– Но… Я хотел бы навести кое-какие справки…
И вот тут меня понесло. Конечно, название нашего с Жориком агентства я уже десять раз вспомнила. Конечно, могла хоть сейчас продиктовать по памяти номера телефонов наших предыдущих клиентов, которые наверняка дали бы моей работе отличные рекомендации. Но делать это все я уже не хотела. Мгновенно вспомнилось всё. И моё отвращение к подобным «смотринам», и бесценность растрачиваемого на них времени, и испорченная прическа, разумеется. Плотина приличия вдруг перестала сдерживать меня, и невесть откуда взявшееся возмущение полилось через край.
– Господи! – не обращаясь ни к кому конкретно, воскликнула я, – Вы девочек хотите найти или сохранить репутацию чистюли, обращающегося за услугами только к самым модным специалистам?! Вы с кем работать собираетесь? Со мной, или с теми справками, что обо мне получите?! Нет, чтобы спросить, скажем, что я думаю об исчезновении актрис… Нет, чтобы поинтересоваться моим планом проведения расследования… Вам рекомендации подавай! Да знаете ли вы, как нелепо и несправедливо зарабатывается репутация в нашем городе? Необходимо просто напоить парочку сомнительных знакомых и под большим секретом рассказать им о деле государственной важности, которое лично тебе поручено расследовать. Желательно при этом произносить как можно больше громких названий, таких как Моссад, КГБ, Бен Ладан и Динамо Киев. Еще рекомендуется в конце беседы сделать вид, что осознаешь, как много лишнего сболтнул, и умоляюще глядя на собеседника, попросить сохранить всё услышанное в тайне. Уже через неделю выполнять вашу просьбу будет весь город. Многозначительно улыбаясь и подмигивая, тайну о том, сколь секретное дело вам поручено, будут хранить десятки влиятельных лиц нашего региона. Кончено, в Моссад никто не поверит. Решат, что слухи, как обычно, преувеличены и вы расследуете дело, максимум, на уровне городского головы. И вы верите подобным рекомендациям???
Во время своего монолога я не усидела и, поднявшись с кресла, принялась расхаживать по кабинету, оставляя мокрые следы на темно-сером ковровом покрытии. Шумилов смотрел на меня настороженно, с примесью сочувствия и легкого раздражения.
– Г-х-м, – вежливо ответил он, когда я, облокотившись на спинку своего кресла, застыла в позе ожидающего аплодисментов оратора, – Г-х-м.
Я мгновенно сникла, понимая, что переборщила.
Здесь нужно заметить, что, переобщавшись с одной подругой детства, я умудрилась перенять от неё совершенно несвойственную мне ранее пафосность и категоричность. Моя мама была права, когда утверждала, что я легко поддаюсь чужому влиянию, причем отдаю предпочтение негативным сторонам этого самого влияния. Нет, чтобы перенять от подруги деловую хватку или светские манеры… Увы, я заразилась её редким талантом раздувать трагедии из мелочей. Теперь, стоило мне заговорить о какой-то мелкой неприятности, как, увлекшись, я начинала рассказывать о ней, уже как о крупной трагедии. При этом я сама начинала верить собственным словам, накручивала себя и окружающих и делалась совершенно невыносимой в общении. Вот, как сейчас. Человек всего лишь хотел навести справки о нашем агентстве… Сейчас все так делают. Мода такая – наводить справки… Что здесь, собственно, плохого?
Мне сделалось стыдно.
– Катюш, я посижу в приемной, порассматриваю журналы, ага? – невинно поинтересовалась Настасья, занося в кабинет поднос с чаем.
Подозрительное отсутствие любопытства Сестрицы меня слегка насторожило. По идее, ей должно было быть дико интересно послушать мой разговор с Шумиловым.
– Пока вы говорили, к нам пришла моя племянница, – пояснил Шумилов, кивая на монитор, показывающий пространство перед подъездом, – Наверное, ваша, г-х-м, ассистент, хочет побеседовать с ней.
Понятно, Настасья выбрала замечательное время для заведения новых подружек! Впрочем, тем лучше. Не будет мешать при разговоре с заказчиком. Хотя, собственно, чему тут уже можно помешать? Все и так безнадежно испорчено.
– Простите, а почему вы заметили, как пришла племянница, а я нет? – насторожилась я.
– Ну… Вы были увлечены разговором.
– Но не настолько же, чтоб не услышать звонок! Как работает система допуска в ваш кабинет?
От подобной наглости Шумилов слегка оторопел.
– Ну, знаете ли… Это не совсем корректный вопрос.
– Простите, – совсем смутилась я, – Для того вы и ставили эту систему, чтобы не всякий знал, как она работает…
– В общем, именно так, – Шумилов, улыбнувшись, кивнул.
У него оказалась очень приятная улыбка. Лишенная всякой официальности. Домашняя, располагающая.
В ответ на это наблюдение легкомысленной части меня, другая я еще сильнее поджала губы, снова превращаясь в деловую фурию.
– Знаете, – неизвестно зачем заявила эта фурия, – Вы ведете себя так, будто боитесь чего-то.
Фурия не сводила глаз с лица хозяина кабинета, видимо рассчитывая, что её взгляд заставит его немедленно раскаяться и признаться в чем-нибудь ужасающем.
– Действительно боюсь, – ничуть не смутившись моего замечания, сообщил Шумилов, – Боюсь необходимости впустую расходовать время. Знаете, какое количество графоманов мечтает поделиться новыми задумками с издателем литературного журнала? Знаете, сколько времени уходит на то, чтобы объяснить им, кто занимается отбором рукописей для печати?
– А кто? – неожиданно для самой себя спросила я.
– Редактора полос, – явно раздражаясь, ответил Шумилов и вдруг перешел на повышенный тон, – А вы что, пробрались ко мне под видом детектива, дабы побеседовать о каких-нибудь своих рукописях?!
– Упаси Боже! – категорично заявила я, снова навеки хороня всколыхнувшиеся было в душе литературные амбиции, – Я действительно детектив.
Похоже, Шумилова крепко достали желающие напечататься, потому что, услышав, что я не из них, он сразу успокоился. Зазвонивший тут же телефонный аппарат заставил издателя снова насторожиться.
– Извините, – кинул он мне, и погрузился в решение будничных рабочих проблем. Я так усердно пыталась не подслушивать этот телефонный разговор, что до сих пор могу дословно воспроизвести весь текст издателя. Вот так вот странно устроена моя память: самопроизвольно записывает в себя именно то, о чем я стараюсь забыть, и крайне безалаберно относится к хранению важной для меня информации.
– Значит, вы не какой-то там автор, – вернулся к нашей теме Шумилов, положив трубку, – Просто не вполне уравновешенная особа, – будто бы сам себе произнес он, – А, собственно, чего еще ждать от посланниц Зинаиды. Ладно. Это существенно облегчает дело.
– Это я неуравновешенная?! – совершенно неуравновешенно возмутилась я, но потом быстро взяла себя в руки, – Не выдумывайте. Я совершенно нормальна. Просто сегодня выдался довольно тяжелый день. Сначала все эти странности в театре, потом преследующий нас с сестрой огромный детина-Глухонемой. Теперь еще вы…
На месте Шумилова я бы обиделась на пренебрежительную интонацию последних слов. Но его заинтересовало другое.
– Детина-Глухонемой?! Гнался? О чем это вы?
– А, дурацкая история… Долго рассказывать.
– Вы уж потрудитесь.
– Просто мы с сестрой чуть не зашли в этот «Музей одного литератора». Но все-таки не зашли. А когда уже вышли, за нами погнался их глухонемой, чтобы вручить мне книжку этого литератора.
Шумилов смотрел на меня так, будто я вдруг начала представлять собой угрозу для общества. Похоже, последние мои слова окончательно разуверили его в моем психическом здоровье.
– А как вы, скажите на милость, нашли этот музей? Откуда вы вообще о нем узнали? – тоном разоблачителя поинтересовался Шумилов.
– Мы прятались в нем от дождя, – я искренне не понимала, что удивительного в моем посещении музея, – А вы что подумали?
– Прятались от дождя?! – подозрительно прищурившись, прошептал Шумилов, – То есть, вы знакомы с Хомутовым и зашли к нему, когда начался дождь… А там как раз находился этот Детина, да?
– Нет! – растерялась я, – Детина пришел позже. Когда начался дождь, мы с сестрой зашли в подъезд, наткнулись на музейную вывеску и решили исследовать экспозицию. А Хомутова я не знаю. В глаза никогда не видела. Разговаривала только с работником его музея…
– Маленький, черненький. Бесконечно галантен. Глаза чуть на выкате, темные…
– Точно.
– Это Хомутов, – Шумилов вдруг перестал подозрительно щуриться и, издав странное, «б-р-р» замотал головой так, будто пытался избавиться от какого-то наваждения, – До чего же странно всё складывается. Неужели, этот тип действительно устроил у себя дома музей самого себя?
– Он сумасшедший? – с робкой надеждой хоть как-то удержать мир в привычных рамках, поинтересовалась я.
Если кто-то не вписывался в принятые мною понятия о жизни, он непременно должен был оказаться психически больным. Иначе больными пришлось бы признать мои понятия.
– Нет. Просто шутник. Талантливый автор и талантливый шутник. Правда, не для широкой публики. Отсюда масса материальных проблем и клоунада, иллюстрирующая попытки разрешить их.
– Жаль, что я отказалась от экскурсии. Оплаты стоит сама идея.
Издатель, казалось, не расслышал. По крайней мере, ожидаемого одобрения, связанного с моим умением ценить красивые идеи, на его лице не отразилось. Я даже немного обиделась. Впрочем, чему удивляться? Сама виновата.
«М-да, похоже, отныне приятное впечатление и я – вещи несовместимые. По крайней мере, для г-на Шумилова. Жаль. Подобное мнение могло бы развиться у него значительно позже, и развиваться значительно романтичнее», – вновь заговорила легкомысленная часть меня.
«И как, спрашивается, такие мысли связаны с исчезнувшими девочками!?» – укоризненно поинтересовалась у неё остальная я.
– А что вы там говорили о глухонемом? Гнался, чтобы вручить книгу? Это забавно, да? Расскажите подробнее, будьте добры, – беззаботным тоном поинтересовался Шумилов.
Именно эта его беззаботность заставила меня окончательно прийти в себя. О каком «забавно» мы говорим? О каких «отличных идеях»? Зачем теряем время на обсасывание потешных моментов из происшедшего? Можно ли позволять себе такое, когда нужно говорить о деле?