П.п. Мэр Москвы Ю.М. Лужков
Спор на болоте
Начало всему положила высота. 70-метровая железная конструкция в непосредственной близости от Кремля, в том исторически сложившемся центре Москвы, где господство горизонталей стало вековой традицией в стремлении подчеркнуть и усилить значение града на Боровицком холме. Недоумение и бурные возражения москвичей не удостоились ответа, именно таким и именно на этом месте был задуман правительством города в канун 850-летия Москвы памятный знак 300-летия Российского флота: собранная из металлических деталей фигура железного кормчего у руля корабля. С головой Петра I (заменившей, по утверждению злых языков, голову другого, первоначально задуманного великого – Христофора Колумба). На стрелке Москвы-реки и Канавы, или старицы, которую со времен Екатерины II власть предержащие пытались переименовать в благопристойный Водоотводный канал. Побороть московскую традицию так и не удавалось.
Рождение русского флота? Его памяти соответствовало множество иных мест. Задолго до Петра русский флот рубился в Архангельске – в лихую годину Иван Грозный вообще собирался бежать на собственных кораблях в Англию, под покровительство королевы Елизаветы, к которой долго и безуспешно сватался. При Алексее Михайловиче судостроительные верфи существовали в Дединове на Оке, и выпущенные здесь корабли спокойно совершали заморские путешествия: река Москва – Ока – Волга – Каспийское море вплоть до Персии, куда был доставлен в подарок шаху Аббасу II построенный на московском Кремлевском холме орган, – подарок, обеспечивший московским купцам беспошлинную торговлю во всех иранских владениях.
Конечно, при очень большом желании связь русского флота с началом московской Канавы можно было установить. Как-никак четырехлетний Петр катался на микроскопическом суденышке – «карбузе» по пруду сада на кровле Теремного дворца. Размер пруда достигал 200 квадратных метров, а глубина – полуметра, так что, подвернув штаны, служитель мог вести за собой «карбуз» для полной безопасности царственного ребенка. Подросший Петр увлекся водоплаванием не столько даже в Измайлове, сколько на Красном пруду, который по площади был равен всему Кремлю. Кстати, там же размещался и Пушечный двор, начавший изготавливать «судовые пушечные приборы». Потом пришли Переславль-Залесский, в преддверии Азовской кампании – Воронеж и, конечно же, Петербург, город, всем существом своим обращенный к флоту. Но московское Болото!
Сегодня можно с горечью признать: мы не научились ощущать органику развития города, его, если можно так сказать, ментальность. Стремление вычеркнуть их из сознания горожан в советские годы дало свои результаты. Автор памятника, так и не овладевший русским языком, – что не мешает ему руководить Российской академией художеств – слишком далек от истории Москвы. Заказчики, преследуя исключительно политические цели, изначально воспринимают историю как помеху своим планам. А если все-таки, хоть и очень коротко, обратиться именно к ней, лихо переиначенной школьным москвоведением (вот только почему до сих пор ни один город не последовал такому увлекательному примеру, создав «Воронежеведение», «Астрахановедение», «Орловедение», «Пермьведение» и т. п., как обязательную составную часть школьной программы?).
Петр I.
Наводнение в Москве. 1908 г.
Измайлово.
Воды на Болоте было действительно много в каждое половодье. Она доходила до нынешних станций метро «Новокузнецкая» и «Третьяковская». Мешала селиться там состоятельным москвичам, зато помогала превосходным царским садам (сегодняшние – Садовники). На Царицыном лугу (нынешняя Болотная площадь) при Петре развертывались празднования первых военных «викторий» со сложнейшими фейерверками, выставками огромных картин-«оказ», представлявших битвы русских войск – только пеших. Победители пересекали Болото, направлялись на разукрашенный Каменный мост к угловой кремлевской Водовзводной башне, изукрашенной коврами, яркими тканями и множеством горевших во всех бойницах фонарей в цветных стеклах. Так было после Азовского дела, так было и после Полтавской баталии.
Еще одно существенное обстоятельство, сохранявшееся вплоть до времен нэпа, – у кремлевского берега Москвы-реки, а особенно вдоль Китайгородской стены теснилось множество торговых судов и суденышек, обеспечивавших продовольствием рынок древней столицы. И это Петр положил конец давней традиции в отношении Кремлевской набережной как пристани (после него она возникла вновь).
Впрочем, все соображения историков, старожилов, просто неравнодушных к своему городу москвичей во внимание приняты не были. «Приватизированные» искусствоведы президента Академии имели полную свободу высказывать на страницах, в том числе правительственной, печати восторги по поводу редкой творческой активности своего работодателя, неподготовленности обыкновенных горожан к подлинно величественной скульптуре и уверенность в понимании шедевра последующими поколениями. Но в ожидании этого благословенного времени правительство Москвы вынуждено было установить около сооруженного монстра охрану – милицейские посты, существующие и по сей день: что только не придет в голову «непродвинутым» горожанам или гостям столицы. Эстетические противоречия явно грозили перейти в категорию «городских беспорядков».
Впрочем, собственно искусствоведческие вопросы, как и исторический смысл монумента, не обсуждались. Все переводилось на почву местных политических расчетов и разногласий, хотя памятнику (теоретически) предстояло стоять века и выражать художественную и историческую позицию целого поколения. В этом смысле очень характерно выступление в «Российских вестях» 28.12.1996 кандидата искусствоведения, в настоящее время члена-корреспондента Академии художеств РФ Марии Чегодаевой с подзаголовком: «Смеет ли лицо кавказской национальности строить памятник русскому царю?»:
«Москва гудит, как растревоженный улей: Зураб Церетели изуродовал ее лицо! Отгрохал обелиск на Поклонной горе, памятник Петру Великому на стрелке канала и Москвы-реки, понасажал медвежат в Александровском саду… Столице этого не пережить! Почти не осталось печатного органа или телеканала, которые так или иначе не приняли бы участия в кампании против Церетели; перед сооружающимся на стрелке Петром проведена акция протеста с шутовским молебном и интервью пикетчиков российским и зарубежным корреспондентам, сбежавшимся на „шоу“ в количестве, превышающем число самих участников акции.
Никогда еще Первопрестольная так не пеклась о своей внешности. Не говоря уж о годах сталинской „реконструкции“ Москвы, и в более либеральные хрущевско-брежневские времена кротко молчала, когда архитекторы крушили старые арбатские переулки, воздвигая над правительственной трассой клыки Нового Арбата; когда потихоньку подчищали центр, возводя на месте дворянских особняков цековские многоэтажки. Слова не сказала, когда в древнее Замоскворечье вторгся мрачный Димитров, кажущий Кремлю увесистый кулак… В те времена каждый москвич знал: ни одно разрушение или строительство в Москве не совершается без санкции ЦК или МГК КПСС. Столичная общественность не решалась возражать не только партийным властям, но и „генералам“ от искусства. Посмел бы кто-нибудь публично покритиковать Вучетича!
Сейчас можно ругать кого угодно, невзирая на лица, сообразуясь исключительно с собственной принципиальностью. Вот только принципиальность эта подчас оказывается избирательной. Если Москву и впрямь беспокоит ее художественный облик, почему бы не вспомнить некоторые монументы последних лет, отнюдь не облагородившие лицо столицы? Например, сооруженного возле самого Кремля игрушечного конька – памятник Жукову работы Вячеслава Клыкова. Москва тихо проглотила этот подарок: молчала пресса, проигнорировали явную неудачу скульптора его коллеги, общественность не спешила с пикетами. Не обеспокоила никого и перспектива сооружения в Кремле гигантского императора Николая Второго, изваянного тем же Клыковым. Вряд ли будет причислен к скульптурным шедеврам распятый на Страстном бульваре Высоцкий…
Но нет, не волнуют трепетную общественность ничьи сооружения, кроме работ Зураба Церетели. Удачные, неудачные – не имеет значения. Пусть спорные, но несомненно интересные по замыслу иконы-барельефы в церкви Георгия Победоносца на Поклонной горе – ужасно! Безусловно, сильная композиция „Трагедия народов“ там же, на Поклонной, – убрать немедленно: слишком мрачна для такой оптимистической темы, как Великая Отечественная война. Петр на Москве-реке – тут уж в гуле поношений не различить голосов, не понять даже, что больше возмущает: то ли памятник как таковой, то ли факт установки в Москве монумента Петру Великому…
Начинаешь невольно задумываться: что-то уж слишком лихо развернулась кампания против Церетели, что-то уж слишком много шума поднято по такому поводу, по какому никогда не шумели ни Российский союз художников (при наличии на счету его мэтров таких „шедевров“, как памятники 1905 году на Пресне, Ленину на Октябрьской площади, Гагарину на одноименной площади, Морису Торезу на Ленинградском шоссе, хвастать высокой художественной требовательностью не приходится), ни столичная интеллигенция, с полным равнодушием на эти памятники взиравшая. Чем-то отнюдь не творческим пахнет от назойливой антицере-телиевской возни.
Если вдуматься, кампания против скульптора не может не задевать его заказчиков – московское правительство, мэра Москвы. В последнее время подобное становится чуть ли не системой: к примеру, не рискуя трогать Президента, оппозиция, не жалея сил, поливает грязью главу президентской Администрации. Авось Президент устанет от всей этой шумихи, авось решит: Бог с ним, пожертвую ради спокойствия Чубайсом. Не на то ли рассчитывают и закулисные инициаторы кампании против Церетели (а о том, что кампания хорошо организована, сомневаться не приходится): вдруг заколеблется Лужков, вдруг „сдаст“ Церетели. Вдруг удастся разбить эту кому-то крайне неугодную „связку“, как с трогательной откровенностью выразилась телевизионная девочка, убеждавшая меня принять участие в телепоходе на скульптора.