а этот счет, что вот это абсолютно бесперспективно. В любой области есть крайне интересные находки и разработки, прекрасно, но когда… только не надо вот это все превращать в идола, — что и было сделано в современной языковой, лингвистической, да и вот в философии не только лингвистической, но и аналитической в целом, но сейчас правда это уже схлынуло, языковая волна, так что мой гнев, так сказать, праведный, он не относится как раз к современному состоянию мысли, ну а скорее к тому, что было некоторое время тому назад. Ну, все‑таки предлагаю вам задуматься над этим. Будете читать многих философов — аналитиков, да и не только аналитиков, того же Хайдеггера, к примеру. Это странное выделение языка в особую область, на чем оно основано? Ну ладно. Я не настаиваю, впрочем, на том, что говорю в данном случае. Это гипотеза. Может она и неверна совершенно. Это для дискуссии мы оставим, может быть, вы не согласитесь, будете возражать, я с вами соглашусь.
Возвращаемся к Юму. Теперь нам надо, после того как мы эту ситуацию с причинностью выяснили, после того как мы поняли, в чем суть этих феноменологических вопросов, теперь надо посмотреть, как Юм на них отвечает, на эти вопросы. Действительно откуда мы, почему мы считаем, что каждое событие имеет причину? Ну, в процессе ответа на эти вопросы, Юм приходит к важнейшим понятиям, т. е. открывает особые области действия человеческих способностей, для которых он находит имена весьма неудачные, как правило. Я говорил уже: в этом плане он буквально чемпион, труднее найти философа из великих философов, которые менее удачно применял бы слова; применяемые им термины всегда дают повод к ложным интерпретациям, вот это даже правило какое‑то., обвинениям в психологизме, в чем только его не обвиняли. Так вот, тем не менее, я веду речь о понятиях «привычки» и «веры». Видите такие термины: привычка и вера. Это фундамент его науки о человеке, по большому счету, именно упомянутые мной открытые им феномены. Он говорил, что. Да вот почему, опять‑таки, чтобы не показаться голословным, сейчас докажу. Почему термин «привычка» — неудача для того феномена, который Юм открыл, не буду пока уточнять, что это за феномен, … сейчас уточню., хочу лишь сказать, что Юм так вот о привычке говорил: если убрать ее, выдернуть ее из человеческой природы, вот эту особенность, этот принцип человеческой природы, человеческая природа немедленно разрушиться. Т. е. как бы вот функционирование механизмов, когнитивных механизмов души просто невозможно без привычки. Уберете — полный крах наступает, распад душевной деятельности в сфере познания. Значит, что отсюда следует? Что привычка — это и есть фундаментальная часть человеческой природы, базис человеческой природы. Теперь вспомним цицероновское высказывание о привычке: что привычка такое? «Вторая натура», да? Т. е. вторая природа. Привычка — это искусственная природа. А по Юму, что такое привычка? Это как раз первая природа. Это основа человеческой природы, а не что‑то привнесенное. Вот вам. это хороший термин? Также «вера», сразу же возникают мысли о какой‑то религиозной вере. Ну, конечно он использует термин «belief», а не «faith» но все равно. «Belief», конечно, лишено этих религиозных обертонов, но все равно мог бы изобрести что‑то новое.
— У него ведь не было образования философского? Университет не кончал?
Нам бы всем такое отсутствие образования, как у Юма. Но он. Ну что на это Вам ответить Он все‑таки окончил Колледж, почти университет.
Колледж был очень хороший. Знал несколько языков: французский, греческий, латинский. Знал авторов древних, в подлиннике их естественно читал и современных философов, он знал, более или менее… ну, всех крупнейших мыслителей и прочитал в оригинале: Декарта, Лейбница, Локка. Так что. Ну, в конце концов, если Мэр города его рекомендовал на пост профессора Университета, то я думаю знаний у нег было достаточно. Хотя в Ваших словах есть какая‑то сермяжная правда. Может быть в этом дело. Потому что тут как‑то с терминологией. Если бы он в Германии жил, что бы было!? Даже трудно представить себе. Кстати, я уже говорил, что он феномен по большому счету немецкой философии, настолько его там рвали из рук, настолько он был популярен в Германии в 18 веке и настолько непопулярен на Родине как философ. Вот взял бы, да остался в Германии. Он же путешествовал, был в Германии. но нет, это было бы совершенно не юмовским поступком — он был истинным Шотланцем, нигде в другом месте жить не мог.
Ну, ладно. Теперь посмотрим, как же он приходит к этим понятиям, и что они, собственно, означают. Заодно мы ответим на вопрос о том, почему все верят в причинность. Проведем еще один мысленный эксперимент, тоже в духе Юма, хотя здесь уже модернизируем его несколько, и на этом эксперименте, сразу же раскроются нам основные черты его учения в данном аспекте о причинности и ее различных образах (на более, к сожалению, тщательный и подробный анализ времени у нас нет.).
Ну, вот сейчас я отпущу ручку, она упадет, да? Все мы в этом уверенны. Если я отпущу, то упадет. Уверены. А теперь скажите: а …, опять‑таки, что — то похожее у нас с памятью в эксперименте было…, ведь мы можем нарисовать образы будущего, того, что произойдет, когда я отпущу ручку: она может взлететь, она может превратиться в две ручки, может поменять цвет, правда? Все что угодно может быть. Вот вы можете ясно и отчетливо представить себе эти модели будущего, но один вы предпочитаете. Почему? Сначала на такой вопрос ответим, феноменологический чисто: что значит это предпочтение, что значит, что мы верим в то, что она упадет? Чем ряд падающей ручки отличается от других перцептивных рядов, проектируемых нами в будущее?
— Ну, это то единственное, что мы видели всю свою жизнь.
Нет, речь не об этом пока. Речь идет не об основаниях Речь идет о том, что вы предвосхищаете несколько возможных вариантов, один из них вы выбираете. На каком основании? Т. е. не на каком основании, там ориентируясь, сейчас мы об этом скажем, а чем вот он уже выбранный вариант как бы отличается внутренне от других.
— Он уверен, что он самый истинный…
А что значит истинен? А что это значит? Вот в этом вопрос, что значит, что мы думаем, что так произойдет? Казалось бы, ну совсем уж я спрашиваю какие‑то предельные вопросы, которые нельзя задавать. Но тем‑то Юм и отличается, что он, как бы, в очевидных вещах видит серьезные проблемы. Это действительно проблема. Вы говорите: мы думаем, что так произойдет. А что значит, что думаем, что так произойдет?
— Мы можем только предполагать, что она упадет, в будущем.
Да, но вот Вы так предполагаете. Вы можете нарисовать себе этот образ. Вот она летит — летит и падает, так? Можете нарисовать себе, как она взлетает. Чем эти образы отличаются?
— Действием психологическим. Мы испытаем шок, если она полетит.
Ну, это потом будет, а сейчас.
— Первый образ подкреплен какой‑то памятью…
Вот когда Вы так говорите, Вы объясняете почему мы выбираем, а когда мы уже выбрали, вот в чем это отличие выбранного образа будущего от невыбранного. Уже выбрали вы, неважно на каком основании, уже выбрали.
В принципе все, что было сказано Вами и Вами — верно. Но тут действительно надо подобрать просто адекватный термин. Юм признается, что это сложно, но действительно кроме яркости этот ряд падающей ручки, психической яркости. Нет ничего другого, что отличало бы его от всех других образов и рядов. Проделайте еще раз этот эксперимент, вдумайтесь в эту ситуацию, и мы, я думаю, согласимся с Юмом. Вот такой простой момент, вот эта яркость ожидаемых впечатлений. да и из‑за этой яркости мы говорим, мы ожидаем, что ручка упадет. Когда мы это говорим: что «ожидаем» мы уже предполагаем этот ряд, вариант будущего более ярко нами представляемый. Это значит, что мы ожидаем, это и значит, что мы верим. Вера есть ничто иное, как яркое представление.
Тут Юм несколько градаций яркости перечисляет. Сейчас уже время суммировать.
Итак, впечатление — это первичный источник яркости психической. Далее идеи памяти — они идут на втором месте по яркости. На третьем месте по яркости идут идеи веры. Идеи, сопровождаемые верой — в третьей степени. Ну, и, наконец, в четвертой — это уже отсутствие всякой яркости — это вымыслы воображения, как бы не соотнесенные не помещенные в никакие временные ряды, вот так вот отвлеченно от реальных темпоральных ситуаций представленные.
Теперь поговорим о том, зачем мы выбираем именно этот ряд. Почему мы считаем, что ручка упадет. Вы говорили: прошлый опыт. Но. это верно, конечно, но только здесь Юм как настоящий картезианский философ, подчеркиваю, он ничего не оставляет без доказательств. Надо доказывать, что это прошлый опыт, что мы видели как все это раньше происходило. А может быть, мы можем априори, спрашивает Юм, заключить к тому, что ручка упадет? Даже, допустим, если вы, в первый раз оказались на Земле, впервые видите ручку, — можете априори, да? Вот вопрос сложный. Давайте подумаем.
— Ну, есть предмет, который мы вообще никогда не видели, мы его опускаем и он все равно падает. и мы никогда не видели раньше, как этот предмет падает.
Хорошо.
— Может и предмета не видели… Но рассуждаем по аналогии… Т. е. есть опыт всех других предметов.
Понял. Значит рассуждение по аналогии. Но мы его тоже отбрасываем. Это не априорное суждение, аналогия основывается на прошлом опыте. А говорю о том: априори можно? Допустим, что вы видите ручку в первый раз, и вообще никаких предметов, вот ваш первый опыт. Но может быть, вы почувствовали как бы. ощущение тяжести у вас есть.
— Нет, тогда.
Нельзя, да? Но вот высказаны интересные мнения, но согласитесь, что какое‑то разделение их произошло, все‑таки. Какая‑то у нас есть неуверенность здесь. Поэтому надо доказать. Доказательство опять же очень просто. Юм просто доказывает, он не высказывает мнение, что мы не можем, например. Он хочет, чтобы везде было аподиктически доказано все.