— Почему бы мне досталось?! Будь я на воле, я только бы знал, что охоту. Но на этот раз мы охотились совершенно иначе: птицы меня ненавидят не меньше, чем я тебя, и слетались драться к месту, где я сидел. И тогда, не знаю уж как, — ты меня лучше об этом не спрашивай — человек издали убивал этих тварей из племени Кра. Хлопнет что-то, и ворона падает замертво. Да ты и сам видишь добычу… И филин, склонив голову набок, взглянул на валявшихся в хижине ворон, над которыми вилась большая блестящая муха. Время от времени муха садилась, чтоб отложить личинки в мертвую тушку вороны.
— Вижу, — кивнул Мацко, — вижу, Зум-Зум уже отыскала место для своих детенышей. А после нее добыча испорчена, даже собака ее не тронет… если уж только голод заставит…
— Неважно, — встряхнулся Ху, — на воле я тоже не ел бы дохлятину, но тут ведь нет выбора… и Кра сегодня совсем еще свежие, под вечер я в два счета с ними управлюсь. Неважно, будут ли там детеныши Зум или нет. Хотя муху Зум я тоже терпеть не могу: она так и норовит усесться мне на голову…
Зум промелькнула в воздухе.
— Зу-уу, — описала она дугу, — мы всегда, если можно, выбираем место повыше. И самые вкусные запахи тоже расходятся поверху и ведут нас туда, где лежит мясо. Впрочем, для кого мясо — добыча, а для моих детенышей — колыбель…
Ху спрыгнул с перекладины вниз и принялся за ворон.
— Мои детки! Мои детки! — жужжала муха, оплакивая только что отложенные личинки, и, как заведенная, кружила по хижине. Но Ху, расправляясь с воронами, помогал себе взмахами крыльев, и Зум, поняв, что к нему не подступиться, в отчаянии умчалась из хижины навстречу послеполуденному солнцу.
Мацко по-прежнему сидел возле хижины, благодушно наблюдая, как ел Ху. Но филины, как известно, терпеть не могут соглядатаев.
— Эй ты, — филин блеснул глазами на пса, — разве тебе по нраву, когда посторонний глядит тебе в пасть?
— Если на мою еду не зарятся, то по мне, пускай смотрят.
— У племени Кра вкусное мясо…
— Я сыт, — зевнул Мацко, — меня недавно кормили, а потом мы, собаки, почти отвыкли от сырого мяса. Мы совсем не охотимся, о чем я тебе говорил, и вообще держимся поближе к человеку…
— Позор! — прошипел Ху с набитым зобом.
— А ты сам, Ху, ешь добычу человека, значит, и ты ему принадлежишь.
Ху на миг перестал терзать ворону.
— Глупые твои слова, пес, потому что ты рассуждаешь умом человека… Распахни попробуй проволочную дверцу или сломай камышовую стенку, и ты увидишь, кому я принадлежу…
— Мне кажется, Ху, что если бы я даже мог это сделать, я бы все равно не открыл тебе дверцу, потому что моя задача — сторожить все, что принадлежит человеку. Наш собачий союз с человеком очень древний…
— Ну, тогда и убирайся к хозяину, надоело мне видеть возле хижины твою глупую морду… Клек-клек, терпеть тебя не могу! — филин защелкал клювом и отвернулся от Мацко. Пес понял, что сегодня на общительность филина надежды нет, и побрел во двор, а Ху вновь принялся терзать ворону. Затем после долгих размышлений Ху проковылял к корытцу с водой, где занялся купаньем. Приятная процедура не обошлась без шума и резного хлопанья крыльев, однако шум не привлек к хижине никого: сад обезлюдел, лишь старые деревья передвигали часовую стрелку теней, да непрестанно о чем-то своем шелестели высокие тополя, отделявшие сад от двора.
Как раз в этот день сосед, беря корм для скота, разворошил в стогу слежалые нижние пласты прошлогоднего сена, где ютилась крыса, и та поневоле вынуждена была искать новое убежище. Она незаметно выбежала из-под стога, проскользнула между перекладинами забора и укрылась в саду под листьями хрена.
— Только передохну немного, — сказала она им.
— Отдохни, — согласно кивали они друг другу. — Потому что надолго здесь тебе не жилье. Сюда и человек наведывается, и пес забегает… Ну да заботься сама о своей шкуре, — но вслух листья хрена не проронили ни слова, и крыса отсиживалась в зелени уже добрый час, когда в воздухе вдруг потянуло приятным запахом крови — пожива была где-то совсем рядом.
— Кто-то охотится, — принюхалась крыса, и ее острая злобная мордочка стала еще сердитее от горькой зависти. — Кто-то удачно охотится, я чую запах крови, — билось в ее сознании, и крыса повернула свой чуткий нос точно в сторону хижины, где филин Ху терзал остатки вороны.
Крыса не торопилась. По внешнему виду хижины трудно было судить, старая она или новая — камыш уже иссушило солнце и успело прибить дождями, — но с такого рода ловушками человека следует быть начеку… И плеск воды как будто бы доносился оттуда… Но плеск она слышала минуту назад, а вот запах свежего мяса и крови силен и устойчив, он манит ее внутрь камышовой хижины.
Крыса быстро скользнула к стене: «Под камышом удобно укрыться и высмотреть, что там внутри. Я чую, сюда приходил пес. Но запах его почти выветрился, значит, и собака давно ушла. Может, это она ела мясо?»
Крыса долго еще выжидала, принюхивалась и присматривалась с тем бесконечным терпением и выдержкой, которые и составляют жизненную основу ее поведения. Но поскольку ничего подозрительного не обнаруживалось, она молниеносно нырнула под стенку и заглянула внутрь хижины, где не приметила ни одного живого существа, лишь на полу валялись остатки вороны.
— Тихий вечер, приятный вечер, — шептали свое тополя, а крыса подумала, что собака может вернуться, так что лучше покончить с вороной, пока никого нет.
Она, конечно, ошибалась, но такое случается и с крысами.
Ху услышал еще тот почти неуловимый шорох, с которым крыса бежала и хижине, и сейчас, не спуская глаз, нацелился на острый принюхивающийся нос, единственное, что высовывалось из-под камыша.
Ху неотступно следил за крысой, но ему не давала покоя мысль: возможно ли охотиться в хижине? Инстинкт подсказывал ему, что крыса не взглянет наверх, и филин точно рассчитал, когда и где ее можно схватить.
Тишина. Успокоительная тишина, и крыса решает подобраться и вороне.
— Глупая крыса, — моргает Ху, — идет прямо в когти…
Крыса не подозревала об охотничьем азарте Ху, а остатки вороны валялись прямо под филином, у подножья дерева-насеста. Но все-таки она не утратила врожденной осторожности и прежде, чем подойти, со всех сторон обнюхала остатки кровавого пиршества, после чего двумя лапками обхватила голову вороны, и… в следующий момент забилась в страшных когтях филина.
— У своей добычи совсем другой вкус! — подумал Ху, и сердце пленника волной захлестнула радость. — Это настоящая охота! Добыча должна быть живой! Должна быть теплой… должна пищать, визжать, защищаться — как может!
Но в этот момент филин вздрогнул: в дверях хижины стоял человек и с радостным изумлением смотрел на подрагивающую в когтях у филина крысу.
— Ху! — воскликнул Ферко. — Так ты ее сам поймал?
Ху вздрогнул от звука человеческого голоса, но в следующий же момент его охватила ярость, глаза его гневно сверкнули.
— Моя! — шипел он. — Крыса моя добыча… — и филин взлетел вместе с жертвой на высокий насест и, сидя там, еще какое-то время угрожающе щелкал клювом на Ферко.
— Да не нужна мне твоя вонючая крыса, — наконец, Ферко понял, чем объяснялась воинственность филина, и, посмеиваясь, направился к дому, чтобы сообщить агроному новость.
— Наверное, человеку не нужна крыса, — подумал Ху; острый, как бритва, клюв его сомкнулся на затылке зверька, тот дернулся из последних сил и затих. А филин спокойно, как будто такая охота для него — повседневное дело, принялся уничтожать добычу.
— Вечереет, — шептали свое тополя, — наступает вечер, тихий, приятный вечер…
Агроном Иштван в это время сидел в конторе секретаря сельской управы и, даже если бы он узнал о храбром поступке Ху, все равно не мог бы ему порадоваться. Агроном был вне себя от ярости.
— Тут, несомненно, какая-то ошибка, — успокаивал его секретарь, — до людей твоего возраста еще не дошел призыв. А Ферко так еще старше тебя на год. Здесь какое-то недоразумение, и повестку я завтра же верну обратно. Ты в любом случае — как ценный специалист — все равно подлежишь освобождению. Но, по-моему, о войне еще и сами генералы не думают, просто они хотят, чтобы каждый новобранец прошел подготовку, после чего их распустят…
— Нельзя ли и Ферко получить броню?
— Пожалуй, и можно бы, будь он трактористом…
— Значит, он им станет!
— А нет ли у Ферко какой-нибудь специальной военной подготовки?
— Он был вместе со мной в одном пулеметном расчете, а еще раньше служил на минометной батарее…
— Возможно, поэтому его и призвали так скоро. А тебе советую, ступай домой и ни о чем не тревожься, считай, что дело улажено. Начальник призывного пункта — мой давний приятель…
— Спасибо, Карой, и, если заглянешь на призывной пункт, заодно можешь сказать, что у Ферко незаменимая профессия — тракторист.
Ферко уже задавал корм лошадям, когда агроном отыскал его. В конюшне было темно, изредка постукивали копыта лошадей.
— Ты здесь, Ферко?
— Здесь я, — отозвался конюх. — Бинтовал ногу Ветерку. Вчера подметил, жеребец как-то осторожно ступал на нее…
Агроном молчал, но Ферко, почувствовав, что его привело в конюшню что-то серьезное, вышел из стойла.
— Зажгу лампу, — пояснил он, и пока возился со старой керосиновой лампой, оба не проронили ни слова. Управившись с лампой, Ферко тщательно вытер руки о фартук и лишь после того взглянул на хозяина.
— Новость есть, — ответил агроном на молчаливый вопрос, — с завтрашнего дня сядешь на трактор и не слезешь, пока не обучишься…
Ферко еще раз обтер уже чистые руки.
— Это необходимо?
Вопрос прозвучал, как тяжелый вздох.
— Иначе тебя заберут в солдаты…
— Тогда, значит, необходимо, — расстроился Ферко. — А лошади как же?
— Все будет по-прежнему. Лошади, уход за ними, останутся на тебе. Я думаю назначить подсобным Помози… на то время, пока ты сдашь экзамен.
— Помози?
— А ты можешь предложить кого-нибудь лучше?