«…Мы проживали в Восточном Казахстане в одном селе восемь семей. И все эти восемь семей между собой состояли в родстве. И вернулись в Джигинку мы все вместе… Правда, у родителей взяли предварительно расписку, что они не будут претендовать на свое жилье (выделено автором), оставленное ими 29 сентября 1941 года. И все они писали специальные расписки, что на свое жилье претендовать не будут…»
Кстати, отец Александра Штумма Рейнгольд смог вернуться в Джигинку только после того, как получил свидетельство о браке (!).
Из воспоминаний Александра Рейнгольдовича Штумма
«…Мои родители получили свидетельство о браке уже тогда, когда я пошел в первый класс. До этого им не разрешали регистрировать брак. Почему? А не разрешали регистрировать брак немец-немка…»
Неожиданный факт, не правда ли?
Из воспоминаний Анны Эдмундовны Романовой
«…В 1963 году разрешили вернуться, взяв с отца расписку, что он не будет требовать конфискованное имущество (дом, в котором он родился и который до сих пор стоит по улице Советской) (выделено автором). Так родители вернулись в Джигинку. Здесь отец работал скотником, бригадиром МТФ, объездчиком. На пенсию ушел в 1968 году, но продолжал работать до 1979 года. Нас, детей, всегда поражало, как они между собой дружили – люди, которых когда-то выслали, – как друг друга поддерживали… Как дружили с соседями, независимо от того, какой национальности были соседи – русский, цыган, немец…»
Из воспоминаний Альмы Карловны Герман
«…О том, чтобы немцам вернули их дома, и речи быть не могло. Эмиль Кроль, который тоже в те годы, что и мы, вернулся в Джигинку, как-то пришел к председателю и говорит, что, мол, наш-то дом, который нам пришлось не по своей воле в войну бросить, до сих пор стоит… На что председатель ему ответил, что если он этот разговор еще хоть раз заведет, то в 24 часа его в Джигинке не будет…»
Так почему же немцы не могли претендовать на свое имущество, оставленное ими в 1941 году, когда их насильно отправили в Восточный Казахстан на спецпоселение? Может, это было волеизъявлением местной власти, которой в противном случае пришлось бы решать хлопотные вопросы с выселением-вселением?
Нет. Это не являлось изобретением местных властей. Это было официальным условием возвращения немцев на родину.
Из Указа Президиума Верховного Совета СССР от 13 декабря 1955 года
«…Установить, что снятие с немцев ограничений по спецпоселению не влечет за собой возвращение имущества, конфискованного при выселении, и что они не имеют права возвращаться в места, откуда они были выселены (выделено автором)…»
Вот так. Потому уже одно то, что наши немцы смогли вернуться в Джигинку, – несомненная удача. Непредусмотренная законом удача. А уж имущество… А что имущество? Немцам было не привыкать начинать все с нуля.
Но! Они смогли вернуться на родину. И это для них было решающим фактом. Конечно, вероятно, была и ностальгия по своим домам, которые теперь находилось в собственности у других людей. Наверное, была и обида. Но никогда никто не слышал от вернувшихся немцев ни слова упрека, ни слова жалобы.
Из воспоминаний Нины Фалалеевой
«…Никогда и не от кого из немцев нельзя было услышать ни слова жалобы или какого-то неудовольствия по этому поводу. Никогда ни одного слова…»
Вернувшиеся на родину немцы построили для себя новые дома. Как встретила родина немцев? По-разному. Немцам, что вернулись одними из первых, пришлось сложнее. Война к тому времени еще слишком жива была в памяти. Живы были в памяти все ее лишения и невзгоды, зверства оккупантов. Озлобление, боль должны были находить выход. И находили. Первые немцы довольно долгое время слышали брошенные им в лицо или в спину обидные слова. Чаще всего звучало что-нибудь вроде «фашисты проклятые». И требовалось немало терпения и выдержки, мудрости и такта, чтобы эти моменты пережить. Опять-таки, не озлобиться.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…Правда, были еще такие, которые нас, немцев, ненавидели, фашистами обзывали. Был один случай на работе. Одна женщина (она любила выпить) опоздала на работу, и мы все за нее уже полчаса работали. И я сказала просто: “Проспала…” А она сказала: “Что ж ты, фашистка, не пришла меня не разбудила?” При всех она мне это сказала. И все стали ее ругать. Я сильно обиделась. После работы я ей сказала: “Кто на своего товарища говорит “фашист”, тот сам фашист!”…»
Впрочем, по большей части обидные слова звучали не от коренных джигинцев, а от тех, кто поселился в Джигинке в годы войны или в послевоенные годы.
Из воспоминаний Нины Фалалеевой
«…Удивительно было, что, прожив такую сложную и трудную жизнь, немцы Джигинки не озлобились, не ожесточились…»
Из воспоминаний Лины Прицкау
«…Немцы ни на кого не держали зла за то, что им досталась такая судьба в годы войны. Они понимали, что им досталось такое время. Что не одни они пострадали. Сколько людей разных национальностей погибло в той войне…»
И это было не показное добродушие или лицемерная незлобивость. Это – воспитание, характер, внутренний стержень. Доброта. Удивительно, сколько доброты сохранилось в джигинских немцах, прошедших через столько испытаний. В наше время остатки доброты, например, часто легко теряются даже в борьбе за место в общественном транспорте. Или по еще куда более пустяковому поводу.
Из воспоминаний Валентины Владимировны Деулиной
«…Я не встречала в жизни человека добрее, чем мой отец, Вольдемар Герман. Никогда ни одного грубого слова, голос даже не повысит. Очень его уважали все. Когда мы жили на поселении в Омской области, то наш дом всегда был полон гостей. И латыши, и русские, и чеченцы, и люди других национальностей, которые тоже были сосланы в эти места, были нашими гостями. Казахи – те просто чувствовали себя как дома, когда к нам приезжали. Не успеют заехать на двор, а отец уже лошадей их устраивает, мама тесто замешивает на лепешки. У нас постоянно кто-то в доме жил. Однажды отец бабушку слепую в дом привел – ее дети бросили, так она у нас несколько лет жила. Потом еще одна бабушка несколько лет жила в нашем доме – тоже одинокая была, помочь ей было некому. Папа и мама всех жалели…»
Вольдемар Герман и его жена Альма к этому времени прошли суровую школу жизни. Альму в 1945 году комиссовали из трудового лагеря по болезни, и сам Вольдемар имел инвалидность – на работах в лютую стужу простудился, результатом чего стал гнойный плеврит. Едва выжил. Три часа на операционном столе, три года больниц и последующее наблюдение у врачей на протяжении всей жизни. Подобные истории были и в жизни многих других джигинских немцев.
Еще одно разочарование ожидало немцев, вернувшихся в Джигинку одними из первых. Ведь это была далеко не та Джигинка, которую они когда-то оставили. Облик ее изменился за военные и послевоенные годы до неузнаваемости.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Мы когда сошли с поезда (а поезд раньше останавливался прямо в Джигинке), то село наше я не узнала. Везде бурьян, грязь, разруха… Да разве же это то село, которое мы оставляли?! И следа от той, довоенной, Джигинки не осталась…»
Но это была их земля. Опустошенная, разоренная – это была их земля. Здесь были могилы их дедов и прадедов, их родовые дома, их воспоминания о детстве и юности. Молодому поколению немцев, которые родились и выросли в Восточном Казахстане, на Севере или на Урале, возможно, была непонятна тяга родителей к этой земле.
Из воспоминаний Валентины Владимировны Деулиной
«…Мои родители, сколько я их помню, всегда жили на чемоданах. Особенно папа. Он говорил нам, детям, что скоро, очень скоро мы уедем на нашу родину. Рассказывал, какая вкусная черешня росла в саду у его родителей. И груша… А мы, дети, спрашиваем его: что такое черешня или груша? Мы же не то чтобы в глаза эти фрукты никогда не видели. Мы и не слышали о них…»
К тому же ко времени, когда немцы принимали решения о возвращении в Джигинку, большинство из них уже не бедствовали. Они основательно пустили корни на новом месте, будь то Восточный Казахстан, Север или другие места, определенные им в годы войны и послевоенные годы для постоянного места жительства. Они не только не бедствовали на новом месте, но часто и довольно зажиточно жили.
Из воспоминаний Александра Рейнгольдовича Штумма
«…У нас в селе все немцы жили на одной улице. Хорошо жили. И дома немцев всегда отличались от домов коренных местных жителей. Всегда опрятный дом, добротный, штакетник покрашен…»
Жизнь-то вошла в стабильное русло. Казалось бы, и менять уже ничего не нужно. Да и поздно. Но нет же. Срывались с насиженных мест, бросали устроенный быт и один за другим тянулись в Джигинку. На родину.
Из воспоминаний Александра Рейнгольдовича Штумма
«…Моя бабушка, Людмила Христиановна Беркман, когда мы вернулись в Джигинку, бывало, сядет на скамеечку у нашего дома, слушает вечернюю тишину и приговаривает: “Хорошо-то как… И даже лягушки квакают так же, как и в детстве”…»
Вернулась в Джигинку и семья Пропенауэр – Клара и Андрей с детьми. Клара Фридриховна пишет в своих дневниках, что первое время жить в Джигинке было им очень непросто.
Из воспоминаний Клары Пропенауэр
«…И мы решили поехать на родину. Продали свой дом и уехали. Сюда мы приехали – одни развалины остались. Наши дома, которые мы оставили, – в них русские люди жили. Они на нас косо смотрели, боялись, что мы у них отберем свои дома… Мы купили конюшню, в которой жил один пьяница. И мы опять месили саман ногами и из конюшни сделали такой красивый домик, что все нам завидовали. Так как мы были приезжие, нас ничем не обеспечивали. Мне пришлось идти на работу, чтобы дали 5 соток земли в поле и дрова на отопление. И даже не хотели нас прописать. Пришлось заявление подать в Анапский райисполком…»