— И потом, а вдруг Кир придет Ксению вызволять? Сразу на вас наткнется. Вдруг он вам что-нибудь плохое сделает?
— Ничего, справлюсь. Киру скажу, что Ксения тут у вас, он вмиг расскажет, как замки отключить. А не расскажет, пусть пеняет на себя. Нас все-таки трое.
— А с чего вы взяли, что он будет один? Нет. Я так не могу. Вы ж не робот, а живой человек. Негоже вас на улицу выставлять, — сокрушалась Алла.
— Живого человека негоже здесь держать, — парировала Лариса. — Как детектив скажет, так и будет. Ей видней. Мы слушаться должны. Только, если мое мнение кого-то тут интересует, знайте: я тоже не хочу, чтоб вы туда шли. Страшно мне за вас. Нельзя такие необдуманные шаги предпринимать, нельзя.
Прямо целый спектакль устроили. С оплакиванием, с проводами.
— Прекратите! Ничего страшного со мной не случится! И вообще, я есть хочу. У вас тут спасителей человечества кормят?
— Кормят, — засуетилась Алла. — У нас всех кормят. Только очень специфической пищей.
Ужинали тушенной в рассоле залежалой картошкой с соленьями. Зато запивали мы ее безумно вкусным смородиновым компотом. И целую банку розового варенья слопали. В целях нанесения наибольшего ущерба имуществу тюремщиков. Все эти вкусности напомнили мне о моей маме, и я вдруг поняла, что нам всем просто необходимо, чтобы к Хомутову срочно вернулась жена. Если бы у моей мамы в подвале появились посторонние, думаю, она бы сразу это заметила. Если бы ее любимое варенье кто-то нещадно истреблял — не как деликатес, а как обычную пищу, — она бы подвал по кирпичикам разобрала, но продукт от поругания спасла. Не от жадности. Из любви к прекрасному. Прекрасное варенье должны потреблять прекрасные люди в прекрасной обстановке и прекрасными маленькими порциями. Я поделилась своими мыслями с сокамерницами, и все мы стали крепко держать кулаки за то, чтобы гражданка Хомутова немедленно вернулась к супругу. Как настоящая хозяйка, она тут же полезет проверять свое продуктохранилище.
С моим переездом решили повременить еще сутки — вдруг Кир прибежит, или Хомутова придет варенье спасать, или кто-то из сыщиков догадается в гости заглянуть. А если нет, то завтра я отправлюсь в добровольную ссылку. Вообще-то мне категорически не хотелось идти в холодную камеру-одиночку. Но нужно же было хоть как-то увеличивать шансы на успех. Я очень надеялась, что не одни мы такие ненормальные. Кто-то еще просто обязан был забрести в это место. Может, студентов, воспевающих шару, тоже заинтересует надпись о подвале квартиры номер один. Может, какой-то случайный сантехник набредет на дверь с незадвинутой щеколдой и заинтересуется. В конце концов, раз мы нашли, значит, и кто-то еще найдет. И этот нашедший должен стать спасителем, а не, подобно мне, очередной жертвой. Ради этого я готова была отправиться на свой необитаемый остров.
— Приступаем к музыкальным упражнениям! — скомандовала я.
И мы все переместились в темную часть помещения. Тут же выяснилось, что в этом подвале совершенно нечем стучать по трубам. Прямо абсолютно не оборудованный для необходимых занятий подвал! Доски не звучали совершенно. Гулко грюкали, передавая трубе очень слабую вибрацию. Банки стучали звонко, весело, легко. Но как-то уж слишком локально. Сама труба оставалась почти полностью спокойной. Звук наверняка не пересекал злополучной черты перекрытия.
— Мы же говорили, — вздыхала Алла.
— Есть! — громко закричала я, мысленно посылая благодарности всем сапожникам мира. — У нас есть чудесный инструмент! Понимаете, мои сапоги снимаются настолько тяжело, что я даже в гостях остаюсь обутая…
Актрисы испуганно переглянулись, не понимая.
— Я не сняла сапог, придя к Хомутову! Не влезла в его мягкие войлочный тапочки, которые не то что стучать по трубам, они даже топать по-человечески не умеют. Поэтому и шару смотреть я пошла в сапогах, и к вам сюда в них попала. Ведь это ж какое везение!
Алла покосилась на свои фирменные кроссовки, Лариса придирчиво осмотрела свои модные ботиночки.
— А на моих шпильках — настоящие металлические набойки! Понимаете теперь, к чему я это? Понимаете?
С этими словами я схватилась обеими руками за трубу и любезно предоставила девушкам свою ногу. Чудом не оторвав мне ступню, актрисы все же справились. Звук от стука набоек по трубе получался прекрасный. Громкий, четкий стук, заставляющий всю трубу едва заметно подрагивать и недовольно гудеть. Только бы перекрытия не заглушили и эти звуки. Я разулась, встав на картонку, и мы с Аллой принялись выстукивать на трубах всевозможные ритмы. Даже в «Угадай мелодию» умудрились поиграть. Одна из нас выстукивала какую-то всем известную мелодию, а другая должна была догадаться, что это за хит. Лариса в это время усиленно пыталась уснуть. Через пару часов наступала ее очередь сменить Аллу, но уснуть Лариса так и не смогла. Уже через сорок минут оказалось, что стучание — самое сложное и ненавистное занятие в мире. Нам надоело стоять, не было больше сил ударять по трубе, мы вместе тихо возненавидели меня за дурацкую идею. Лариса кругами ходила вокруг нас и умоляла прекратить это глупое занятие.
— Теперь я понимаю, отчего вы хотите сбежать в междверье, — говорила мне невыспавшаяся девочка. — Алла, давай я тебя сменю, ты уже неживая.
Спустя еще час я тоже сдалась.
— Ладно, немного отдохнем, потом повторим этот концерт. Будем надеяться, жильцов он так же достал, как и нас.
Вымотанные и уже готовые всю оставшуюся жизнь провести в этом подвале, лишь бы избавиться от необходимости тарабанить по трубам, мы бессильно поплелись в обжитую часть подвала. Лариса упала на раскладушку, Алла заняла свое спальное место на нижней полке стеллажа и предложила мне расчистить себе нечто подобное.
— Хотите, дадим вам одеяло, будет мягко. Хоть немного надо поспать.
— Спасибо, как устану, лягу обязательно, — нервно ответила я. — А вообще, я сюда не спать пришла.
— В первую ночь здесь все так рассуждают, — уже в полусне пробубнила Алла.
Лариса, кажется, уже спала.
«Нет, нет, нет! — металось в моем мозгу. — Нельзя воспринимать это место как длительное пристанище. Стоит уснуть, и ты уже, можно сказать, смирился со здешней пропиской. Я не согласна! Я стены расковыряю зубами, если другого выхода не останется. Надо что-то делать. Надо придумать», — мысленно вопила я.
И тут мой взгляд упал на аккуратную стопку страниц печатного текста. Листы были белые и свежие.
— Что это? — сама у себя спросила я, излишне громко от неожиданной находки.
Алла лениво открыла глаза и проследила за моим взглядом.
— А, это творения нашего губителя. Они на столе лежали, когда Ларка сюда вселилась. Старые пьески, те, что Зинаида не приняла. Мы их подальше убрали, чтобы не заляпать.
И тут до Аллы дошло.
— Ой! — Она моментально подскочила, разрываемая собственной догадкой. — Вы думаете, это он специально? Как с Очагом Искусства? А ведь и правда. Ларка, вставай, тут такое!
Никогда еще произведения Кирилла не пользовались таким успехом. Вырывая друг у друга листочки, мы с Аллой кинулись к самому освещенному участку нашей тюрьмы — под лампу.
— Значит так, — командовала я, — здесь, кажется, четыре пьесы. Пока берем каждая по произведению и подчеркиваем абсолютно все, что может иметь к нашему нынешнему положению хоть какое-то отношение. — Я схватила с пола какой-то мажущийся камень и проверила, можно ли им черкать бумагу.
— Нет, — проснулась наконец Лариса, постепенно осознав суть происходящего. — Это неправильно. Кир писал эти пьесы очень давно. Не мог он заранее предвидеть, как далеко зайдет его собственное коварство.
— Значит, он мог приписать куда-нибудь новую главу. Хомутов ведь свои рассказы тоже давненько породил. — От появления новых надежд у меня резко улучшилось настроение. Я выхватила из стопки самую нижнюю пьесу и весело потрясала ею перед Ларисиным носом. — Понимаешь? Кстати, по состоянию бумаги можно с уверенностью сказать, что эти листы еще не так давно были девственно чисты и возлежали в пачке между своими собратьями. Значит, Кир перепечатал свои тексты заново. Очередная авторская редакция, так сказать. Надо все их изучить. Здесь должно быть указано, что нам делать, чтобы спастись. Ваш Кирилл ведь любитель неожиданных поворотов сюжета.
Алла в споре не участвовала. С видом умалишенной она исследовала, обнюхивала и чуть ли не пробовала на вкус каждую из четырех пьес. Даже рассматривала листочки на просвет перед лампой.
— Он — обожатель своих произведений, — снова запротестовала Лариса. — Подозреваю, он подсунул их сюда, просто чтобы увеличить количество своих читателей на двух человек. Он решил, что от скуки и не такое можно начать читать. А может, он нам их оставил в качестве пытки, помня, как мы кривились при прослушивании этих его пьес.
— Попытка — не пытка! Не возражай, а читай. Чем скорее мы просмотрим все эти листы, тем скорее выйдем отсюда. В вас ведь должна жить потребность в чтении — вы ведь театром занимаетесь. Как можно было не прочитать все это раньше?!
— Мы же не знали, что у Кира что ни текст, то преступная махинация. Мы-то думали, что нас сюда заманил Хомутов. А эти пьесы мы в театре уже слышали. Господи, вы представляете, что за мучения просматривать целых четыре ужасных пьесы среди ночи в состоянии полнейшего упадка сил? Я не переживу этого.
— И не надо! — твердо заявила Алла. — В смысле, переживай, конечно. Я имела в виду, что не надо их все перечитывать. Уверенно заявляю, что свежеотпечатанная вещь — только верхняя. Остальным — в обед сто лет. Бумага более свежая, печать не выцвела еще.
— Отлично! — похвалила я Аллу. — Отсмотрим пока только эту пьесу.
— Это уже лучше, — задумчиво проговорила Лариса. — Если Кир нарочно подмешал в старые пьесы новую, то это неспроста. Давайте читать! — Лара бегло просмотрела начало. — Это одна из его старых вещей. Ой! Он, кажется, впечатал в нее главу про Очаг Искусства. Раньше в ней этого не было!
— Изучаем все, что может касаться нас, — категорично заявила я, отобрала листочки и принялась читать вслух, чтобы все слышали, а я сама еще и видела текст собственными глазами.