— Проблема в том, что ценником никто не интересуется, а любой товар, о котором не знают — каким бы он ни был замечательным — ничего не стоит. Если прорекламируешь в девичьем сообществе, будем рады. Только любопытно, как ты это сделаешь, чтобы не выдать свое инкогнито.
— Придумаю. Я большая придумывательница, ты не заметил? А что расскажу о вас, могу сказать тебе прямо сейчас. Ты надежный, Артур умный, Игорь нежный, Филипп милый. Даже Тим в чем-то привлекателен. Он забавный и ранимый, а его гонор — защитная реакция от внутренней неустроенности. Он слабый, но так жаждет выглядеть мужественным… И я ему так нравилась.
— Ты всем нравилась.
— И тебе?
— У нас была такая униформа, что в этом выводе трудно усомниться.
Мадина усмехнулась, ее ладони оправили низ платья, донесся вздох:
— Опять краситься. Представляешь, какая морока?
— Очень стараюсь не представлять.
Она снова хмыкнула, дальше мы шли молча.
Перед подъездом на меня поднялся печальный взор.
— Спасибо. Вечер был… — Мадина вдруг хихикнула. — Он был незабываемым.
С этим я согласился:
— В нашей квартире о нем будут сложены легенды, они будут передаваться из поколения в поколение.
Приоткрытые губки долго чего-то ждали.
— Даже не поцелуешь?
Я молча отвел взгляд. Мадина сдернула куртку и тоже запихала в пакет, а пакет сунула мне в руки:
— Выброси, если больше ни на что не годишься.
Глава 10
Ночной город не отпускал меня долго. Мозги кипели. Перед глазами носились откровенные картинки.
После всего — вернуться к Гаруну, который едва не узнал в распутной красотке сестру, и к поехавшему крышей Тимохе? Увольте. Свежий воздух полезен, а мне сейчас как никому требовалось исцеление, желательно немедленное. Физическое и душевное.
Кое-что в этом зависело от меня, и, после некоторой борьбы, я стер снимки сокурсниц. Настя сделала это сразу, умная девочка. Нельзя оставлять компромат. Стоило затянуть — и вот уже Тимоха в курсе. Может выйти боком.
И все же — куда идти? Только домой. Или «домой», если выражаться точнее. Ночная прохлада постепенно остудила голову, нервы успокоились, организм вспомнил о таком понятии как сон.
По возвращении помириться с Тимохой труда не составило. Он не держал зла, только посетовал, что я всей компании кайф обломал. Я ответил, что считаю наоборот, на что резонно прилетело:
— Сказать, чем мы после вашего ухода всю ночь занимались?
Ему очень хотелось, чтобы я спросил. Я спросил:
— Чем?
Надеюсь, организованно и быстро наводили порядок.
Ага, разбежались они. Размечтался.
— Завидовали, — объявил Тимоха. — Девушка пришла в гости ко всем нам, а ушла с одним тобой. Разве справедливо?
Гаруна не было, он ушел с рассветом, чему я был несказанно рад. Остальные внимательно вслушивались из своих кроватей.
Никто не знал, где я был и что делал, так почему не пустить пыль в глаза? Мужчины обожают хвастаться победами, в том числе мнимыми. Даже больше скажу: мнимыми — особенно, поскольку реальных обычно кот наплакал. И некоторыми реальными гордиться не стоило, о них хотелось забыть. Вот и получалось, что лучшие победы — те, которых не было. Что нафантазировали, тем и бравируем. Позорище.
А со стороны — каждый чуть ли не Казанова, и жизнь у него сверкает всеми красками. Потому что под жизнью и красками нам внушили понимать количество и разнообразие плотских удовольствий.
Кто внушил? Загадка. Но у него все отлично получилось.
— Ау, ты где? — Тимохин голос вернул меня в реальность. — Об этом и говорю. Почему одному так хорошо, что он плавает в неведомых, но вполне понятных эмпиреях, а остальным от одного вида такого плавания плохо?
О том, что «Мэрилин» — это Мадина, никто не знал, можно врать что угодно.
— Девушка со мной пришла, со мной и ушла, это справедливо. — Я распушил хвост заправским павлином, и все же слова подбирались такие, чтобы смысл получался туманным.
Совесть не давала выдать считаемое всеми действительным за истинно действительное. Совесть и страх. А если Гарун однажды все узнает? А если он уже догадался? Или Мадина проколется на чем-то и выдаст брату всю подноготную…
Тайное становится явным гораздо чаще, чем нам хотелось бы.
Я обличающе продолжил:
— И вы нарушили предварительные условия: «Дама не против любого веселого времяпровождения, которое не ведет к неприятностям». Было?
Филька с категоричностью встал на мою защиту. Даже надетые с моим приходом очки он снова снял, будто собрался драться. Он считал себя проигравшим более остальных, а виноват в этом был конкретный сокомнатник с татуировкой и завышенным самомнением. Игорь и Артур заняли позицию невмешательства, их конечное мнение выглядело так: «Мы понимаем порыв Тимохи, но девушку привел Кваздапил, и если сейчас поддержать последнего, он может еще кого-нибудь привести».
Вечные соглашатели.
Ну и хорошо.
— Всем спокойной ночи. Тушите свет.
Я проспал до обеда, затем еще несколько часов провалялся с книгой. Ничего умного в голову не лезло, будто меня по кругу красными флажками обнесли: «Осторожно, территория заражена, заминирована, простреливается, и вообще — посторонних здесь не любят». Знакомые лица выводили из себя, стены давили, хотелось простора для души и мыслей. Я отправился по магазинам, чтобы совместить полезное с крайне необходимым — моя часть холодильника по шкале пустоты приближалась к межзвездному вакууму.
Садившееся солнце грело почти по-южному, по газонам важно расхаживали вороны, но их словно ветром сдуло, когда улицу огласил вопль:
— Кваздапил!
Белая «Лада» подрулила к тротуару. За рулем скалил зубы Гарун, на заднем сиденье просматривались обе сестры. Мадина помахала ладошкой, Хадя сдержанно кивнула.
Стекло передней дверцы опустилось, Гарун восторженно обвел взглядом стального коня:
— Купил! Только что! Теперь занизить, затонировать, по мелочам доработать — конфетка будет! — Улетевший в прекрасное далеко, он вспомнил обо мне и с некоторой грустью вернулся в настоящее. — Ты домой? Подвезти?
Приглашающе распахнулась передняя дверца. Когда я сел и пристегнулся, Гарун вжал педаль чуть не до упора:
— Смотри, как едет! Летит!
Энтузиазм — это хорошо, если не угрожает жизни. К тому же, я заметил, что движется экипаж отнюдь не к месту моего жительства.
— Ты куда?
Гарун расплылся в довольстве:
— Покажу, как едет. Нет, ты послушай этот рык! Знаешь, почему такой звук?
— Знаю что по городу ездят медленнее.
— Я тоже много чего знаю. Завтра же начну, а сейчас — ну, нет, ты только ощути!
— Напоминаю, что ты взялся отвезти меня домой.
— А ты торопишься?
— Нет.
— Тогда в чем проблема?
Сестры тихо сидели сзади, к эйфории брата они относились философски. То есть, не относились.
Гарун встрепенулся от пришедшей мысли, руки выкрутили баранку, машина прижалась к обочине:
— Права с собой?
— С собой, но…
Приятель не принимал возражений. Он освободил место водителя.
— А страховка? — Я все еще пытался остановить лавину картонкой здравого смысла. — Если остановят…
— Страховка без ограничений. Садись!
И я сел. Когда-то и моя мечта сбудется, такие же четыре колеса с восторженной прокладкой между рулем и сиденьем понесут меня в счастливое завтра. А пока стоило больше практиковаться. Спасибо Гаруну за предоставленную возможность.
Я прокашлялся.
— Господа и дамы, временный капитан корабля приветствует вас на борту. Сейчас наш лайнер совершит свой первый полет, прошу пристегнуть ремни безопасности и привести спинки кресел в вертикальное положение. Детей, больных и беременных прошу покинуть салон, а критиканам удалиться от иллюминаторов. Температура за бортом отличная, настроение боевое, нервы пока в порядке. Если что, в тапера не стрелять, играет как умеет. Поехали!
Речь вышла лучше, чем троганье с места. Я недожал газ, машина дернулась и заглохла. Гарун заржал, как сивый мерин, возникшая в зеркале Мадина стрельнула глазками, Хадя вздохнула.
— Дубль два! — со смехом объявил Гарун. — Сцена первая, акт второй. Те же и новый водитель, пьеса «Жми меня нежно».
Со второго раза все получилось, подчинившаяся тонна железа двинулась вперед, осторожно, медленно, в правом ряду. Нас обгоняли все, даже троллейбусы. Гарун подначивал, сестры тихо смеялись — хорошо, что шуткам брата, а не надо мной. Мадина иногда бросала через зеркало слишком откровенные взгляды. Это бесило. Доиграется ведь, паршивка. Хадя уже косится с удивлением, того и гляди, Гарун задумается: чего это сестренка заигрывает с другом, и не объяснить ли такому другу, что есть что в этой жизни?
Чтобы не нервничать, я перестал смотреть в зеркало. Некоторое время мы спокойно ехали за другой столь же неспешной машиной, где водитель вел дискуссию с пассажиром или говорил через хэндс-фри по телефону. Все шло замечательно до появления худшего из водительских раздражителей. На обочине голосовали две девушки — симпатичные, голоногие, в распахнутых жакетиках. Впередиидущую машину из левого ряда подрезала еще одна и поперек общего движения метнулась к тротуару.
Я вжал среднюю педаль до упора. Визг тормозов сразу трех экипажей врезал по ушам, всех тряхнуло, тела бросило вперед.
— Маймун безголовый, что делает, а?! — всшипел Гарун, когда его голова, едва не доставшая лобовуху, вернулась на место. — А если бы я не пристегнулся?!
Вторая машина едва не врезалась в первую, которая, после того как всех подрезала, резко встала, а наша замерла, почти уткнувшись в бампер второй. Столкновения, к счастью, не случилось, до него остались считанные сантиметры. Зато нервов не осталось.
— Аллах свидетель, этот хайван штопаный сам напросился, сейчас ему такой чапалах[1] прилетит, башка в блюдце превратится!
Я увидел, как ладонь Гаруна потянулась под сиденье к ручке припрятанной бейсбольной биты, но в пути сменила направление к кобуре с травматиком.