Мы все должны поровну нести ответственность за сохранение жизни. И если это будет так, с нашим шариком ничего не случится. Иначе…
Если бы люди на земле думали, а не отсиживались по своим углам! Разве взорвалась бы тогда хоть одна бомба?!
В конце концов у меня нет претензий к дремучим людям. Это не их вина, а беда. Но ты, милый паренек в зеленом пиджаке, почему ты стал дремучим? Очень удобная позиция: я простой завмаг, работяга, слесарь, печки-лавочки. А почему ты простой, какая между нами разница? Ведь мы с тобой росли в одно время, воспитывались в одинаковых условиях. Разные способности? Нет. У нас была равная возможность стать Человеком, понимаешь, Человеком с большой буквы, в каких бы областях мы ни совершенствовались. Я могу на страшном суде отвечать за любого из ребят, с которым учился. Стоп. Ну, почти за любого. Почему они не выбрали путь, который привел бы их в глухой район, в тихий продмаг? А ведь этот путь был проще. (18 месяцев 23 дня? Ну, милый, тут, извини, у нас система такая. Почему-то не любят воров. Впрочем, многие умнее тебя. Устраиваются хитрее. Их не поймаешь.)
Гасят свет. Пора уходить. Чернышев расплачивается и возвращается в гостиницу.
Как он попал в этот маленький захолустный городок?
Здесь устроили конференцию физиков некоторых социалистических стран.
Чернышева вызвали и предложили поехать.
Привет, сказал Чернышев, а при чем здесь я? У меня работы по горло.
Знаем, ответили Чернышеву, и все-таки почему бы вам не поехать?
«Действительно, почему?» – подумал Чернышев.
На конференции оказалось очень интересно. Чернышев понял, что он, как говорится, слишком уж заспециализировался. Лично для его работы конференция ничего полезного не дала. Но это была хорошая встряска. И потом ее результаты скажутся самым неожиданным образом.
На конференции Чернышев разговорился с умным и острым на язык чехом, в середине беседы чех неожиданно спросил:
– Вы физик?
– Нет, – ответил Чернышев, – я здесь сбоку припека.
– Чем вы занимаетесь?
– Делаю разные игрушки, – вежливо ответил Чернышев.
– Ясно, – сказал чех, – тогда у меня к вам несколько странный вопрос. Можно?
– Пожалуйста, – сказал Чернышев.
– Понимаете ли вы, что нет таких идеалов, ради которых стоило бы уничтожить все человечество?
Чернышев усмехнулся.
– Это вопрос не по адресу. Мы это знаем. Конференция кончилась. Участники разъехались.
Чернышев задержался на сутки – у него была такая возможность. Он захотел отключиться от всего, побродить по городу просто так, отдохнуть.
Он честно обошел весь город, а вечером решил тихо-мирно посидеть. И вот в самом неподходящем месте – бац, началось. Причины? Резкая смена обстановки? Нет, вероятно, вспомнился разговор с чехом. От себя никуда не убежишь.
Еще вчера была солнечная погода, а сегодня пошел снег, самолеты не вылетали, и ни один аэропорт, как авторитетно сообщил начальник агентства, не принимал.
Чернышев, вконец расстроенный, купил билет на поезд и опять шлялся по городу. Дул холодный ветер, температура упала до 15 градусов, на Чернышева показывали пальцами: «Смотри, сумасшедший, без шапки!»
В одном из магазинов, куда Чернышев забежал погреться, его остановил подвыпивший субъект.
– Браток, – начал он. И Чернышев сразу понял.
– Двадцать копеек?
– Точно! – восторженно завопил субъект. – Я бы никогда не подошел, да вижу, парень только что оттуда.
Польщенный Чернышев дал двадцать копеек и решил, что надо срочно покупать шапку или отращивать волосы. Иначе разоришься.
В поезде он читал все подряд, выключал радио, когда отворачивались соседи, смотрел, как телеграфные столбы отряхиваются от снежной пыли, и подсчитывал часы, оставшиеся до Москвы. Может быть, впервые он не думал о работе, а в голове его возникали сцены встречи с Аллой, и еще раз (новый вариант), как его встретит Алла, и еще раз, как это все произойдет. Время и дорога тянулись бесконечно, и Чернышеву стало казаться, что Аллу он вообще никогда не увидит.
Поезд пришел в два часа дня. Он пошел домой. Аллы, конечно, не было. Он позвонил на работу и сказал, что сейчас будет. Когда он закрывал дверь квартиры, раздался телефонный звонок. Он вернулся, постоял, послушал, но трубки не поднял. Он знал, кто звонит. Если он подымет трубку, то на работу не поедет, а должен, раз сам обещал.
На работе он задержался, хотя мог и не задерживаться. Правда, выйдя из института, он схватил такси, но по лестнице поднимался не торопясь.
Алла выскочила из кухни.
– Сволочь, – сказала она, – я тут на стенку лезу, не могу представить, что с тобой произошло! Разные ужасы мерещатся! Два дня нет человека! А он и в ус не дует! Денег на телеграмму не было? Позвонить трудно?
– А чего волноваться? – сказал Чернышев. – Я же уехал в цивилизованный город, а не на полигон.
– Откуда я знаю, что с тобой случилось? Ты всегда точен. Не смей подходить ко мне! Сегодня с утра обрываю телефон, а ему лень позвонить!
– А вдруг ты на экскурсии?
– Мне бы передали. Не догадался? Врешь! Просто захотел меня позлить. И не улыбайся, не улыбайся!
Через пять минут:
– Скажи хоть: скучал?
Чернышев вспомнил поезд и бодро ответил:
– Что ты! Было так весело! Масса молоденьких девочек.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
Когда-то, в далекой молодости, мне казалось, что я, Руслан Звонков, личность незаурядная и необыкновенная. Очень сложный я был тогда человек. Никому не удалось бы подвести меня под какой-нибудь определенный тип характера. Был ли я смелым? Сегодня да, а завтра мог струсить. Любил читать? Да, неделю не вылезал из библиотеки, а потом год не брал книгу в руки. Был ли легкомысленным, непоседливым? Но в восьмом классе я вставал ежедневно в пять утра и принимался за задачник. А когда работал шофером в «ящике» и приходил домой усталый, хотелось спать или пойти в кино. Нет, говорил я себе, ты сейчас поедешь в институт на лекции или сядешь за чертеж. И ехал в институт или садился за чертеж. Эгоист? Но ведь я стоял в парадном и уговаривал Аллу пойти на свидание с Медведем. Завистник? Когда Юрка поступил в театральное училище, я был рад за него больше, чем он сам. Тупой, ограниченный человек? Кто же тогда в пятнадцать лет ломал голову над экономическими вопросами и штудировал «Историю дипломатии»? Нет, определенные типы характеров существуют, видимо, только в художественной литературе. Хлестаков все время врет. Базаров всех презирает. Онегин скучает. Унтер-офицерская вдова сама себя сечет.
Но попробуй определить, что за тип Руслан Звонков. Сегодня он отличный шофер, фотография выгорает на Доске почета, ни одного прокола за много лет. А завтра Звонков пьяный колесит по Москве и пытается уйти от орудовского мотоцикла на грузовике! Очень непонятный парень был Звонков. Никто не знал, чего можно от него ожидать.
А теперь? Увы! Теперь Руслан Звонков – человек без неожиданностей. Заранее известно, что он сделает, что скажет.
Воскресным теплым днем промчится мимо «Волга» – я провожу ее взглядом и процежу сквозь зубы: «Частник проклятый, бабу повез!»
Резко затормозит на светофоре грузовик. «Тюфяк, – говорю я, – ездить не умеет».
В столовой встану из-за стола, скажу вслух: «Я наелся, напился, кверху хвостик поднялся».
Зайдет разговор о театре или кино – непременно найду место, где вставить: «Бутенко знаете? Артист знаменитый, играл в фильме… Что? Да так, к слову пришлось. Учились вместе. Дружки были. Пожалуй, теперь он меня и не вспомнит. Зазнался».
Попадется мне интеллигентный клиент, вежливый, чистоплюй, обращение на «вы», сложные литературные обороты. А я его матом: «Что ты, тра-та-та, мне мозги, тра-та-та, тут надо, тра-та-та, и все дела, понял?» Интеллигент снимает очки, краснеет, суетится около меня (я все норовлю в своем замасленном комбинезоне к его светлому костюму прислониться) и вдруг тоже, неумело, не к месту, выругается, – смех один.
А то наскочит хмырь, под своего парня работает, дескать, я, ребятишки, сам такой, все понимаю, ты, дескать, кореш, тра-та-та, прошпринцуй да посмотри, нет ли люфта, тра-та-та, в передних колесах. И хлопнет по плечу.
А я тихо отстраняюсь и спокойно отвечаю: «Простите, но, мне кажется, мы с вами на брудершафт не пили. Возможно, в вашем учреждении считается хорошим тоном материться. Или вы ошиблись адресом? Здесь вам не бордель, здесь станция обслуживания, Много молодых рабочих, только что со школьной скамьи, а вы, взрослый образованный человек, какой пример им подаете?»
Еще какую-нибудь цитату из Достоевского приведу.
У хмыря челюсть отваливается, пот его прошибает, а ребятишки наши демонами ходят, усмехаются. Давно привыкли к моим «номерам».
Если я сижу в незнакомой компании и меня спрашивают о заработке или старый хороший клиент вдруг заинтересуется, то я, конечно, начинаю жаловаться: «Расценки низкие, запчастей мало, зимой работы нет, ну, случается, перепадет трояк, так ведь у нас традиция – после смены в магазин. Все идут, а я что, белая ворона? Неудобно отказываться. А в день получки одно расстройство».
Когда же я в костюме с узкими лацканами, во вьетнамской рубашке да с польским галстуком иду в ресторан с девочкой, тут совсем другая песня. Мол, шофером я по двенадцать часов за баранку цеплялся и еле привозил полторы сотни. А слесарем я, случается, рублей по тридцать за смену в карман опускаю. Частник проклятый на юг торопится, в магазине хоть шаром покати, а у меня все, что ему нужно, припрятано, да работа не кое-как, а с гарантией. Куда же он от меня денется?
Если кто-нибудь из нашей компании спрашивает меня по телефону, я шепчу матери: скажи, что нет дома и неизвестно где. Если же я снимаю трубку сам, радостно так плету: «Мишка, привет! Сколько зим, сколько лет! Кто пропал? Я пропал? Да ты что, озверел? Сейчас не могу. Свиданка. Серьезная девочка. Завтра? Завтра обязательно. Как штык. Жди звонка. Привет!» И, конечно, не звоню. А когда мать открывает рот: «Почему бы тебе не…» – я на нее сразу кричу: «Не твое дело!» – и она пугается, замолкает. Впрочем, ребята мне давно не звонят. Вот так. Теперь про меня все наперед известн