тличалась своеволием и не хотела кому-либо подчиняться.
Король Сигизмунд I (1506-48) пытался было восстановить дисциплину, и сейм обязал шляхтичей являться на смотры – однако порядок не продержался долго. "Если им грозит откуда-нибудь война, – писал барон Герберштейн, – то они являются на призыв с великой пышностью, готовые более к хвастовству, чем к войне, а по окончании набора быстро рассеиваются. Те же, которые останутся, отсылают домой лучших лошадей и платье, с чем они записывались, и следуют за вождем с немногими, как бы по принуждению… Между ними наблюдается такое своеволие во всех поступках, что, по-видимому, они не только пользуются неумеренной свободой, но и злоупотребляют ею…"
Шляхта гордилась своей свободой, "золотой вольностью", – однако для простого народа свобода шляхты была несчастьем. Шляхта присвоила себе право суда над крестьянами, прикрепила их к земле и произвольно увеличивала повинности. "Народ жалок и угнетен тяжелым рабством, – свидетельствует Герберштейн. – Ибо, если кто в сопровождении толпы слуг входит в жилище поселянина, то ему можно безнаказанно творить все, что угодно, грабить и избивать…" Впрочем, до начала XVI века крестьяне жили еще сносно, потому что хозяевам было некуда деть то, что можно было отнять у крестьян: зерно и скот. Однако в XVI столетии стал складываться Мировой Рынок, и у польского побережья появились голландские корабли; голландцы предлагали за хлеб всю роскошь Запада и Востока – и польские помещики не устояли перед искушением, они стали создавать хлебные плантации, фольварки, и с помощью плети заставили своих крестьян работать на барщине. Мировой Рынок постепенно завоевывал Польшу; от устья Вислы фольварки распространились вверх по течению реки, и каждую осень вниз по реке к Данцигу двигались бесконечные караваны барж с зерном. Данциг стал одним из богатейших городов Европы: отделанные мрамором дворцы купцов, готические соборы, огромный порт, где сотни судов становились на погрузку у хитроумных подъемных машин. Польские магнаты хотели жить так же, как купцы в Данциге; они строили виллы и разбивали парки с фонтанами и мраморными скульптурами, одевались в шелка по французской моде и ездили в каретах с лакеями на запятках. За эту роскошь расплачивались польские крестьяне; их заставляли работать на барских фольварках – сначала два дня в неделю, потом три, четыре, пять; потом у многих из них отобрали наделы и стали выдавать пайки, "месячину"; они работали на барина всю неделю, и за невыход на работу карали смертью.
Пока у крестьян оставалось свое хозяйство и какие-то деньги, паны заставляли их покупать водку в панской харчевне. Это было средство отнять все, что осталось; если холоп мало пил, его били плетьми, а когда он спивался, то становился безропотным существом и покорно переносил все страдания. Вот как описывает жизнь польских крестьян публицист XVIII века: "Я вижу миллионы существ, из которых одни ходят полунагими, другие покрыты шкурой или грубой сермягой; все они высохшие, обнищавшие, обросшие волосами, закоптевшие… Наружность их с первого взгляда кажется более сходной со зверем, чем с человеком. Они носят позорное имя холопа. Пища их – хлеб из непросеянной муки, их напиток – вода и жгущая внутренности водка, их жилищами служат ямы или немного возвышающиеся над землей шалаши. Солнце не имеет туда доступа, они наполнены только смрадом… В этой смрадной и дымной темнице хозяин, утомленный дневной работой, отдыхает на гнилой подстилке. Рядом с ним спят нагишом голодные дети на том же ложе, на котором стоит корова с телятами и лежит свинья с поросятами…"
Панские гайдуки с плетьми в руках наблюдали за работой крестьян, и в случае непокорности расправа была немедленной. "Разгневанный помещик… не только разграбит все, что есть у бедняка, но и убьет его – когда захочет и как захочет", – свидетельствует современник. Когда шляхтич убивал холопа, он говорил, что убил собаку; по приказу пана у крестьянина могли отрезать уши и нос, выжечь на лбу знак виселицы, а в случае особо тяжкой провинности вспороть живот и намотать кишки на дерево. Польша была единственной страной, где господин обладал над рабом правом жизни и смерти (jus vitae ac necis) – нигде, ни в Риме, ни в американских южных штатах это право не было утвержденным законом.
Мировой Рынок и шляхетская "свобода" принесли польским крестьянам самое страшное рабство, какое когда-либо было в истории. Но судьба Польши не была исключением; это было естественное следствие демографического закона: когда не хватает рабочих рук, богатые, сильные и знатные обращают простолюдинов в рабов. Таково было происхождение рабства в Афинах, где рабы работали в ремесленных мастерских, и в Риме, где они трудились на плантациях, – в обоих случаях людей обращали в рабов, чтобы производить товар на рынок. В XIII веке английские бароны ограничили власть королей и воспользовались своей свободой, чтобы поработить крестьян – все с той же целью создать хлебные плантации и продавать зерно голландским купцам. В XIV столетии в Англии наступило Сжатие, рабочие руки обесценились и крестьяне получили свободу – однако, как только разразилась Великая Чума и демографическое давление упало, крестьян тут же попытались вернуть в рабство. В XVI веке Мировой Рынок породил рабство не только в Польше, но и во всех странах Балтии, от Дании до Ливонии, и только в Швеции крестьяне сохранили свободу – но лишь потому, что там не родит пшеница. В XVII столетии наступило время американского рабства; везде, где не хватало рабочей силы, богатые и сильные обращали простолюдинов в рабов – и если местных индейцев было недостаточно, то привозили негров из Африки. До недавнего времени рабство было составной частью буржуазного общества и человек мог быть такой же частной собственностью, как лошадь или корова; если же в какой-то период рабов отпускали на волю, то это означало, что началось Сжатие и рабочие руки упали в цене.
Сжатие было постоянным явлением в странах Востока, там давно отшумели социальные революции и поддерживающие справедливость монархи запрещали порабощать соотечественников. Рабство было уделом народов, живших в зонах низкого демографического давления: в Америке, в Африке, в Юго-Восточной Азии и Восточной Европе – оно угрожало Польше, Чехии и Литве, распространяясь вместе с фольварками вверх по течению Эльбы, Одера, Вислы, Немана. Дальше на юго-восток лежала Западная Русь – и ей грозила та же судьба, ведь Западная Русь принадлежала к буржуазному миру Европы. Однако еще дальше к востоку начинался другой мир – и Московская Русь принадлежала к миру Востока; на Руси были могущественные цари, поддерживавшие справедливость и не позволявшие боярам поработить народ. Впрочем, все было не так просто: пять веков назад Русь принадлежала к миру Запада, и в те времена бояре вместе с князьями ходили полюдьем по своей стране и собирали дань рабами, мехами и медом – потом добычу везли в Константинополь или Булгар и продавали на рынке. В боярских вотчинах и теперь жили сотни рабов-холопов; мир Запада мешался на Руси с миром Востока – и эти два начала были несовместимы. "Свобода" бояр была несовместима с абсолютной властью царей и с принципом справедливости; нигде на Востоке, ни в Турции, ни в Китае не было бояр – и России предстояло выбирать между Востоком и Западом, между самодержавием и рабством.
МОЛОДЫЕ ГОДЫ ИВАНА IV
Братья, все мы дети Адама, кто у
меня верно служит, тот и будет лучшим!
Когда в 1533 году умер великий князь Василий III, его сыну Ивану было три года. За малолетством монарха делами государства управляла княгиня-мать Елена Глинская вместе с Боярской думой; почувствовав свободу, бояре тотчас стали тянуть на себя, требовать «прав» и кормлений. Брат Василия, удельный князь Андрей, поднял мятеж и попытался возбудить старое боярское гнездо, Новгород, – но потерпел неудачу, был схвачен и умер в темнице. Елене какое-то время удавалось поддерживать порядок с помощью мудрого советника, князя Телепнева-Оболенского, – но в 1537 году бояре отравили княгиню и расправились с Оболенским.
Началось боярское правление; бояре разбились на две партии, Шуйских и Бельских, и сцепились между собой в борьбе за власть и кормления. Схватки происходили на глазах маленького Ивана – на пирах и в его покоях; однажды митрополит был вынужден прятаться под кроватью великого князя. "Было мне в то время восемь лет, – вспоминал впоследствии Иван IV, – и так подданные наши достигли своих желаний – получили царство без правителя, о нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились друг с другом при этом. И чего только они не натворили! Дворы, и села, и имущество наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери моей перенесли в Большую палату, при этом неистово пиная ногами и толкая палками, а остальное разделили… Нас же, с единородным братом моим… начали воспитывать как чужеземцев или простых бедняков…"
Расхватав в кормление города и уезды, бояре "без милости грабили жителей". Казна великого князя была расхищена, и полки было не на что содержать – а между тем, с юга приступала новая грозная опасность: турки. В 1541 году над Европой прогремел турецкий гром: пала Венгрия; в битве под Будой янычары перебили 16 тысяч австрийских солдат, пытавшихся помочь венграм; над венгерской столицей был поднят бунчук султана. Сулейман Великолепный считал себя повелителем всех тюркских ханств – Крымского, Астраханского и Казанского, и непобедимые янычары были готовы двинуться на север. Крымский хан грозил, что придет на Москву, "не по-старому, с голой силой татарскою", а с янычарами и "нарядом пушечным". Вскоре после битвы при Буде янычары впервые приняли участие в татарском набеге – над Московией нависла смертельная опасность, а воеводы ссорились за "места" и не хотели идти против крымцев.
В 1546 году молодому великому князю исполнилось 16 лет, и он заявил о намерении венчаться на царство – и поискать "прародительских чинов, как прежде наши прародители… на великое княжение садились". Бояре были удивлены "разумными речами" юноши: ведь образованием Ивана никто не занимался, а оказалось, что он прочел все, что мог прочесть, изучил историю церковную и римскую, русские летописи и наизусть знал Новый Завет. Митрополит Макарий вспомнил римский обряд коронации и нашел в кремлевских кладовых царский венец – древнюю шапку Мономаха, которую, по преданию, император Константин Мономах подарил киевскому князю Владимиру. 16 января 1547 года Иван IV был торжественно коронован "царем всея Руси". Русское слово "царь" было искаженным титулом римских императоров – "цезарь"; по-немецки этот титул звучал "кайзер", и так называли себя правившие в Германии императоры. Турецкий султан тоже называл себя "кесарем", и так же называли ханов Золотой Орды, после падения которой "царями" стали все их наследники – ханы Крыма, Казани и Астрахани. Иван III тоже иногда назывался царем, но не решался во всеуслышание принять этот титул, опасаясь татарских "царей" – теперь его юный внук открыто назвался этим грозным титулом и возложил на себя корону. С тех пор писатели, возвеличивавшие царей, стали называть Москву Третьим Римом: "Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быт