я его успокоить, мол, разберёмся, но тот и про меня быстро навёл справки: молодой, недавно следователем работает. Самостоятельно дозвонился до Первого секретаря райкома партии, до прокурора района, а, получив жёсткий ответ от шефа, позвонил прокурору области и для верности послал ему коллективную – от всего села и колхозников телеграмму: «Участковым доведён до самоубийства подросток. Возможно и убийство. Следователь прокуратуры молодой, неопытный. Защищает милицию вместо того, чтобы глубоко разобраться. Пришлите срочно опытного следователя. Колхозники прекратят работать, если их просьбу не удовлетворят…»
Только что возвратился со схода сельчан. Организовали с прокурором района. Выступал шеф и начальник райотдела, тот самый, что в райкоме меня уговаривал в милицию идти. Вроде успокоили народ. Я возбудил уголовное дело по факту смерти подростка. Эх, Алёшка, Алёшка, наделал ты хлопот…
Сидим, ждём паром. К вечеру наконец-то буду дома. Увижу Очаровашку. Она уже устала ждать, несколько дней дома не был… Шеф передал, что о моей вынужденной командировке успел сообщить.
Тяжела ты, шапка Мономаха…
Вчера состоялся разговор с Течулиной по телефону – не поеду ли я работать в другой район. Так же следователем, но там у меня будет квартира, а жене – работа. Разговоры о жилье я вёл уже давно с Клавдией Ефимовной, поэтому сразу дал согласие.
Неудобно было перед шефом. Но он понял. Он знал: жить мне с молодой женой попросту негде; понимающе похлопал по плечу, и мы распрощались. Дела сдал ему.
Новое место назначения далеко от областного центра. На самых её западных границах. Проблема добираться была бы сложной, но неожиданно выручил Валерка. Он появился внезапно, словно ангел слетел с облаков. Энергичный и радостный затискал в объятиях. Я только что вышел с приказом от Течулиной на улицу, ещё совсем тёплый от эмоций, приходя в себя. Поведал ему о своём, расспросил о его проблемах. Валерий, помытарившись по белому свету, устроился в нашем цирке. Сиял от удовольствия. Услышав о моём новом назначении, тут же предложил подвезти.
– Уж не на верблюде ли цирковом? – тускло пошутил я.
– Кэмел не кэмел, – заверил он, – не пожалеешь.
И условившись о встрече, он скрылся так же внезапно, как и появился…
Прокурор. Чрезвычайное происшествие
Вчера возвратился домой за полночь. В девятом часу позвонил Прокудин, доложил, что в колонии строго режима – на «двойке» чепэ. Осуждённый в знак протеста залез на высотную трубу котельной. Привязал себя к трубе и требует прокурора области. На все попытки снять, угрожает броситься вниз и разбиться.
Я накануне весь рабочий день просидел на каком-то совещании, Прокудин поймал меня заходящим домой. Но окна моей квартиры не светились, поэтому горевать за меня некому и совать бутерброды с кефиром на дорогу тоже, так что я вновь залез в «Волгу» – она мне уже пуще дома родного – и Константин помчал в колонию. Через полчаса были на месте. Прокудин и всё руководство колонии у трубы, там же представители начальства УВД, Сербитского не видать. Нет конечно, он по таким пустякам не выезжает. Впрочем, нет оснований на него обижаться: зэк требует прокурора, что же генералу голову ломать?
Рассуждая таким образом, я оставил автомобиль и направился к трубе. Такого не бывало, чтобы осуждённым удавалось проделывать такие штуки. Никто из охраны, обслуги, да мало ли других соглядатаев у администрации в колонии, кроме «шестёрок», заметить его не смог. А затея смертельно опасная!
Посреди хозяйственного двора котельной торчит металлическая труба, не обхватить нескольким мужикам, взявшись за руки, высотой метров пятнадцать – двадцать. Темень, глаз коли. Два мощных прожектора с подогнанных автомобилей-подъёмников, перекрестившись яркими лучами, высветили белое пятно, выхватив почти на верхушке трубы. В середине пятна сжавшийся комок: кепка, фуфайка, брюки.
Среди задранных вверх козырьков армейских и милицейских фуражек я отыскал одну – с мегафоном. Периодически – через три-четыре минуты осуждённому подавались команды спуститься вниз, прекратить неправомерные действия, разъяснялась ответственность. Одним словом, всё, как должно быть по инструкции.
– Всё необходимое делается, не вразумеет, сучок, и думать не хочет подчиниться, – дёргался подбежавший Прогудин.
– Вы бы лучше думали, как он туда попал и что его заставило это сделать! – выпуская злость, рявкнул я на старшего помощника.
Прокудин закрутился на месте, все слова проглотил, знал служивый: в таких случаях лучше молчать.
– Добудьте мне эту говорилку! – кивнул я ему на мегафон.
Прогудин тигром рванулся в толпу и через минуту мегафон был у меня.
– Внимание! На трубе! – заорал я в рупор. – Моя фамилия Ковшов. Я исполняю обязанности прокурора области! Предлагаю вам добровольно слезть! Сейчас подведут пожарную лестницу! Говорить будем на земле! Гарантирую принятие мер по закону!
Этого было достаточно. Никаких обещаний. Никакого заигрывания. Неизвестно, что за человек там на трубе. Может, фанатик, может, больной, хуже, если псих; попадаются и такие, хотя за этим в колониях следят строго и, не дай бог, вычислят, тогда попадает и своим, и зэкам. В любом случае рассусоливаться с таким народом нельзя. Они силу уважают, если в меру и по закону. Произвол не терпят.
Ко мне подкатил Прокудин, держась всё же в сторонке. За своё получит вместе с руководством колонии, но это потом.
– Товарищ исполняющий обязанности прокурора области, осужденный Петровский выдвинул требования, будет вести переговоры только с «самим».
– Ты ему объяснил, что Галицкий в длительной командировке? Так что сидеть на трубе долго придётся. Кормёжку и подушки ему туда подавать не станут. Ночь уже. Не хочет, – я уеду.
– Что же делать?
– Снимать без меня будете.
– А свалится?
– Сколько он на трубе сидит?
– Сообщили мне после девяти утра. Хотели снять. Даже собак применяли.
– Умельцы! Это кто же додумался?
– А забрался он туда с прошлого вечера…
– То есть, может, сутки?
– У них никаких спецсредств нет… И опыта снятия таких удальцов. Первый случай в России, – чуть не с гордостью доложил Прогудин.
– Как бы этот единственный, Владимир Никитич, не кончился смертельным, – согнал хилую улыбку я с его губ, – начальника-то снимут, а то и под суд я его отдам, а вам…
– На пенсию пойду, адвокатом возьмут, буду головёшки таскать в костёр наших оппонентов.
Я сдержался, чтобы не выругаться: ничем его не пронять. Снова взял мегафон:
– Примете к сведению, заключённый Петровский, обязанности прокурора области исполняю я. Так что слезайте.
«Фуфайка» наверху молчала, не подавая признаков жизни.
Я дал команду подогнать пожарную машину, растянуть несколько одеял под место возможного падения. Заключённые под присмотром офицеров взяли одеяла в руки и натянули их, расходясь в разные стороны. Получилось что-то вроде батута.
– Подводите лестницу, но не торопитесь, пусть сам слезает, – отдал последнюю команду я.
Лестница медленно поползла вверх. Все на земле замерли. Вот она поравнялась с приступкой, на которой укрывался заключённый. Ему достаточно было сделать шаг – и всё кончится. В ту или иную сторону.
– Петровский! Я жду вас внизу, – сказал я, отвернулся и пошёл из толпы.
Это был жест. Но я тоже устал. Большего сделать было не в силах. Если он мужик, пусть принимает решение!
За всё время работы в прокуратуре, бывая на зоне и встречаясь с осужденными, я не позволял себе обращаться с ними запанибратски. Но и никогда не обманывал. Не позволял себе «тыкать». Среди людей, поставленных законом в такие условия изоляции, иначе нельзя. Иначе потеряешь враз и уважение, если было, и доверие, если имел, и авторитет. А прокурор на зоне, это власть государства. А власть требует уважения. Но оно должно быть взаимным. И люди, которые под тобой, а значит, под законом, очень щепетильны. Они не прощают ничего прокурору. Но изначально верят ему. До первого обмана. Потом пощады не жди.
Пятно зашевелилось… Человек взялся руками за поручни и ступил на красную лестницу…
Когда его завели в кабинет оперчасти, я остался с ним наедине, подождал, пока он придет в себя, разденется. Попросил принести горячего чая. Молчал, наблюдал, как он жадно пьёт. На меня он не смотрел. Я открыл случайно оставленную хозяином кабинета лежащую на столе книжку: «Инструкция о порядке содержания лиц, заключённых под стражу и осужденных». Стал листать.
«…Татуировки антисоветского или циничного характера удаляются в установленном порядке медицинскими работниками. Все татуировки удаляются с согласия лица или органа, в производстве которого находится уголовное дело…»
«Интересно, – думалось мне, – в каком же порядке они удаляются. Установленном порядке? Надо Прогудину поручить, чтоб просветил меня по этому поводу».
«…Лицу, водворённому в карцер, запрещается брать с собой имеющиеся у него продукты питания и личные вещи за исключением полотенца, мыла, зубного порошка и зубной щётки…»
Я слышал, что и порошок некоторые зэки используют в качестве дурмана. Разводят его высокой концентрацией и внутрь. Говорят, ловят дурь или кайф.
«…Лицам, отбывающим наказание в карцере, выдаётся ежедневно по 450 граммов хлеба, горячая пища через день. В день лишения горячей пищи выдаются хлеб, соль и кипяток. Осуждённым несовершеннолетним хлеб и горячая пища выдаются ежедневно…»
«Альпинист» всё ещё приходил в себя. Пил третью чашку чая. Несколько раз заглянул Прогудин, беспокоясь тишиной. Я не спешил. Сам отходил от стресса. Листал книжицу.
«…Осуждённые к смертной казни, которым эта мера в порядке амнистии или помиловании заменена лишением свободы, лица, признанные судом особо опасными рецидивистами, переодеваются в одежду специального образца после вынесения приговора…
…мужчинам, заключённым под стражу, разрешается носить волос и иметь причёску фасонов короткой стрижки. По вступлению приговора в законную силу борода и волосы на голове осуждённых к лишению свободы мужчин стригутся наголо, если нет на то иного указания врача (фельдшера).