Много позже я сообразила, что они, должно быть, видели насквозь всех нас. Они проводили свои стародевические часы при нас, отгородившись вязанием, – поколение женщин, которое ничего не слушало, но все видело, – и они видели все наши сердечные стремления. Не говорю, что они их одобряли. Думаю, обе они пеклись только о том, чтобы их племянник был счастлив, в их понимании счастья, и готовы были на все ради его спасения. Они думали, что его спасу я, но начинали сомневаться в этом. Мне не хватало чутья. Я была из тех, кто не видит ничего, а потом видит все. Думаю, чтобы кого-то спасти, нужно быть как тетушки, и смотреть на жизнь полузакрыв глаза, и никогда не колебаться.
Тетушки вручили мне подарок для Сыночка, хорошенькую розовую коробочку, и сказали, что зайдут в два, что в голове у них от огорчения все смешалось и они, пожалуй, побалуют себя сукияки, а затем укатились вдоль набережной, словно два пляжных мяча, один в горошек, другой в полоску, и улыбались друг другу. Славные старые сплетницы, чья совместная жизнь вот-вот подойдет к концу и они больше не смогут лезть в дела друг друга.
Я открыла коробку. Внутри было трио вязаных перчаточных кукол: тигр, судья и волшебник. Я с улыбкой рассматривала прелестные вещицы. Должно быть, они с большим тщанием их выбирали среди неказистых рукодельных игрушек, но все же сюжет, который могут разыграть эти три персонажа, был загадкой. Тигр, судья и волшебник… какой-нибудь кошмарный бракоразводный процесс? Считают ли они моего Сыночка трехруким марсианином?
– Благодарю вас, мадам, я возьму свою шляпу.
Базз, улыбаясь, отряхивался от попкорна. Он повел меня сквозь толпу, и мое сердце вернулось к нормальному ритму. Он снова взял меня за руку и зашептал:
– Ты так себя повела, как будто мы любовники…
Две недели спустя это наконец случилось. Возле раздела «Свадьбы, разводы» напечатали его фамилию.
Призван: Уильям Платт, район Сансет…
Аннабель Делон вышла замуж за Уильяма Платта 20 мая 1953 года, после всего лишь недельной помолвки. Это произошло быстрее, чем мы ожидали. Была скромная церемония в Йосемит-Холле, в присутствии выживших однополчан ее отца. Я вырезала фото из газеты. Он был в военной форме. Она – в простом белом платье, на голове – длинная кружевная накидка. Так моя мать накрывала полотенцем свежий пирог – от мух. «Прекрасная дочь генерала Делона» – гласила подпись, и я была вынуждена согласиться. Спустя всего лишь день после того, как имя Уильяма Платта появилось в газете в списке призывников, она объявила, что выходит за него замуж, хотя, конечно, была не обязана. И это было не ради спасения его от войны – для Уильяма Платта не было больше никаких послаблений, да и она была не из тех, кто укрывает мужчин от армии. Среди нас таких немного. Нет, Аннабель вышла за Уильяма, продавца сельтерской, – как я и предвидела, – потому что она его любила.
– Я даже не знал, что они помолвлены, – сказал Холланд, когда я показала ему объявление в газете. Он развязывал галстук. Его глаза не выразили ничего.
– Наверное, они держали это в секрете. А когда Уильяма призвали, секрет раскрылся.
Он сложил галстук, намотав его на руку. Сказал, что на его памяти многие мальчики женились перед отправкой на фронт.
– Я тоже это помню.
Я не стала говорить, что тогда это делалось ради отсрочки. Он сказал, мол, никому не пожелаю, чтоб его в армию забрали, и грустно улыбнулся. Если и было драматическое расставание с Аннабель (на утесе у ревущего океана, горькая гримаса погашенного вожделения, бесслезное прощание: «Наверное, я буду хорошей женой»), то он не подал виду. Лед не зазвенел в его бурбоне, рука была твердой, как всегда.
– С ним все будет хорошо. Сейчас их просто тренируют, его даже никуда не пошлют.
Он кивнул и посмотрел прямо на меня. В тот день мы не говорили о том, как юноша может укрыться от войны.
Никто не заинтересовался, почему везение Уильяма внезапно кончилось. Просто однажды утром пришла повестка, и вся семья повела себя так, словно они давно ее ждали, словно исполняется какое-то пророчество. Никто не делал из этого трагедии. Война почти закончилась. Так нам обещал президент: наша миссия там почти выполнена, – у нас не было причин ему не доверять. В конце концов, он был генерал. Последний рывок – и все закончится, конечно же, туда уже не будут посылать призывников. На свадьбе старые вояки шутили, что Уильям не успеет попробовать корейской «стряпни» (сопровождалось непристойным жестом), как уже вернется домой, к старой доброй американской картошке. Уильям озирался с широкой улыбкой – не думаю, что он понимал смысл шутки.
Конец войне. Базз надеялся, что он уже пришел, иначе не смог бы с чистой совестью продиктовать то письмо тогда в Плейленде, хотя после нам обоим казалось, что это бессердечно. И я спрятала конверт в подвале, хранила его там до воздушной тревоги. Тем вечером, пока сирена еще гудела у меня в ушах, я взяла его с полки и отправила. Я думала, что ничего не произойдет, я верила нашему президенту и считала, что в Корее безопасно, как в какой-нибудь Миннесоте. Казалось, что очень по-американски будет написать в инстанцию: «Службу воинского учета, возможно, заинтересует, что в результате недоразумения годный к призыву молодой человек, у которого не было брата…»
Подписано вензелем П и отправлено у океана. Становись стукачом – мистер Пинкер ни при чем.
Самым жестоким для меня было не то, что мы отправили Уильяма на войну. Он был обычным мальчиком с обычными потребностями, предрассудками и привычками. Бессердечный человек мог бы сказать, что существует некая поэзия в том, чтобы встать в шеренгу обычных мальчиков и выполнять приказы. Он понятия не имел, зачем кто-то после присяги отказывается выходить из строя и становиться солдатом. Уверена, он считал, что все это для общего блага, и, возможно, был прав. Крушение его жизни, счастья, его маршрута доставки – этой беды он, может быть, не заслуживал. Но мучили меня мысли об Аннабель.
Брак – это сказка, и он, как все такие истории, требует волшебной сделки. Требует отдать то, что ты больше всего ценишь. В данном случае она отдала свое будущее: Аннабель Платт больше не ходила в университет, больше не сидела в пропахших серой аудиториях под скрип мела по доске рядом со ржущими мальчиками, больше не улыбалась, снимая руку профессора со своего бедра. Не видать Аннабель больше ни учебников, ни лаборатории, ни чудесного открытия, мерцающего в колбе Эрленмейера. Все это она обменяла на него.
Ее замужество: я поторопила его, как выгоняют цветок раньше времени. В панике авианалета я спешно выполнила план Базза, хотя от него уже отказалась, и какое-то время не думала о том, что он опасен не только для молодого человека. Посягательства Аннабель на моего мужа я пресекла, но я вовсе не собиралась пресекать ее жизнь. Она сама это сделала, но едва ли ее можно винить. Такие были времена, по таким правилам мы жили. Как мучительно вспоминать ту мою фантазию, когда я смотрела на ее золотую головку в кафетерии и мечтала о ее убийстве. Конечно, это было не более абсурдно, чем когда кто-то так же грезит в автобусе или на пляже о людях, заслуживающих того еще меньше. Я не убийца. Вот бы еще раз отыскать ее в кафетерии, пересечь бы расовую границу мистера Хасси и сесть напротив нее за столик. Я бы все объяснила, и она бы поняла. Но эту границу было никак не перейти. И в конце концов, как затравленный зверь, пытающийся сбить охотников со следа, я смогла освободиться, только переложив свою судьбу на плечи другой женщины.
В войну мы закрашивали хромированные детали машин, чтобы наши шоссе не сияли на солнце, становясь легкой мишенью для японцев. Мы так привыкли ко всему тусклому, что сверкающий дорогой автомобиль, подъехавший к нашему дому, вызвал шок. Звук клаксона подозвал меня к окну, и я увидела, как он блистает даже на тусклом сансетском солнце, отделанный где только можно ярким хромом, из-за чего казался очень новым. По всему кварталу домохозяйки отдергивали кружевные занавески, чтобы поглазеть, а мальчишки на велосипедах останавливались на обочине и оборачивались, щурясь, пока из этой кроваво-красной машины, громадной и круглой, как брюхо кита, выходил мой собственный Иона.
Я вышла во двор, вытирая руки полотенцем.
– Нравится? – спросил Базз с улыбкой.
– Где ты ее взял? – прошипела я, пытаясь загнать его в дом, но он стоял снаружи и любовался сахарным блеском. Он стал слегка беспечным, может быть, он смаковал эту историю, которая, казалось, быстро шла к концу.
Он погладил выпуклость под боковым окном.
– Агент разрешил мне на ней прокатиться. Покупать или нет? Вообще-то я трачу твои деньги, но я подумал, что мы оставим тебе старый «плимут», если ты не против…
Я увидела соседок в окнах и замахала на Базза:
– Тише, иди в дом.
– Нет, зови Сыночка, – сказал он, открывая дверцу. – Покатаемся.
Несомненно, Сыночку завидовал весь квартал: другие мальчишки видели, как он залезает на переднее сиденье этой прекрасной машины. Он сидел за рулем, как за штурвалом космического корабля, с лицом, расплывшимся от удовольствия, и осторожно трогал, не нажимая, все кнопки одну за другой. Я велела ему подвинуться и села на пассажирское сиденье. Дверь закрылась с окончательным звуком.
– Очень красивая, – сказала я Баззу, который сел за руль. – Никогда не сидела в такой машине.
Он очень осторожно посмотрел на меня, все еще улыбаясь.
– Нравится? Если хочешь, ты можешь взять себе такую машину.
Я оглядела приборную доску, руль и покачала головой.
– Нет. Но она очень красивая.
Базз сдвинул шляпу на затылок и завел мотор.
– Нам надо что-то симпатичное и большое, мы же поедем через всю страну.
Впервые за долгое время в «мы», которое он произнес, не было меня.
Я взглянула на сына и тихо сказала Баззу:
– Вы поедете через всю страну? Ты с ним говорил?