Да. Ну, в общем, действительно, мы же чувствуем: заходим в тот же зал, например, автоматизированный на заводе, то мы чувствуем какую‑то атмосферу, какой‑то дух особый: вот это и есть какое‑то сопереживание, какое‑то соприкосновение с душой этого места. У каждого места на Земле есть тоже какая‑то своя аура… ну, не в мистическом смысле, конечно…
Ну, ладно, продолжаем. К чему еще тут придем? Теперь, — после того, как мы выяснили общие вопросы, — надо наконец поговорить о том, в чем смысл человеческого существования. Перво — наперво следует зафиксировать, что любой предмет — это я уже не раз повторял, — поскольку он включает в свое понятие существование, то есть потенциальное, и исключает небытие, — он стремится к существованию. И соответственно, инстинкт вот такой самосохранения, если говорить в психологических категориях, или просто стремление к сохранению существования — это самое фундаментальное свойство бытия, самое фундаментальное. В материи оно проявляется, скажем, как непроницаемость. Вот что такое непроницаемость, плотность? Вот я хочу этот стол разрушить, а он сопротивляется мне, не дает; я давлю на него, а он отталкивает. Он борется за свое существование тем самым, — говорит Спиноза. И так любая вещь. Но это самая примитивная форма борьбы за существование, проявляющаяся в материальном мире. В мире сложных, биологических объектов все это гораздо более утонченно и многообразно протекает.
Ну, к чему это я говорю? К тому, что на этом мотиве теперь должна выстраиваться этическая система и этическая философия Спинозы — на мотиве самосохранения. Самосохранение неразрывно связано с эгоистическими побуждениями, разумеется, потому что эгоизм — это и есть философия, которая нацелена на достижение максимальной выгоды для самого себя, и, в конечном счете, для наиболее эффективного самосохранения. И поэтому этика Спинозы имеет такой, несколько эгоистический характер, но мы сейчас увидим, какие любопытные превращения она претерпевает в своем развитии. Ну, хочу только сказать, что, размышляя об эгоистической сущности человека, Спиноза создает и социальную философию в таком же духе: он развивает теорию общественного договора… в общем в гоббсовском ключе. Он говорит, что да, из‑за эгоистичности людей их необходимо держать в узде, а для этого нужна централизованная власть — конституированная, правда, самими же людьми, но приобретшая относительную независимость от них, — и это позволит, в конечном счете, более эффективно реализовать те самые цели самосохранения, о которых люди и заботятся. То есть государство и вот это отчуждение некоторых прав индивида в пользу органа власти — оно не является поражением в собственных правах в действительности и отказом от эгоистической морали. Наоборот. Тогда возникает вопрос, почему же люди без государства, если это выгодно всем, если этот разумный эгоизм служит интересам всех и каждого, почему люди без посредства властей не договариваются между собой? Но именно потому, что это разумный эгоизм, а люди далеко не всегда разумны. Чаще всего они кажутся неразумно себя ведут, находясь под влиянием сиюминутных импульсов. И именно поэтому нужно их контролировать извне. Вот такова в общих чертах его теория государства. Но это боковая линия его философии, хотя он написал специальный политический трактат, …
А вот мы поговорим немножко об его этической доктрине.
Тут нам надо еще несколько понятий ввести. Прежде всего, понятие аффекта. Мы уже сталкивались с ним, когда о Декарте говорили, но у Спинозы оно приобретает еще более важную роль. Спиноза подхватывает рассуждения Декарта об аффектах. Ну, так он говорит, что, во — первых, аффект может трактоваться в психологическом и в физическом смысле. Это слово имеет два смысла — это надо помнить.
В физическом смысле аффект — это такое изменение тела, которое уменьшает или увеличивает (бывает по — разному) способность тела к совершению движений. В душе, в которой все это происходит, возникают тоже какие‑то движения, естественно, в силу параллелизма. И эти движения, заставляют испытывать чувство радости или огорчения, приятного или неприятного, наслаждения или страдания. Если тело увеличивает способность к действию, увеличивает свою действенную силу, действенные потенции, то душа радуется в этот момент. Если уменьшается способность тела к осуществлению набора движения, то душа страдает.
Теперь… подчеркну, что изменение способности тела к совершению движений напрямую связано с его возможностями самосохранения. Чем подвижнее тело, тем больше у него шансов сохраниться, избежать разрушения под влиянием внешних сил. «Под влиянием внешних сил» — то есть под влиянием других тел. Вообще, вот в этом мире, развернутом через атрибуты: или мышления, или протяжения, — все существует так, как если бы не было высшей субстанции. То есть в этих мирах все взаимодействия происходят по закону причинности, но причинами изменений является не субстанция, а какие‑то другие, скажем, в мире телесном — другие тела, в мире мышления — другие мысли. Так что эти миры жестко подчинены законам каузальности. И эти законы далеко не всегда уже благоприятны для судеб тел, скажем.
— А вот, скажем, Спиноза — он необходимость молитвы, скажем, признавал для человека? Можно о чем‑то помолиться — и на физическом плане появится что‑то?..
Ну, конечно, происходит молитва — тоже ведь физически осуществляется, проявления этого бывают: человек падает на колени или упирается лбом в пол… ну, по — разному бывает. Но бывает и другая, конечно, ситуация: может здесь как раз этого совсем не нужно делать. Ну, любые изменения, любые психические движения связаны с пусть мельчайшими, незаметными, но какими‑то телесными модификациями.
Впрочем, с человеческой душой во многом особый случай; я скажу, какой. Может быть, человек способен на чисто психическое действие, как ни странно; и не исключено, что молитва к ним относится каким‑то образом. Хотя точно на этот вопрос сложно ответить, потому что…
— А вот подвижность тела, которое обеспечивает способность к самосохранению… но вот, скажем, человек вооружился или, скажем, человек очень хорошо бегает, но без оружия; оружие уменьшает, в принципе, количество движений.
Ну, как же уменьшает? Оно уменьшает в каком‑то одном аспекте, зато увеличивает в другом. Человек теперь может стрелять, вот его тело теперь может извергать огонь — этого же раньше не было. Все же относительно в данном случае. Оружие выступает как продолжение его органа, так сказать, тела в этом примере. Так что технологический прогресс — он, безусловно, увеличивает способность человеческого тела к движению. И мы увидим, что это имеет очень важные следствия для психологических некоторых событий, но! это доказывается хотя бы и тем, что с невиданной скоростью разнообразится человеческий род, заполняя Землю. Это явное свидетельство успешности, биологической успешности технологического прогресса. Это напрямую связанные вещи: бурный рост человеческой популяции и его успехи в науке и технологии, конечно. И здесь, если учесть, подойти к вопросу с биологической стороны, то конечно, технологический прогресс способствует приспособляемости человека, его возможности преодолевать какие‑то трудности, проблемы; освобождает его от власти конечных причин.
Сейчас прервемся и продолжим.
…В этом, если хотите, биологический смысл удовольствия, по Спинозе. Тут можно спорить, можно нет, но удовольствие всегда связано с неким благополучным состоянием, с изменением в лучшую сторону для организма.
— Вот возникло такое ощущение, что это у него с еврейской, как бы, традицией связано, с Каббалой: вот, одушевленность, скажем, соответствие духовного плана — физическому. Это… как‑то не считается?..
Ну, тут много влияний на него. Какие‑то, возможно, влияния, подобные тем, о которых Вы говорили, тоже можно зафиксировать.
— Вот нам на этике рассказывали недавно о том, что понятие счастья во времена Моисея уже связывалось с плодородием, с самосохранением рода, с тем, чтобы побольше скота, рабов, там, детей от разных жен…
Ну, до этого Спиноза не доходил, конечно. Он как раз был очень скромным в этом смысле, и жен у него вообще ни одной не было. То есть он…
— Но вот удовольствие, значит, связано с самосохранением как бы, то есть с увеличением степени самосохранения?
Да, ну, тут далеко ходить не надо — это же для многих философов Нового времени так. Да и не только для Нового времени — для Возрождения… те же, вот, эпикурейцы XV века — это была целая логика, этическая философия: проявление самосохранения в удовольствии. Словом, здесь все‑таки скорее европейские основы подсказаны им. Хотя Спиноза прекрасно знал иудейскую философию — это, безусловно, сказывалось… Но точно зафиксировать, в каких, сложно, потому что он очень синтетическая фигура. И самостоятельная. Здесь далеко не всегда правильно разлагать его без остатка, что называется, на те влияния, которые он испытал. Так можно дойти до того, что вообще вдруг в какой‑то момент осознать: зачем же все это изучать, когда все это вторично, соткано из каких‑то влияний? А об этом можно спросить: ну, а те влияния — они тоже из чего‑то сотканы? Коль скоро определенный прогресс в истории философии можно зафиксировать — мы должны признать тезис о неразложимости до конца любой крупной фигуры; и это относится и к Спинозе. То есть вполне возможно, что это его оригинальная мысль. Почему бы и нет? То, что какие‑то отголоски где‑то у кого‑то могут быть найдены, ничего не доказывает — это именно отголоски, а не четко артикулированные тезисы.
Ну, ладно. Теперь дальше пошли.
Да, чем более разнообразно по своей деятельности тело, тем оно лучше сохраняет свое существование. Но вывод какой из этого? А вывод следующий: что коль скоро все стремится к самосохранению, то естественным стремлением любого объекта физического, и в том числе человеческого тела, будет стремление к увеличению его власти, могущества, к повышению его мобильности. А в душе это совпадает со стремлением к удовольствиям. Вот, значит, какой исконный смысл стремления к удовольствиям. Необычный весьма взгляд, конечно.