– Верно, – сказал Базз, закрыв глаза и отворачиваясь от неловкой улыбки Холланда, словно Сыночек от огня.
Муж замер, как археолог, изучающий сокровище, которое долго считалось утраченным, а потом показал птичку сыну, щелчком большого пальца откинул ее голову, державшуюся на петле, и продемонстрировал отделение, внутри которого помещалась чаша трубки. Снова щелчок – и чаша спрятана, а мундштук замаскирован под хвост. Сыночек, завороженный, тут же захотел ее себе, но отец спрятал ее в карман и погладил его по голове.
– Потом дам поиграть.
– А давай поиграем в «Комнату настроений»?
– Не сейчас.
Сыночек повернулся ко мне – к апелляционному суду. Его любимая игра заключалась в том, что он вставал по очереди в каждый угол комнаты, а мы угадывали, какую эмоцию он изображает. Мой малыш маршировал по комнате – из-за шин он ходил как солдат на плацу, – велел Лайлу не мешаться под ногами, пока он готовится к очередному раунду, сморщившись от напряжения. Скакал на фоне обоев, весь сжавшись, а мы кричали: «Злость!», или «Безумие!», или «Страсть!»
– Позже, после ужина, – сказала я, и папа вручил ему солдатика с парашютом. Он взвился в воздух. Я снова подивилась, как Баззу удалось проникнуть в сердце моего мужа. Интересно, заметил ли эти перемены сын. Дети ведь такие чувствительные, прямо как пчелы, которые, если их матка болеет, теряют цель жизни и просто ползают по сотам, пока улей не погибнет. Сын был полностью поглощен летающим солдатиком, а я гадала: чувствует ли он, как что-то в самом сердце нашей семьи умирает?
После именинного торта старшая тетка встала и сказала:
– Я хочу сделать маленькое объявление.
Холланд пошутил насчет тетушек и их объявлений.
– Нет, это очень серьезно, – ответила она.
Ее сестра вела себя очень странно – крутилась на стуле, прижимала орхидею к носу и обводила взглядом комнату, слабо улыбаясь. За ужином мы пили только пиво, я подумала, что тетушки, наверное, перед приходом приняли чего-нибудь покрепче.
– Это та хорошая новость, о которой я говорила.
– Ну что же это, Би? Мы в нетерпении, – сказал, улыбаясь, Холланд.
Беатрис прочистила горло и, не глядя на сестру, провозгласила, что скоро состоится свадьба.
– Что? – Холланд прыснул в салфетку. – Ты шутишь.
– Это не шутка, – твердо сказала старшая. – Элис выходит замуж.
– И за кого же?
Они назвали имя, которое я никогда не слышала, и Холланд с недоверием ударил ладонью по столу. Сыночек, не понимающий, что происходит, попытался утащить второй кусок торта, но я запретила, и он сверлил меня ненавидящим взглядом.
Старшая тетушка заявила, что ее сестра влюблена, и все тут.
Мое внимание привлек Базз, которого все это очень веселило.
– Но тебе нельзя замуж! В твоем возрасте…
– Холланд! Ты ведешь себя как ребенок. Это прекрасное событие, немедленно поцелуй Элис и поздравь ее.
Он встал и поцеловал тетю, которая была ему вовсе не тетей, хотя другой родни у него не осталось. Наверное, его потрясло то, что, казалось, незыблемые тетушки способны на перемены. Даже Геркулесовы столпы могут рухнуть.
– Я очень за тебя счастлив, – сказал он, и Элис просто расцвела от удовольствия. Он улыбнулся, ласково похлопал ее по плечу, и вторая тетушка одобрительно закивала. Сыночек подал голос, Холланд улыбнулся и ушел в кабинет, где обещал поиграть с ним и Баззом в «Комнату настроений». Женщины остались одни.
– Я тоже счастлива за вас, Элис, – сказала я.
Элис улыбнулась и кивнула. С момента объявления она не произнесла ни слова о свадьбе.
– Мы все за нее очень счастливы, – сказала ее сестра, отступая от своей обычной манеры. – Вот твой подарок, Перли, немножко заранее, но ничего.
Это была простая серебряная коробочка с дорогой косметикой. Губная помада с маленьким овальным «губным зеркальцем» на футляре – они тогда были в моде.
– Для вас многое изменится. – Я открыла помаду и вернулась к теме замужества. – Вы ведь так привыкли жить вдвоем. Элис, у вашего жениха есть дом?
Она быстро и очень слабо закивала. Орхидея запрыгала на ее груди.
– У него дом в Санта-Розе.
– Но это так далеко! – сказала я бездумно.
Обе тут же побледнели.
– Не так уж далеко, – наконец произнесла Беатрис. – Тридцать минут через мост.
Я заметила, что в зеркальце отражаются мужчины, находившиеся в другой комнате. Холланд и Базз сидели бок о бок на ковре, лицом к свету. Сыночек, должно быть, позировал в углу, а они сосредоточенно на него щурились. Я не видела, что делает сын, видела только мужчин – их лица одновременно осветились восторгом. Один положил руку другому на плечо для равновесия, да так там и оставил.
– Там тридцать минут через мост, – повторила старшая. Я поняла, что они будут это говорить всем и каждому. – Совершенная ерунда, я иногда по тридцать минут ищу Элис у нас дома! – Сестры захихикали, и я увидела, что они обе сущие девчонки.
Глядя на них, я не сразу поняла, что они мне пытаются рассказать о подлинной трагедии. Целая жизнь прожита вдвоем, скрепленная неким договором, подписанным в незапамятные времена, – и вдруг на излете все кончилось. Все ради возлюбленного, которого Элис бросила много лет назад, – того самого, женатого, который оставил на ней отметину. Конечно же, давно позабытого ее сестрой. Кто знает, какой стародевический скандал разразился в старом доме в Филморе, в присутствии одних лишь кошек, молча восседавших на диване, словно присяжные. Мне стало очень жалко ту сестру, что оставалась одна и так любезно мне улыбалась. Она не ожидала, что под конец жизни с ней случится такая вот трагедия.
И другая: взгляд блуждает по комнате, на груди вянущая орхидея, на губах – дельфийская улыбка.
Из соседней комнаты донесся крик мужа: «Страсть! Страсть!»
– Ты сегодня прекрасно выглядишь, – сказал Базз в нашу следующую встречу в Плейленде, меряя меня взглядом. – Ты надела мой подарок!
Корсаж доставили вчера – цвета грозовой тучи, упакованный в красную бумагу, словно сердце со стальными костями.
– Я… Я к нему привыкаю.
– Странное ощущение, да? В некотором смысле освобождающее.
Я спросила, видел ли он их уже.
– Пока нет. Я смотрел на океан. Но Эдит сказала, что они будут здесь.
– Придут ли они вообще…
Он вытащил полевой бинокль и раскрыл его бережно, как энтомолог, расправляющий крылья мотылька. И навел его на толпу, высматривая Аннабель и ее кавалера.
Мы с Баззом пошли по променаду, а низкий туман ложился шлейфом на наши плечи. Мимо нас проходили сан-францисские типы: седовласые «милостивые дамы» в закрытых одеждах цвета пыльного мешка, красноносый коммивояжер, успевший пропустить уже три рюмочки и всем улыбающийся, шайки мальчишек-ирландцев, угрюмо расхаживающих руки в брюки, девушки в нарядах под Дэйл Эванс, кучка филиппинцев, явно свежих иммигрантов, которые американизировались, надев (все до единого, от дедушки до внука) национальный головной убор: уши Микки Мауса. Чернокожая пара поймала мой взгляд, заключая со мной мимолетный настороженный союз.
– Учебная воздушная тревога! Подготовьте ваши подвалы! – выкрикивал заголовки продавец газет. – Будет учебная воздушная тревога!
– Как ты думаешь, он на ней женится, если до этого дойдет? – спросил Базз.
– Я не знаю, выйдет ли она за него.
– Она-то из тех, что хотят замуж.
– Ты правда думаешь, что дело в ней? И если ее устранить, это все решит?
– Я долго об этом размышлял, – ответил он, снова глядя в бинокль.
– А это не просто из желания сделать назло, Базз?
Он продолжал изучать толпу, подкручивая колесико на шарнире, и наконец сказал:
– Нет. Надеюсь, я никогда не стану таким человеком, – и вдруг сверкнул глазами вбок. – Вон они.
Это и правда были они, в первом вагончике русских горок. Посадка только что закончилась, и служитель говорил им приготовиться к самому захватывающему приключению в жизни. Юный Уильям улыбался до ушей, и на его курносом лице разливалось тихое довольство, хотя брови жили своей жизнью. На нем была летная кожаная куртка, галстук и кепка, которую он предусмотрительно сорвал с головы и сунул под себя, глупо гримасничая. Аннабель была, как всегда, нарядная, в матросской юбочке и жемчугах. Я заметила очки в нагрудном кармашке.
– Ага, – сказал Базз. – Из тех, что хотят замуж.
Они тронулись рывком, Аннабель в волнении схватилась за Уильяма, сверкнув подвесками на браслете, и вагончик, постукивая, стал взбираться наверх. У них не было ни ремней, ни поручней, никаких устройств, которые есть теперь. От смерти Аннабель и Уильяма отделяла только металлическая решетка в передней части вагончика, под которую нужно было плотно всунуть ноги. Так что, когда их вагончик перевалил через точку невозврата на самом верху, слепой порыв ветра пригладил волосы Аннабель, и она исступленно вскрикнула, победительно вскинув руку, ее ужас и восторг победы над смертью, вероятно, были подлинными. Я увидела в ней обаяние дерзости и яркую стальную силу. Любой растаял бы в сиянии ее прекрасного лица. Затем вагончики затерялись в крутых поворотах и петлях хитросплетений аттракциона.
Базз сказал, что узнал кое-что об Уильяме.
– От твоей соседки Эдит.
– Ты говорил с Эдит?
У меня слегка кружилась голова: круговерть русских горок вторила моему собственному волнению.
– В трамвае. Я узнал, что на следующей неделе он уезжает. А не призвали его по ошибке. В армии почему-то решили, что его брата взяли в Корее в плен, и на призывной комиссии его отметили как непризывного.
– А, мальчики Салливан.
Их было пять братьев, и все они погибли на фронте. Страна была так потрясена этой трагедией, что правительство изменило правила призыва, чтобы ни одной матери больше не пришлось испытать такое горе. Мальчиков, чей отец или брат погиб на фронте, освобождали.
– А он, скорее всего, не возражал. Он славный малый и делает как велено, а ему велели оставаться дома и молиться о брате. Так сказала Эдит.