Можно было бы привести такие же данные относительно целого ряда других итальянских, а также и французских женских монастырей. Пфальцграфиня Луиза Олландина, игуменья монастыря в Монбюйссоне (тетка герцогини Елизаветы Шарлотты), производит на свет в монастыре не менее четырнадцати детей, как говорили, от разных отцов. И это не только не заставляло краснеть даму, напротив, она открыто гордилась своей плодовитостью. В письме, написанном ее племянницей, говорится: «Игуменья Луиза Олландина, дочь Фредерика V, курфюрста Пфальца, произвела столько незаконных детей, что имела обыкновение клясться своим животом, в котором выносила 14 детей».
Как видно, подобные учреждения имели общим с монастырями только имя, так как были на самом деле официальными храмами безнравственности. И это вполне совпадает с теми изменившимися, то есть новыми, целями, которым начинали с XVI столетия все более служить женские монастыри. Монастыри постепенно превращались из приютов для бедноты в пансионы, куда дворянство отправляло на содержание не вышедших замуж дочерей и вторых сыновей. Именно такие монастыри, в которых находились дочери знати, обыкновенно и славились царившей в них или терпимой в них свободой нравов.
Так как подобные монастыри служили исключительно интересам дворянства, то они были не только своего рода богадельнями для не вышедших замуж дворянок, но и служили целому ряду других потребностей господствующих классов. Нервирующая обстановка постоянных праздников вызывала потребность во временном покое и отдыхе, а где их лучше обрести, как не в монастыре. Некоторые обители становятся, таким образом, своего рода санаториями, куда уединялись на время отдохнуть от утомления, вызванного слишком рассеянной жизнью. С другой стороны, галантная интрига иногда приводила к таким последствиям, которые требовали быстрого и не бросающегося в глаза исчезновения с поверхности жизни — опять-таки и в этом отношении что могло быть удобнее монастыря. Вдова, желавшая демонстративно подчеркнуть свою печаль по усопшему мужу, также не находила лучшего средства, как на год запереться в монастыре. Очистить свое загрязненное имя можно было лучше всего, уединившись на некоторое время в покаянном настроении в монастырь.
Словом, монастырь перестает быть могилой, становясь убежищем для господствующих классов.
Мы уже упомянули, что монастыри брали на себя воспитание детей аристократии и вообще имущих, так как дети слишком мешали родителям предаваться удовольствиям; как упомянули мы и о том, что эти классы не находили более удобного места, чтобы без шума отделаться от какой-нибудь родственницы или от неверной жены. Все это, однако, еще не исчерпывает всего списка новых функций монастырей. Но и остальные функции были все приспособлены к потребностям господствующих классов. И церковь — как верная исполнительница их велений — выполняла все эти требования, и притом как нельзя лучше, то есть именно так, как этого желали господствующие классы. Последние, например, отнюдь не требовали, чтобы их дочери, не вышедшие замуж из фамильных соображений, например, чтобы не распылять состояние, обрекали себя на безусловное целомудрие. Напротив, их хотят поставить в такое положение, чтобы они могли наслаждаться всеми теми преимуществами, которые тогда давал женщине только брак.
Это в достаточной степени объясняет легкомысленную и роскошную жизнь, царившую в таких монастырях. И этим же объясняется и то обстоятельство, что обители группировались преимущественно вокруг центров политической и общественной жизни отдельных стран, где мы их в самом деле обыкновенно и встречаем.
Разумеется, это еще не значит, что во всех остальных областях, где монахи и монахини давали обет отречения, господствовали образцовые, поистине святые нравы. Вернее всего, нравы мужских и женских монастырей во многом напоминали положение вещей, господствовавшее здесь в XVI веке. К такому выводу приходишь, пользуясь с осторожностью современными описаниями монастырской жизни. А такая осторожность в особенности необходима по отношению к стереотипным обвинениям иезуитов. Если каждое истинное или выдуманное позорное деяние иезуитов вызывало стозвучное эхо в эпоху, когда безнравственность процветала в господствующих классах, то невольно приходишь к убеждению, что здесь действовали еще и иные мотивы, кроме почтенного нравственного негодования. Так оно и было на самом деле…
И эти истинные причины, вполне объясняющие нравственный поход против иезуитов, нетрудно вскрыть. Орден братьев-иезуитов занимался тогда не только ловлей душ, но, кроме того, и в большей еще степени выколачиванием прибавочной стоимости. И не столько путем издавна испытанного средства перехватывания наследств, а очень деловым и для того времени прямо грандиозно организованным путем заморской торговли. В XVIII веке иезуиты представляли собой наиболее могущественную торговую компанию. Короче, они были единственными и тем более поэтому опасными конкурентами торговой буржуазии всех стран. Вот где разгадка того явления, что нравственные преступления иезуитских монастырей, раз они становились известными, всегда разрисовывались такими черными красками и каждое обвинение пробуждало все разраставшееся эхо нравственного негодования. Ибо, как известно, против экономического конкурента нет более действенного средства борьбы, как нравственное негодование.
Хотя ко всем подобным описаниям необходимо относиться осторожно и не верить каждому слову, но, с другой стороны, не следует забывать, что, по мере того как церковные учреждения все более теряли свое прежнее содержание, возникшие в эпоху безусловного господства аскетизма законы также теряли свое влияние на их представителей. Чем больше модернизировалась церковь в экономическом отношении, тем более должно было обмирщаться и индивидуальное поведение священников, монахов и монахинь. Или: ввиду благоприятствовавшего развитию всяческих пороков безбрачия в эпоху галантности обычным стало, что знаменосцами разврата относительно чаще всего выступали носившие рясу. Можно было бы подтвердить это положение множеством исторических примеров. И потому не простая ирония истории в том, что современники называли дворец наиболее богатого сановника церкви, епископский дворец кардинала Рогана в Страсбурге, «гаванью Цитеры», — как и в эпоху Ренессанса дорога к развратнейшей действительности шла через церковь.
Природа неизменно ставит как индивидуальной жажде наслаждения, так и индивидуальной способности наслаждаться определенные границы.
Если же личность требует или отдает больше, чем позволено этими, так сказать, естественными границами, то она может достигнуть этого лишь при помощи искусственных возбудителей. В такие эпохи, когда культ чувственности господствует над всеми остальными жизненными интересами, эти искусственные возбуждающие средства всегда играют большую роль в жизни как индивидуумов, так и всего общества, и потому они никогда не были в таком ходу, как в век старого режима. Эти возбудители имели целью, по словам Гейнцмана, автора книги «Мои утренние часы в Париже», «сделать всех богатых людей машинами сладострастия».
Эта цель была достигнута тем, что наука все более победоносно вторгалась в эту область. Фантастические любовные напитки и симпатические средства, бывшие в ходу в Средние века, дополнялись действительными эротическими и косметическими средствами. В особенности последние скоро сделались столь необходимыми, что ни одна женщина не хотела от них отказаться, так как их возбуждающее влияние позволяло им теснее приковать к себе мужчин… Румяна и духи употреблялись не только всеми слоями мещанства, но и крестьянками, которые пользовались ими даже усерднее других. Крестьянка так же белила и румянила лицо в духе времени и обрызгивала платье духами. Кто не имел средств на покупку дорогих румян и эссенций, довольствовался более дешевыми суррогатами, а кто был совсем без средств, тот употреблял по крайней мере кирпичный порошок и примитивным образом собственноручно состряпанные духи.
Что известные растительные и животные запахи усиливают желание мужчины обладать женщиной, от которой эти запахи исходят, знает каждый из опыта, знали еще древние. Чем более люди понимали, что с определенными запахами ассоциируются совершенно особые эротические представления, тем более использование этих воздействий становилось особой наукой. Начали дифференцировать. Сначала бессознательно, просто инстинктивно, потом сознательно.
Стройная или слишком стройная женщина пользовалась резко возбуждающими запахами, как амбра или мускус, так как они позволяли ей казаться полнее и потому желаннее. Напротив, пышная женщина употребляет духи, полученные из цветов на нежных стеблях, так как она сама кажется тогда эфирнее. Эта наука, доведенная ныне до утонченнейшего совершенства женщиной в союзе с химией, снова получает значительное развитие в XVII и XVIII вв., после того как в Средние века ее хотя и не забыли совершенно, но разучились ею пользоваться или пользовались лишь очень неумело. Впрочем, и в XVII веке вновь постигли лишь главные пункты этой науки. Зато пользовались ими тем более расточительно. К надушенным подушечкам, которые носили, по словам Санта Клары, вокруг шеи на груди, присоединились сильно надушенные перчатки и чулки. В конце концов духами пропитывались все части костюма, так что женщина была положительно окутана целым облаком запахов.
Желание действовать возбуждающе на мужчин заставляло прибегать и к грубым приемам румяниться и пудриться. Мы выше уже указали, до каких границ доходили в этом отношении. Другое доказательство — постоянные жалобы мужей на огромные расходы их жен на косметику.
Чрезмерное употребление духов и румян в XVIII веке имело, правда, еще и другие побудительные причины. Главная и важнейшая состояла в желании заглушить неприятные испарения, исходившие тогда решительно от всех и каждого. В настоящее время мы едва ли можем иметь верное представление об этом. Век элегантности был в то же время и веком отвратительной нечистоплотности. Внешний блеск и чарующий аромат были во всех отношениях не более как замазкой. Люди совершенно разучились рационально умываться. Людовик XIV довольствовался тем, что по утрам слегка обрызгивал руки и лицо одеколоном — этим ограничивался