…лицам, арестованным и осуждённым за особо опасные государственные преступления, а также особо опасным рецидивистам, безопасные бритвы и лезвия не выдаются. Использовать опасные бритвы для бритья осуждённых и лиц, заключённых под стражу, запрещается…»
Действительно в тюрьмах и колониях при стрижке применяют только электрические или механические машинки. Но братва умудряется заполучить запрещённое, поэтому на зоне регулярно устраиваются «шмоны», когда осуждённых поднимают среди ночи и проводят повальные обыски. Как правило, делается это после поступления информации от агентуры, изымаются при этом многочисленные, как принято называть, колеще-режущие предметы, а попросту, всякого рода «заточки» и лезвия. Бывало, изымали самодельные пистолеты, револьверы, стреляющие авторучки, выскакивающие ножи, бритвы, финки.
«…Наручники применяются по распоряжению начальника тюрьмы, следственного изолятора, его заместителей, дежурного и начальника конвоя в случаях:
…оглашение приговора к смертной казни – расстрелу и во всех случаях конвоирования этих лиц. При применении наручников руки заключённого удерживаются за спиной…
…Смирительная рубашка применяется… заключённый находится в ней… под постоянным наблюдением врача… обязательно присутствие одного-двух контролёров… до успокоения, но не более двух часов… помещается на матрац лицом вверх.
…Если все средства, кроме оружия, были использованы и не дали положительных результатов, могут применяться специальные химические средства, специальные резиновые палки, служебные собаки и воздействие струи воды под давлением…
…Оружие применяется по заключённым, не выполнившим команду – “ложись”, только после предупредительного крика – “Ложись. Стрелять буду” и выстрела вверх…»
Читать мне надоело, да и инструкция заканчивалась.
– Ну и что? – приступил я. – Давайте ещё раз знакомиться. Представьтесь.
Зэк молчал. Испытующе изучал меня. Видно было (да и личное дело его я уже успел полистать) тёртый калач. Судимость не первая и статьи что надо! Других на строгом режиме не держат. Этот заповеди воровские блюдёт – не верь, не бойся, не проси. Будет слушать меня. А потом, если удастся мне его разговорить, зачешет только о своём.
– Фокусом с трубой вы себе административное наказание обеспечили. Кто помогал, спрашивать не буду. Меня интересует один вопрос – зачем?
Разговор начинался трудно. Так же он и длился. Не один час. И закончился ничем. Время было позднее, и я его отпустил. Собрал начальство колонии. Ну, докладывайте, что знаете. Они мне, как обычно: ничего особенного. Не хотел работать, а ночью залез на трубу. Когда они закончили, я остался с Прогудиным один. Что тот успел выяснить? Я верил, у него были свои способы получить информацию.
– Данила Павлович, у него жена умерла на воле несколько дней назад. Его из лагеря в лагерь чуть ли не по всей России гоняли за разные нарушения, неуживчивость в колониях. А жена от него не отставала. Всюду за ним моталась. Из области в область. С юга на север, с запада на восток. Понатерпелась. Вот и сюда доползла. Да, видать, из последних сил. Тяжело заболела. Не климат ей. Барханы наши, пески и жуткая жара. У неё сердце сдавало.
Я сидел и слушал, не перебивал. Обычная история. Наверное, одинокие люди были. Детей не было. Вот она и тянулась за ним. Бывают такие святые женщины…
– Он просил разрешение похоронить её. Вообще-то некоторые начальники отдельным зэкам разрешают под конвоем присутствовать на прощании с отцом, с матерью. Но тут, не знаю что случилось. Нашла коса на камень. Хотя начальник колонии прав: у Петровского масса нарушений…
Я оторвал голову от стола. Спать хотелось, жуть! Я последнюю неделю износился, мне бы спать… Две ночи подряд сам выезжал на серьёзные убийства, а днём – совещания, одно за другим. Можно было бы и не ехать, однако поздно жалеть. Прогудин повысил голос. Будто мне в уши заорал. Я открыл глаза:
– Вы чего раскричались, Владимир Никитович? Нас здесь, кажется, двое?
– Вот и я говорю, Данила Павлович, – снизил обороты Прогудин. – Нарушений, конечно, у заключённого хватает, но пашет, извиняюсь, работает он за двоих. Как зверь на работе. Двойную норму валит. Жене на лекарства передавал, она у него уже слегла последнее время. Денег-то почти никаких, неделями ящики били, пустое занятие, на них особо не заработать, но он и эти гроши умудрялся отсылать.
– Прогудин!
– Я извиняюсь, товарищ прокурор.
– Что за нарушения были у заключённого?
– Драки.
– И вы не считаете их злостными? Некоторые драки, если…
– Так-то оно так, Данила Павлович. Успел посмотреть я его личное дело. Читал от корки до корки. У него за каждой дракой своя причина и закавыка стоит. В каждом случае разбираться надо. А разобраться в драке, если на совесть, вы знаете не хуже меня, это легче кошку чёрную в тёмной комнате поймать.
– Вы философию не разводите, – опять начал дремать я, не в силах бороться со сном.
– Следствие надо проводить по каждому случаю мордобоя, вот что я должен сказать, Данила Павлович.
– Это ваше дело, Прогудин. Проводите следствие. Но на всё вам неделя. Лично докладывать мне.
– Что? – взмолился он.
– Десять дней и всё! – отрезал я. – Теперь слушаю продолжение.
– Ясно, товарищ прокурор! – вытянулся Прогудин. – Не отпустил начальник его жену хоронить, как тот его ни просил, вот он и залез на эту проклятущую трубу.
– Но жена же скончалась, вы говорите?
– Скончалась несколько дней назад. Сутки почти он ей почести отдавал, на трубе сидя. Скорее всего, свалился бы и разбился вдребезги. Не ел, не пил ничего…
– Ну что делать будем? – вопрос этот я задал Прогудину по инерции.
Тот кивнул головой. Он меня тоже хорошо знал.
– А потом, когда оклемается, в себя придёт, накормить, дать выспаться – и в шизо, – приказал Прогудин начальнику колонии, уже уезжая.
Зэк с латинской кличкой
История с трубой имела странное продолжение.
Сегодня по телефону меня отыскал в УВД на заседании координационного совета Прогудин и попросил уделить время для информации о чепэ на «двойке».
– Нет у меня свободного времени. Ты случайно в перерыве меня поймал, – раздражённо перебил я его. – Опять кто-нибудь на трубу залез?
– Петровский просит о личной встрече, Данила Павлович, – после некоторого молчания процедил тот в трубку. – Отказался принимать пищу.
– Решай проблемы сам. Не впервой…
– Да я пробовал, Данила Павлович…
– Ну и что?
– Он требует только вас.
– Требует? – взревел я (нервная система ни к чёрту, за последнюю неделю во время отсутствия Галицкого совсем расшаталась). – У тебя зэки уже требовать прокурора области начали. Далеко пойдём!
– Я прибыл туда по вызову начальника колонии. Пытался провести беседу с заключённым. Выяснить причину отказа приёма пищи. Что? Как? Он разговаривать не желает.
– Что значит, не желает, Прогудин? Вы старший помощник прокурора области или тряпка! – я начинал терять терпение.
– Он ничего не объясняет. Требует вас. Я уехал, дал команду кормить насильно. Сейчас оттуда позвонил Фёдоров. Кричит, что Петровский в шизо сыграл на скрипке.
– Что вы мелете?
– Извиняюсь, вены себе вскрыл.
– Ты заканчивай с феней, – заорал я, – докладывай, как положено!
– Извините ещё раз. Волнуюсь. Не ждал я от него.
– Как его состояние?
– Успели спасти. Фёдоров клянётся, что дурик всё натурально совершил. Мог действительно в ящик сыграть, если бы не заметили.
– Да как же в шизо-то? Там негде.
– После нашего разговора истерика с ним была. Я попросил воды дать. Он стакан вдрызг об пол. Его в одиночку, вроде затих, успокоился. Я уехал, а они его за разбитый стакан в шизо.
– Да, теряешь ты нюх, Владимир Никитич… – не выдержал я. – А с нюхом и всё остальное. Что происходит на зоне? Обстановкой не владеешь? Зачем ему понадобился первый заместитель прокурора области?
– Этот Петровский недавно поступил. Из-за Урала. Кроме личного дела, никакой другой информации. И по почте уголовников тоже ничего не прозвонили, – на последних словах он сделал ударение. – Зона молчит. Новичка не знает никто. По своему делу – начинал с Саратова первую ходку.
– Ты с этим сленгом совсем забыл нормальный язык, – оборвал я его.
– Виноват…
– Продолжай.
– Да вроде всё. – Прогудин явно не договаривал.
– Что ещё?
– Я так понял, знает он вас, Данила Павлович… Во всяком случае, мне в беседе дал понять, что желает сообщить вам что-то важное.
– Как обстановка в колонии?
– Без происшествий.
– К вечеру подготовь мне его личное дело и полную сводку по «двойке». По «авторитетам» и связям, по личности… полную картинку возьми у Фёдорова. Завтра утром буду в колонии. Да… и это… Внутреннюю информацию по колонии собери.
– Боюсь, поздно… – заныл он в трубке.
– Что поздно?
– Истеричный зэк какой-то. Да и больной весь. Совсем доходяга.
– Что же, полагаешь, сегодня всё бросить и к тебе в колонию гнать? – не выдержал я и закричал в трубку. – Ты не справляешься, а мне расхлёбывать!
– Фёдоров говорит, с венами всё натурально было. Никакой симуляции. Мужик действительно концы с жизнью сводил…
Я тяжело вздохнул. Бросить координационный совет в разгаре затеянного самим же обсуждения важных проблем организации борьбы с наркоманией?..
Утром я сам сделал доклад, здорово досталось в нём милиции и, как говорится, конкретным руководящим лицам. Теперь как раз ожидались их выступления с оправданиями. Поручить всё это проводить своему заместителю? Тот милиционер – заместитель начальника УВД, спустит, конечно, всё на тормоза. Кто даст бить своих? Тем более председатель совета, прокурор, уедет. Нет! Уезжать нельзя. Ладно, чёрт с ними, с моими амбициями! Вредно делу.
Но выхода я не видел. Его попросту не было. Свалился этот Прогудин на мою голову вместе с тем зэком с трубы! На языке уголовников «мужик», как его назвал, пользуясь блатным жаргоном Прогудин, это добросовестный заключённый, работяга, такие, если просят аудиенцию прокурора или вскрывают вены, значит, действительно что-то серьёзное их достало.