А Валика, зная, что сегодня Панника принадлежит ей, ни за что на свете не желала отпустить подружку. Она крепко схватила ее за руку и повела — вернее, потащила — за собой. Валика очень гордилась, что ведет подружку к себе, и ей не терпелось поскорее оказаться за чугунными воротами. Она знала, что оттуда уж Паннике не убежать.
— Мамочка, мамочка!! — с криком бросилась она к матери. — Теперь Панника будет обедать у нас до самой пасхи! Тетя учительница сказала!
Мамочка засмеялась и расцеловала дочку. Она была очень счастлива, что Валика такая милая, прелестная, здоровенькая и так очаровательно, лепечет.
— Тетя учительница сказала? Ох уж эта тетя учительница…
Она снова расцеловала дочку и только тут взглянула на девочку, которую Валика привела с собой.
— Это правда, девочка?
Но та стояла молча, потупившись, и теребила свое платьице.
А Валика продолжала тараторить:
— Потому что она бедный ребенок, а каждый бедный ребенок должен куда-нибудь ходить обедать. Тетя учительница сказала!
Она сняла ранец со спины и разыскала в нем письмо, которое тетя учительница прислала мамочке.
Мамочка взяла письмо, прочла его и сказала:
— Ладно, девочка, положи свои вещи в прихожей, затем иди в ванную и хорошенько вымой руки. И ты тоже вымой свои грязные лапки. — Она похлопала по измазанным ручонкам дочери и даже поцеловала их.
Потом повела малышек в ванную комнату и открыла кран. Из блестящей трубы полилась вода. Мамочка набрала воды в тазик и поставила его на очень красивую белую табуретку. Сперва она тщательно вымыла руки Валике, потом расцеловала ее теперь уже розовые пальчики и сказала Паннике:
— И ты помой руки, только хорошенько!
Затем мамочка прошла в столовую сказать горничной, чтобы та поставила на стол еще один прибор.
— Ступайте, Рожи, в ванную, — добавила она, — помойте руки этой девочке, да получше! Его высокоблагородие не выносит, когда у детей за столом грязные руки.
Рожи отправилась в ванную. И хорошо сделала: Панника даже и не подумала опустить руки в тазик. Рожи схватила девочку, тщательно помыла ей руки, лицо, потом вытащила гребешок из своих волос и причесала ее.
— Ну вот, — с удовлетворением произнесла она.
Валика и Панника вернулись в столовую как раз вовремя — в эту минуту вошел его высокоблагородие и тут же спросил:
— Кто эта девочка?
Валика кинулась на шею своему папочке и сказала:
— Она будет обедать у нас до самой пасхи, каждый день!
— Ого!
— Тетя учительница велела.
Мамочка коротко объяснила, в чем дело, и показала письмо.
Панника стояла потупившись и ждала.
— Как тебя зовут, девочка? — тихо спросил папочка.
— Панника! — крикнула Валика.
— Я не тебя спрашиваю, — заметил папочка. — Скажи, пожалуйста, как тебя зовут?
— Панника, — отвечала девочка.
— Очень хорошо. А как зовут твоего отца?
— Папанька, — сказала Панника.
— Это ты его так зовешь, а как зовут другие?
— Хозяином.
— Другого имени его не знаешь?.. Скажем, Янош Варга?.. Михай Ковач… Зовут же его как-нибудь. Ну? Так как же?
— Не знаю.
— Эх, отец тебя даже этому не выучил!.. А тебя как зовут? — обратился он к дочке.
— Валика, — ответила девочка.
— Правильно, а как зовут меня?
— Папочкой.
— Ох, и глупышка же ты, обезьянка! Как зовут меня другие?
— Ваше высокоблагородие.
— Ай-ай-ай, и ты уже выучилась у этой… Прав я, когда говорю, что школы, в которых обучаются дети разных сословий, никуда не годятся. Такие маленькие обезьянки в них только глупеют. А теперь пойдемте обедать. Я голоден.
Сели за стол. Валика заняла свое обычное место. Паннике горничная положила на стул подушку, посадила на нее девочку и засмеялась.
Стол был покрыт белой скатертью, на скатерти стояли белые тарелки, а посередине белое блюдо. Внутри каждой тарелки была золотая каемочка, только в тарелке Панники ее не было, но все равно это тоже была красивая тарелка.
Мамочка налила суп Валике, папочке, себе и последней — Паннике.
— Ты любишь суп? — спросила она девочку, но та не ответила.
Покончив с первым блюдом, папочка обратился к Валике:
— Ты правда не знаешь, как меня зовут?
— Доктор Антал Вадкерти, — ответила Валика.
— Вот видишь, у каждого есть свое имя, у каждого человека. А твоя подруга не знает даже, как зовут ее отца.
Панника опустила голову.
После супа подали мясо под соусом. Мамочка нарезала Валике мясо мелкими кусочками, нарезала так же Паннике и сказала:
— Кушать надо вилкой.
Панника поглядела на вилку, даже попыталась было пустить ее в ход, но мясо никак не желало на ней держаться.
— Пусть ест ложкой, как она привыкла, — сказал папочка.
С помощью ложки Панника легче справилась и с мясом и с соусом. Она даже хлеб накрошила в него, Но, услышав смех Валики, покраснела и снова опустила головку.
Внесли лапшу. Аппетитную белую лапшу с жирным творогом. Паннике и это кушанье позволили есть ложкой.
— Но потом и тебе придется научиться кушать. Видишь, как красиво ест Валика.
Когда все встали из-за стола, папочка сказал:
— Вот что, девочка, ступай теперь домой и передай отцу, чтобы он пришел ко мне. Я хочу с ним поговорить.
Панника мигом кинулась за своим пальто, надела его и собралась уходить.
— Погоди, надо же откланяться, как положено поблагодарить за обед и перед уходом со всеми попрощаться.
Но Панника стояла, не проронив ни слова.
— Ничего, научится, — сказал папочка. — До пасхи времени много.
Папочка произнес это ласково, засмеялся даже и нисколько не рассердился, но Панника снова опустила голову и направилась к дверям.
Валику на улицу не пустили, боялись, как бы она не простудилась.
— Скажи своему отцу, чтобы пришел немедленно. Я хочу дать ему работу.
Папочка прилег, поспал часок, а когда проснулся, отец Панники, бедный, плохо одетый поденщик, стоял уже на крыльце. Папочка вышел к нему.
При появлении его высокоблагородия поденщик снял шляпу. Его высокоблагородие был рослый, дородный мужчина, поденщик же — маленький, худой человек с изможденным лицом.
— Как вас зовут?
— Янош Такаро.
— Хорошо… Ваша дочка будет обедать у нас ежедневно до самой пасхи… Поняли?
Поденщик молча кивнул головой.
— Если она будет вести себя хорошо, получит старенькие платья и башмаки моей дочки. Получит все, что нужно, пусть только ведет себя как следует. На какие средства вы живете?
— Я — безработный.
— И давно?
— С самой жатвы.
Его высокоблагородие молча смотрел на поденщика. Тот тоже молчал, держа в руке шляпу.
— На что же вы живете?
Поденщик передернул плечами и продолжал молчать.
— Сколько у вас детей?
— Шестеро.
— Шестеро?! Гм… Как же посмели вы обзавестись таким количеством детей, если не можете заработать им на хлеб? Ну, да все равно!.. Так вот что мой друг, я беру на себя заботы о вашей дочери. До самой пасхи она ежедневно будет приходить ко мне вместе с моей дочкой. И за это вам ничего платить не придется. Поняли? А чтобы вам не казалось, будто я содержу вашего ребенка задаром, вы сделаете мне что-нибудь по хозяйству. Видите, вон там дровяник. — И он указал на сарай, стоявший в глубине двора. — Идите туда, наколите немного дров, и мы в расчете.
Он повернулся и вошел в дом.
Поденщик тоже повернулся и, надев шляпу, направился через двор по расчищенной от снега дорожке к сараю. Он нашел топор и принялся колоть дрова. Колол два часа, а потом ушел, никому не сказавшись. Только перед сумерками пришла служанка Рожи и сообщила барину, что поденщик ушел.
— Не беда, — сказал его высокоблагородие, — ушел так ушел. А я хотел поднести ему стопку палинки.
На другой день девочка не явилась в школу и не пришла обедать к Валике.
Валика плакала, что нет Панники.
— Ничего, завтра придет.
Но Панника больше не пришла.
Через несколько дней о девочке забыли.
Как-то его высокоблагородие увидел поденщика перед зданием городской ратуши. Он мрачно стоял в толпе других безработных. Его высокоблагородие окликнул поденщика.
— Вы — Янош Такаро?
— Да.
— А где ваша дочь? Почему она не приходит обедать?
Поденщик молчал. И только после настойчивых расспросов хмуро и резко произнес:
— Не люблю я, когда допытываются, на что живет бедняк…
Его высокоблагородие посмотрел на поденщика с удивлением и сказал:
— Непонятно! Неужели вам не жалко, что дочка ваша голодает, без хлеба сидит. Непонятно, что вы за люди!
Поденщик не отвечал, он отвернулся и угрюмо уставился в пространство.
Перевод А. Кун
Деже КостоланиВруны
Это было знаменитое, старинное семейство с довольно необычной родословной, уходившей в таинственную глубь средневековья. Жили они в двухэтажном особняке в центре городка.
Предки их были не то армянами, не то испанцами. Но с течением времени в жилы их влилось немало другой пряной южной крови — они разбогатели и заняли видное положение, щеголяя бесчисленными титулами и гербом, изъеденным ржавчиной столетий.
Мужчины в этом роду все смахивали на леопардов, а девушки — на диких кошек. В жизни не видывал я людей таких крепких. Даже младенцы у них ничем не болели, а старики за семьдесят держались прямо и знать не знали ни палки, ни очков.
Как-то утром мы шли в школу с их меньшим мальчиком.
— Знаешь, — сказал он, глядя мне прямо в глаза, — а мы вчера были с папой на луне.
От изумления и зависти я не мог вымолвить ни слова.
— У папы маленькая такая электрическая машинка есть, — продолжал он. — Со спичечницу. Нажмешь — и через две с половиной минуты на луне.
— И вы там прямо и спите?
— Ну да, у нас там две кровати поставлено.
— Не может быть, — не поверил я и стал расспрашивать во всех подробностях, как летают на луну, а он объяснять: бойко, деловито, не моргнув глазом и не сбиваясь.