознание необходимости морального закона, мы осознаём себя ноуменальными существами, то есть «вещами в себе», иными словами. Мы понимаем, что человек есть больше, чем явление, что он принадлежит к двум мирам: чувственному и миру «вещей в себе». И если раньше мы могли сомневаться, так сказать, есть он или нет, и в теоретическом плане мы обязаны и продолжать сомневаться, говорит Кант, но практическая достоверность морального закона демонстрирует нам нашу собственную реальность как «вещей в себе». Именно в этом плане мы свободны.
Здесь возникает масса проблем согласования мира явлений с ноуменальными, составляющими человеческой сущности, потому, что волевые импульсы как бы исходят, получается, выходят из ноуменального мира, но реализуются‑то они в мире явлений, а в мире явлений всё уже запрограммировано. Какова же цена этой свободы, когда всё уже запрограммировано…
— А почему всё запрограммировано?
А потому, что всё подчинено естественной причинности. У каждой вещи есть своя причина в мире явлений.
— Кант так считал?
Ну, он доказывал это даже, вот в «дедукции категорий», в частности. Ведь мы же, помните, доказывали вместе с ним, что знание о том, что всё, что происходит имеет причину естественную — это, одно из априорных основоположений, строго доказуемых, но значимых только по отношению к миру явлений.
— Но человек же может своим волеизъявлением вторгаться в какие‑то цепочки причинно — следственные в мире явлений?
Ну, он может вторгаться, но если мы рассматриваем дело с точки зрения человека «как явления», то тогда мы вынуждены сказать, что не может. В действительности, даже если ему кажется, что что‑то самопроизвольно происходит во внутреннем мире человека, то он просто не знает этих причин; значит какие‑то скрытые были мотивы, которые к этому поступку подвигли. Тут сложный очень момент. По Канту получается, что человек как бы двояк. С одной стороны есть вот такой аморальный человек, этот «человек как явление», и с другой стороны есть моральный человек, человек как «вещь в себе». Кант эти темы не любил подробно обсуждать, он просто говорил: эмпирический характер человека, то есть человека «как явления», гармонирует с его умопостигаемым характером, — вот такой тезис он высказывал. То есть вот этот вот выбор человеком своего существа, своей феноменальной жизни осуществляется в таком вневременном порядке. Это какой‑то экзистенциальный, если хотите, выбор. Не случайно потом сходные рассуждения развивали экзистенциалисты двадцатого века. Человек как ноуменальное существо изначально выбирает путь к добру или ко злу. И вот это предопределяет всё течение его жизни. Ясно, что Кант подробно не мог на эти темы говорить, потому что здесь нет никаких ни доказательств, ни. в любом случае мы переходим здесь сферу возможного опыта, вступаем в область каких‑то гипотез, а Кант не признавал их.
— Он вообще он как‑то аргументировал… как он заключал к априорности морального постулирования? Где там всеобщность и необходимость?
Где всеобщность и необходимость? Она связана с долженствованием. Смотрите, вот ещё раз напоминаю.
— Ну, правильно она постулируется, но эмпирически она не…
Она фактична, утверждает он. Это несколько уязвимая позиция, но с другой стороны, я думаю, что большинство людей с Кантом согласятся. Иного выхода у него нет. Просто каждый должен проанализировать собственное представление о морали — вот с чего он должен начать. Что такое мораль, вот задумаемся, какой поступок я называю моральным в строгом смысле слова?
— Вообще, это чисто декартовский подход, да?
Ну, не совсем.
— Нет, но вот есть эта самая очевидная аксиома, и она не нуждается ни в каких доказательствах. Это она может что‑то доказывать.
Да, вот в этом плане, безусловно. Но это только разве что не аксиома, это просто факт. Факт отличается от аксиомы тем, что он может быть, а может не быть. А аксиома, она необходима в своих основаниях. А здесь. если бы это было аксиомой, то мы аморальных существ вообще не могли бы представить, говорит Кант, а мы можем их представить. Значит, вопрос в том только.
— Ну, они воспользовались своей свободой воли… Но свобода воли, как бы, как свобода морального выбора, что тождественно свободе воли, они у человека даны, у любого человека…
Да. Верно. И Вы хотите сказать что они. они повернули свободу воли как бы в другом направлении, да? То есть пошли наперекор.
— Нет, ну… многие вещи, которые мы, например, считаем аморальными, с позиции того человека, который их совершает — это гражданский акт.
Ну, еще раз повторю — здесь возможны заблуждения, по мнению Канта.
— Вот я как‑то видел поступок, который меня вначале удивил, а потом в каком‑то смысле даже восхитил: около какой‑то остановки останавливается иномарка дорогая, выходит хорошо одетый мужчина и писает на остановке.
Вы считаете, что он считал это моральным таким поступком?
— Я сначала подумал, что это аморально, а потом когда я искал туалеты в городе Москве и не мог найти туалета, я решил, что этот поступок — он был именно гражданский …
Ну я понял… Ну, это к кантовской этике, поверьте, не имеет большого отношения. Он скорее к эпикурейской этике, имеет отношение. Эпикур бы, знаете, как классифицировал, вот эту вот ситуацию? Естественное и необходимое желание у вас было, допустим, или у него и…
— Диоген бы его записал к себе в ученики…
— Это акт проявления своего достоинства, когда тебя ставят в унизительные условия.
Понятно, ну давайте вот разберём.
— А можно еще…
Да, пожалуйста.
— Всё‑таки, какие были аргументы против рассмотрения морали, толкования морали, как совокупности социальных предписаний?
Вот такой момент, да? Сейчас я скажу, значит.
Всё дело в том, что здесь действительно очень близки, вот совокупность социальных предписаний и моральные максимы. Вот поступок, который совершается исходя из такой моральной конъюнктуры, из чувства разумного эгоизма, или не очень разумного, но вот такого, приспособленческого, Кант называет легальными поступками, так? Поступок по форме моральный, но совершенный не из чувства долга — это легальный поступок. А по форме моральный поступок, но осуществленный из чувства долга, это поступок — моральный. Важна не только форма поступка. Вот по форме мораль действительно… или моральное предписание действительно неотличимо от социальных регулятивов. Но вот содержание иное. Потому что в основе социальных. такой социальной регулятивной трактовки морали, лежит не бескорыстная, так сказать, установка, заинтересованность. «Я поступаю так, вот так, как хочу, что бы поступали со мной». Вот это так называемое «золотое правило нравственности», в нём содержится не бескорыстность определённая, я как бы принимаю правила игры и по ним играю. Потом мне это так сказать, как‑то тоже положительно для меня скажется, вот такое моё поведение.
— Но это речь идёт не о бескорыстии, речь идёт о том, чтобы социум не развалился. А это правило позволяет именно социуму, так сказать, не разваливаться.