Вообще рукописное наследие Канта активно перемещается. Его знаменитое последнее сочинение «Опус Постумум», над которым он работал с где‑то начиная восемьдесят пятого года до конца своей жизни, считал главной своей работой, но не успел довести ее до конца, тоже рукописи гуляли по Европе, и буквально в этом году летом они были наконец куплены Берлинской библиотекой и теперь станут общим достоянием. Выкуплены они из частной коллекции, где они были практически недоступны. Какие‑то рукописи, говорят, есть у нас, были в свое время вывезены из Германии. Очень много записей, в частности записей кантовских лекций, пропало во время войны.
Ну, так вот. Он писал, писал, иногда использовал эти записи, чаще всего нет. В семь начинал лекции, в одиннадцать примерно их заканчивал, потом еще два часа работал, но уже менее интенсивно. Потом входил Лампе и произносил фразу: «Суп на столе». Это означало, что гости уже собрались, можно идти и обедать. Обедал Кант долго, обед продолжался часа три. Всех это всегда удивляло всегда, поражало даже. Вот философ, говорят, должен быть таким абстрактным человеком, парить в высотах мысли, а он так набрасывался на еду, хватал ее. Он же не ел день перед этим. Он ел один раз в день (хотя исследования последних лет поставили это под сомнение;)), и естественно был голодный. Но людям, которые этого не знали, это казалось странным. За обедом Кант очень любил поговорить, без гостей он не ел. Гостей было не меньше трех, не больше девяти. Поговорить он любил на самые разные темы, но только не о философии — это у него было строгое правило: не говорить о философии за столом. Причем больше всего на свете он любил поговорить о других странах, о других культурах.
Он, между прочим, изобретатель культурологии в современном смысле этого слова. Он первым стал читать лекции по так называемой «физической географии». Пусть вас не смущает это название. В действительности, в этих лекциях шла речь о культурах разных народов. И об антропологии он открыл лекционный курс и даже ввел антропологию в число академических дисциплин. И антропологические курсы они более психологичны были, но они как‑то смыкались с лекциями по физической географии, и поэтому образовывали вот такое единое культурологическое целое. Там тоже очень много, в антропологических лекциях, было таких вот отступлений. Ну, иногда это выглядело комично — приезжает к нему человек из Лондона, а он начинает рассказывать как там в Англии, какая там политическая обстановка, погода и так далее. Я думаю, что его это увлечение было связано с тем, что сам он никогда не путешествовал, по большому счету. Ну известно, что. тут есть какая‑то глубинная связь. Вот Жюль Верн — прекрасный французский писатель. Он тоже весь мир изобразил в своих романах, но сам нигде ведь не бывал. Сидел в своем кабинете и писал. Самый может быть известный географический фантаст. И о России он, вы знаете, писал. Есть у него роман, посвященный России. Правда, говорят, что он писал, используя справочники. Брал энциклопедии и. вставлял нужную информацию в свои романы. для увеличения объема… Но Россию он явно слабо себе представлял. Москва, по его мнению, это город, где тысячи церквей, ну еще ладно церквей — а вот минаретов, мусульманских. Это явно преувеличение — может быть Иерусалим современный так выглядит, но никак не Москва XIX века. Ну ладно, не будем отвлекаться.
После окончания обеда Кант либо шел в гости, — у него был закадычный друг Грин, шотландец, с которым он однажды чуть не подрался на дуэли. Надо сказать, что Кант ходил со шпагой, но он не умел ею пользоваться, а тут поспорил о политическом устройстве Англии, в очередной раз стал с апломбом говорить, а его визави, оппонентом оказался очень вспыльчивый человек, он сказал, «что вы вообще несете, ну‑ка, давайте разберемся». Кант ему ответил и тот уже готов был драться, сражаться с ним. Но Кант сумел силой слова убедить его, что этого делать не надо, и с тех пор этот человек стал его закадычным другом. Вот Кант ходил к нему в гости, они сидели подолгу на креслах, разговаривали. Потом Грин умер, и тогда‑то Кант начал гулять, осуществлять свои знаменитые прогулки. Под вечер он любил разглядывать собор, который очень хорошо виднелся из его окна. Но не тот собор, что на острове, я специально выяснял этот вопрос у историков в Калининграде, т. е. в Кенигсберге, какой все‑таки собор видел Кант из окон своего дома. Дом Канта не сохранился, там снесли все. Даже королевский замок (Кенигсберг — Королевская Гора) который стоял прямо напротив острова, за рекой, на возвышении, он тоже был снесен. На его месте построили обком партии.
— Это в наше время? Не во время войны?
В наше, конечно. После войны многое сохранилось, в том числе этот замок. Ничего с ним срашного не случилось. Стали строить монстроузное здание обкома, так и не достроили, теперь там стоит эта коробка, ну прямо ситуация нарочно не придумаешь. Говорят, секретарю обкома партии очень не нравилась вся эта старина, и он проезжая на машине по мосту к месту своей работы всегда раздражался. Очень ему хотелось снести и собор. Тем более он стоял полуразрушенный. Но этого не сделали, потому что с задней стороны собора и находится могила Канта. Сносить уж могилу Канта они не осмелились. Так что можно сказать, что Кант спас Кенигсбергский собор. Могила очень скромная — такая колоннада, портик, за ним огромная гранитная тумба. На большой глубине сама могила, а на стене собора металлическими буквами выбито Иммануил Кант — больше ничего, даже годов жизни не указано, это не нужно.
Но тоже были проблемы. Смотрел, смотрел он на это здание, на купола, и тут у соседа выросло дерево и своими ветвями загородило собор. На этот раз Кант уже не отступил. Он упрашивал, упрашивал соседа, пока тот не согласился и не подрезал верхушку дерева и опять стал виден собор. Кант, я уже сказал, вел жизнь по строгому распорядку, даже в юношеские годы он старался соблюдать правила, пусть не такие строгие. Но одним из важнейших его убеждений было то, что жизнь обязательно надо строить, очень бережно относясь к нашему организму. И для того, чтобы его сохранить в целостности, надо применять целую систему таких врачебно- гигиенических мер, которые Кант сам разработал. Именно поэтому некоторые считают, что он учился на медицинском факультете. Вы знаете, что в то время в университете тогда было только четыре факультета — философский, медицинский, юридический и теологический. Причем философский факультет был так называемым низшим факультетом, на нем давали то, что мы сейчас называем общим образованием. А потом происходила специализация на одном из высших факультетов. Так что на философском Кант не мог учиться, а скорее на медицинском, хотя некоторые считают, я вот тоже склоняюсь к этому, может и на теологическом. Трудно вообще решить эту проблему.
Так вот, система мер. Она была оригинальна. Среди кантовских новаций были и те, которые были восприняты европейской культурой. В частности, Кант одним из первых стал пропагандировать необходимость дышать на морозе носом, а не ртом, потому, что это повышает опасность заболевания. Очень разборчиво он относился к приему пищи. Водку, например, Кант не любил, считал, что водка — она мешает беседе. Спиртное помогает, был уверен он, но водка — исключение. Она затуманивает ум, возникает ненужное возбуждение и мысли не могут сосредоточиться на важных предметах, — беседа не течет так как надо. Пиво неплохо, но если вы пьете пиво, то говорить можно только на обыденные темы, то есть об искусстве после бутылочки пива лучше не рассуждать. А вот вино — оно как раз способствует утонченным беседам. Поэтому Кант больше всего любил вино за обедом, хорошо относился, вот бутылка вина, которую он упомянул в списке не какой‑то случайный факт, это скорее тенденция. Хотя конечно в зрелом возрасте Кант мало употреблял этот продукт. Он не был гурманом, но к еде относился хорошо.
Было у него масса рецептов, снадобий, он делился этими своими знаниями. И надо сказать, что все это было достаточно эффективно. Он при жизни ведь ни разу не болел. Ни разу — речь идет, разумеется, о серьезных болезнях. Он не переставал об этом повторять. Тогда бичом Европы стал грипп. Кант одним из первых описал этот феномен. Тогда грипп назывался инфлюэнцией, Кант ее описал, а сам избежал этой эпидемии. Хотя он общался с большим количеством людей. Умер Кант не совсем ясно от чего. Он просто слабел, слабел, слабел, как говорится от старости. Никаких заболеваний у него не было. Просто постепенно утрачивал силы. В последнее время он уже не мог ни нормально есть, ни вести беседу, и, тем не менее, гостей все равно приглашали, он очень этого хотел. Его приводили в комнату, он садился за стол. Гостям было, конечно, не до еды, но он просил, чтобы продолжали разговор, чтобы угощались, то есть следовал своим привычкам до конца.
Что касается его личных, человеческих качеств, то это был очень благородный человек. Его капризы носили частный характер и не были серьезными. На деле он всегда оказывался надежный друг, очень прямой человек, без задних мыслей, всегда готов был откликнуться на просьбы о помощи, даже если они исходили от тех людей, к которым лично он не питал особой приязни, но в ком он чувствовал талант. Самый яркий пример — с Фихте. Когда Фихте, наглый такой молодой человек, очень самоуверенный, уверенный в том, что он является единственным существом в мире — человеком, который способен вообще понять кантовскую философию и придать ей динамику, развитие. Когда он явился к Канту и попытался сходу изложить свои идеи и получить одобрение, то, конечно, не внушил никакой симпатии. А Фихте, кстати, был беден, у него не было никаких средств к существованию, это было в начале 90–х годов. И тут Фихте умно поступил. Он написал работу — «Опыт критики всяческого откровения» и показал ее Канту, в кантовском духе она была написана. И вот тут Кант оценил, что это действительно талантливый человек, каким бы вот он ни был на первый взгляд несимпатичным. Он мог по — разному поступить с этим человеком, мог бы порекомендовать ему преподавательскую деятельность, мог бы сказать вот я считаю его талантливым, но он сделал по — другому. Он, посоветовал Фихте опубликовать эту работу, что Фихте и сделал, причем она вышла анонимно. Критики, прочитавшие эту работу, сразу же решили, что ее написал Кант. А Кант тогда уже был просто феноменом, если хотите, немецкой философии, прославленным ученым. Ну и все решили — Кант. А тут Кант выступил и сказал, что нет вы знаете, не я написал, а вот этот молодой человек Фихте, и мне кажется очень хорошо написал. И вот эта вся слава Канта, вернее не вся, а частица этой славы автоматически перешла к Фихте. Его сразу же пригласили в университет, он сразу же стал фигурой «номер один». Ну, если не «один», то «два», по крайней мере, а скоро и «номер один», потому что Кант уже отошел от дел. Фихте, кстати не всегда платил Канту благодарностью, но об этом в свое время, хотя был интересный человек, совсем не плохой, конечно же.