Георгий иногда бывал уверен, что принадлежность к женскому полу является для человеческой особи серьёзным недостатком. Я многозначительно постучала кулаком по лбу и отправилась готовиться к выходу. Посещение театра – занятие, требующее кропотливых сборов. В глубине души я уже решила, во что бы то ни стало довести дело режиссерши до конца. Назло Георгию. Не хочет слезать со своего «высока»? Ну и пусть. Не позволю этой досадной неприятности портить репутацию нашему агентству. «Order» берется за любые дела и всегда побеждает. Даже хорошо, что дело режиссерши Георгий счел мелким. Я ничуть не сомневалась, что на самом деле это окажется настоящая, стоящая история. Пусть это будет мое первое самостоятельное дело.
– Послушай, – Жорику было скучно питаться в одиночестве, поэтому он ходил за мной следом, разбрасывая крошки от поглощаемого бутерброда по всей квартире – Я вот тут подумал – нам, наверное, пора размножаться… В смысле, расширяться…
Моё отражение в зеркале нелепо застыло с кисточкой для туши в руке.
– Это ты о чем? – подозрительно сощурилось оно, – Мне вот даже накраситься некогда, а ты…
– Вот, я именно об этом! – обрадовался нашему взаимопониманию Жорик, – Нам нужно завести настоящую секретаршу… Тогда у нас высвободится масса времени. Не нужно будет караулить этот дурацкий телефон…
– Во-первых, ты никогда не рискнешь оставлять квартиру на постороннего человека, – напомнила я Жорику о его собственной скрытности, – Во-вторых, ей нужно будет платить зарплату…
– Да, – тяжело вздохнул Георгий, – Об этом я как-то не подумал.
Снова зазвонил телефон.
– Детективное Агентство «Order»! – Жорик схватил трубку, совершенно автоматически повторяя мои щебечущие интонации, потом опомнился, – Тьфу! В смысле, детектив Собаневский слушает.
– Георгий, здравствуй, – звонила моя мамочка, причем явно в глубоко взвинченном состоянии, – Если там поблизости наблюдается моя дочь, и ты от факта её наличия еще не близок к нервному срыву, то передай ей трубку, пожалуйста.
– Да мамочка, – как можно спокойнее отозвалась я.
«Ну почему меня окружают одни сумасшедшие? У одного – звездная болезнь, у другой – хроническая истерика!» – сама себе пожаловалась я.
– Значит так, – мамочка чеканила слова, что свидетельствовало о крайней стадии её нервного напряжения, – Ты должна на неё как-нибудь повлиять! Нас, родителей, ни во что не ставит, учителям хамит. Помогать отказывается. Слушает какую-то жуткую музыку и считает себя при деле. Мол, не трогайте меня, я занята!
– Мамочка, можно я повлияю на неё завтра? Сегодня мне уже некогда.
Речь шла о моей младшей сестре. Сестрица-Настасья последнее время не очень-то ладила с мамочкой. Или же мамочка не ладила с Настасьей, разбираться во всех нюансах их взаимоотношений мне было некогда.
– Нет! До завтра я не доживу! – мамочка выговорилась, и потому постепенно начинала успокаиваться, – Я всё понимаю. У девочки переходный возраст. Я честно терпела. Но должен же быть предел. Во всех книжках написано, что этот возраст у них до 15 лет. Вчера, как ты знаешь, ей исполнилось 15… И где? Ни малейших изменений в поведении. Как был переходный возраст, так и остался. Я этого больше терпеть не намерена!
И тут мне в голову пришла Гениальная Идея.
– Жорик, мы возьмём Настасью к себе в секретарши? Мамочке на спокойствие, тебе на перевоспитание.
– Ну, если она будет хорошо себя вести… – прищурившись, протянул Жорик, прекрасно понимавший, что Настасья давно уже подслушивает материн разговор по параллельной трубке, – Если родители не будут на неё жаловаться…
– Не будут! – завопила Настасья, выдавая собственное присутствие на линии, – А то я им тут такое устрою!
Через несколько минут договор был заключён. Я беру Настасью к себе на стажировку, за это сестрица обещает прилежно вести себя дома и в школе. Работать она будет у меня по четыре часа в день, и даже станет получать за это кое-какую оплату. Настасья, услышав о театре «Сюр», радостно закричала, что знает оттуда массу народа, и клятвенно пообещала поджидать меня возле входа в ДК, в котором проходили репетиции.
«Надо же, как хорошо все складывается,» – беззаботно подумала я, наотрез отказываясь видеть в этом нечто подозрительное, – «Захотела самостоятельное дело – объявилась режиссерша, захотели выгодного секретаря – объявилась Настасья… Просто замечательно.»
2. Глава о том, что если весь мир театр, то людям в нём лучше не селиться.
Театр, как известно, начинается с вешалки. Студенческий театральный коллектив «Сюр» исключением не являлся. Правда, в этом случае речь шла не о предмете, на который вешают одежду, а об общей атмосфере в коллективе.
– Там такая «вешалка»! – Настасья, уже успевшая перекинуться парой слов с кем-то из знакомых актёров труппы, нетерпеливо перетаптывалась с ноги на ногу возле входа в ДК. Она выпучивала глаза и разводила руки в стороны в знак глубочайшего возбуждения.
– Какая такая «вешалка»? – строго спросила я, стараясь сохранять бесстрастное выражение лица.
– Точно не знаю. Но понятно, что «вешалка» полная, – многозначительно заверила Сестрица, – Все какие-то подавленные, почти не разговаривают. Я расспрашивать не стала, у нас это не модно. Но то, что там что-то нечисто – факт.
«М-да», – мрачно подумала я, – «С такой помощницы толку мало будет. Надо её засадить в офисе на телефон. Пусть звонки принимает. Заодно мысли формулировать научится».
Внешний вид Сестрицы вполне мог служить ей отличной маскировкой. Ни один здравомыслящий человек не заподозрил бы в этой «девочке с плеером» ассистента детектива. В её темно-синий рюкзачок вряд ли влез бы даже более и ли менее пригодный для записей блокнот, не то, что настоящая тетрадь, так необходимая при нашей работе и моей слабой памяти. Закованная в джинсу с популярной ныне декоративной бахромой Настасья без устали пританцовывала на месте, нелепо переставляя туда-сюда кроссовки на платформах, больше похожие на тяжеленные утюги эпохи бедняжки-Золушки.
– Качаешь мышцы ног? – я презрительно глянула на обувь Сестрицы, решив не упускать шанса попрактиковаться в педагогике, – Такую тяжесть на себе таскать!
Настасья сдавленно хихикнула, потом глянула на меня своими, к счастью еще не отданными на разъедание косметике, глазками и невозмутимо ответила.
– Это вместо пятака в кармане. Чтоб ветром не унесло.
На этот раз, не удержавшись, хихикнула я. Все же не хотелось сдаваться так легко.
– А сережку почему не в то ухо одела? – не отставала от сестры я, – Спешила сильно?
Настасья сначала даже не поняла, о чем я говорю, и принялась с интересом ощупывать собственные уши.
Густые русые локоны Сестрицы – предмет нашей с мамочкой зависти и гордости – были примяты джинсовой бейсболкой и стыдливо заправлены за уши. Отчего-то женственность среди нынешней молодежи достоинством не считалась. Зато считались таковыми всевозможные признаки развивающегося мазохизма. Нет, до татуировок дело у Настасьи еще не дошло (для этого Сестрице сначала пришлось бы сменить родителей и сестру), но вот до прокалывания трех дырок в одном ухе – уже докатилось.
– Спешила сильно, – подтвердила, наконец, резко погрустневшая Настасья, после осмысливания услышанной от меня претензии, – Вижу, что зря. Если я так тебе не нравлюсь, можешь со мной не общаться!
Ну вот. Только ссоры с ассистентом мне сейчас и не хватало. Действительно, что я прицепилась? Ребенок, как ребенок. Я, когда красила свои овечьи кудряшки синькой и рисовала тенями страшные круги вокруг глаз, изображая отпето-свободного неформала, была ненамного старше Настасьи.
– Послушай, Сестрица, – примиряюще начала я, – Будь ты хоть негром преклонных годов, я все равно не смогу с тобой не общаться. Родственные инстинкты, знаешь ли.
Ребенок и не думал приходить в себя. Надув губы, Настасья смотрела куда-то в сторону ближайших кустов. Взгляд её выражал такую глубокую тоску и решимость порвать со всем миром, что, будь на месте кустов, скажем, пруд, я бы всерьез обеспокоилась, не собирается ли Сестрица броситься в ледяную воду.
– Ладно, обещаю, что не стану больше возмущаться по поводу твоего стиля, – выдавила, наконец, из себя я.
Сестрица моментально засияла. Просто удивительно, с какой легкостью Настасья умела прыгать между настроениями.
«Вообще-то, если она и дальше будет столь обидчивой, сработаться нам не удастся», – подумала я про себя, – «Все-таки в офис. Все-таки на телефон. В конце концов, здесь может быть даже опасно…»
Как бы в подтверждение моих рассуждений об опасности детективной деятельности откуда-то изнутри ДК раздался дружный вопль. Я молча кинулась внутрь.
– Вот видишь, – Настасья бежала за мной, не переставая при этом говорить, – Я ж предупреждала, что «вешалка». Почти не разговаривают, но орут. Массовый психоз.
Резко открыв дверь зрительного зала, я нерешительно застыла на пороге. На сцене полукругом стояли штук десять очень броско одетых молодых людей и девушек. Глядя куда-то в глубину зрительного зала, они сосредоточенно орали, всем своим видом выражая напряженную работу. На всякий случай я обернулась. Как и ожидалось, ничего ужасного на задних рядах не происходило.
– Всем спасибо. Сняли упражнение. Разминка закончена, – раздался знакомый бас откуда-то с первого ряда.
На несколько секунд воцарилась спасительная тишина. Загадочная молодежь, которая, видимо, и представляла актёров данного коллектива, постепенно перекочевала в зал. Ребята, переговариваясь вполголоса, опасливо косясь при этом в сторону первого ряда. Никто не улыбался. Ребята, несмотря на «веселенькие» тона своих одеяний, выглядели подавленными и растерянными. Оценивая внешний вид этих индивидуумов, я невольно подумала, что моя Настасья, выглядит еще очень даже прилично.
«Ничего», – злорадно сообщил невесть откуда взявшийся внутри меня пессимизм, – «Это только начало. Они ведь и постарше Настасьи будут…»
Я легкомысленно отмахнулась от подобных изречений, решив, что, в конце концов, у Настасьи своя голова на плечах. И будь эта голова хоть абсолютно лысой, как у одной из прошмыгнувших мимо меня актрис театра, от этого любовь к Настасье близких родственников уменьшаться не должна. От мысли, что я могла бы быть родственницей носящейся по залу лысой девице, мне стало жутковато. Да… Хотя я всю жизнь и требовала, чтобы мамочка родила мне старшего брата, все же следовало признать, что с сестрицей мне, в общем, повезло.