– Страсти-то какие! У нас на всё запрет!
– Шуму он понаделал в своё время. Да и сейчас талдычат разное. Не знаю, нужны такие фильмы вообще народу? Не поймут некоторые. Особенно бабы.
– Вы, мужики, одни понятливые, – сразу возразила жена.
– Да не про то я, – махнул он, досадуя, рукой, – политический фильм не всем интересен. Вам всё про любовь подавай. Чтобы шуры-муры обязательно.
– Как же не интересен? – возмутилась она. – Как раз к месту. После этих гэкачепистов, чтоб им пусто было! Кровь одна! Сегодня опять про них показывали.
– Что показывали?
– Арестовали их всех, некоторые застрелиться успели, другие в окна выбрасываться стали.
– Это уже известно.
– Это вам там известно, а сказали только сегодня и то один раз мельком.
– А чего народ зазря булгачить?
– Так-то оно так. Но без смертоубийств там не обошлось. А, Гера?
– Тихо всё прошло. Как по маслу. Не было никакого гэкачепе. Пошутили мужики. Разобрались между собой и успокоились.
– Ты меня совсем за дуру держишь? – всколыхнулась жена.
– Слушай, зачем тебе всё это? Ты же на уроках детишкам не станешь об этом рассказывать?
– Да ты что говоришь-то? Как можно!
– Ну вот. И тебе не следует лезть в этот бардак. В школе забот не хватает?
– Хватает, хватает, – смутилась жена, затихла и осторожно, как в молодые годы перебралась к нему на диван. Удивительно, но у неё это получилось.
– Ноги затекли в кресле, – пожаловалась она, – устаю на уроках часами стоять.
И они разместились оба, не стесняя друг друга.
– Берии испугалась? – пошутил он, вспоминая закончившийся уже кинофильм.
– Служил Сталину, будто пёс. Но сейчас чего его бояться… – она погладила его по щеке. – Ты что же проспал утром-то? Не побрившись, повёз гостей на вокзал?
– Брился, – поймал он её ласковую руку. – Спешил, наверное.
– С таким мужиком в доме, да бояться кого-то, – игриво сжала она губы, провела по его лицу тёплой ладошкой, коснулась уха, защекотала.
– Годимся ещё на кое-что, – загорелся и он.
– Зачем только пугают народ такими фильмами, Гера? Неслучайно это. У нас ничего так просто не делается. Везде какой-нибудь подтекст.
– Спать-то будем сегодня, – прервал он её, целуя в глаза. – День тяжёлый был…
И не успел договорить. В окна ударил свет фар подъезжающей автомашины. Ясно трещал шум двигателя. Просигналили протяжно и требовательно несколько раз.
– Это что за напасть? – вспорхнула она на ноги. – Гера! К нам кто-то приехал.
И она бросилась к окну. Он поднялся следом тяжело и обречённо: чуял до последнего, что не закончится этот день так просто. Болела душа.
За забором уже надрывался пронзительный вой. К нему присоединился лай соседской собаки. Света не гасили.
– Милиция, Гера! – повисла она у него на плечах, первая различив милицейский мундир и фуражку, мелькнувшую рядом с «воронком».
– Спокойно. Ищут кого-нибудь, – попытался успокоить он её, но его самого уже пробирала дрожь. – Глушь у нас здесь. На столбах ни одной лампочки. Хулиганьё побило… Остановились что-нибудь спросить. Пойду открою.
– Не ходи, Гера! Кого ищут? Второй час ночи!
– Да что ты в самом деле? – он высвободился, отстранил её и, как был, в одних трусах вышел в коридор, отворил дверь, ступил за порог.
Дико надрывался кобель, казалось, его лай перекрывал автомобильный трезвон. Тьма и духота давили плечи.
– Кого надо? – крикнул он с крыльца.
– Годунов здесь живёт?
– Здесь. Что случилось?
– Милиция. Собирайтесь. Я за вами.
– А что такое?
– Там узнаете.
Она уже была рядом, в одной ночной рубашке, прижималась к нему тёплым телом.
– Что же это, Гера?
– Разберёмся. Собирай вещи.
Когда Годунов оказался в милиции перед заспанным дежурным, тот, зевая, воззрился на него и протянул лениво:
– Партбилет надо вам сдать, товарищ бывший секретарь обкома.
– Как же так…
– Что?! – едва не взревел от бешенства Годунов.
– Сам Сербитский звонил…