Внутри пакета оказался плотный синий купальник. Хадя подняла его как ядовитую змею за хвост:
— Кваздик, я не могу…
— Можешь! — жестко перебил я. — Сегодня это место назначается пляжем, а на пляже нужно выглядеть соответственно. Иди, переодевайся.
Приказной тон сработал. Дверь в кухню закрылась, там зашуршало. Хорошо, что Гарун воспитал послушную сестренку. Была бы стервой, как наши, назло бы все поперек сделала. А я молодец — заранее удостоверился, что показаться в купальнике там, где купаются, для «современного человека, который не всю жизнь в запертой комнате провел» — не из области фантастики.
Через минуту глаза восхитились видом, который не мечтали увидеть.
Покрывшиеся гусиной кожей красивые ноги смущенно жались и переступали, руки обхватили фигуру, на губах застыла напряженная улыбка.
— Чувствую себя отвратительно.
— Это от неправильного настроя. Закрой глаза. Закрой, говорю. Слышишь, как волны бьются о берег? — Я опустил руку в бассейн, и там взбурлило. — Ложись на песок, и пусть из головы вылетит все ненужное. А ненужное сейчас — все.
— Я так не могу.
— Можешь. — Мой голос отвердел.
Традиционная патриархальная культура выгодна мужчинам, она делает воспитанных в правильном духе женщин шелковыми. Мужчина сказал — надо подчиняться. Естественно, мужчина должен быть своим, тем, который за тебя отвечает.
И все же Хадя сомневалась долго. Наконец, раздалось:
— Отвернись.
— Но мы на пляже.
— Ты меня смущаешь. Хочешь, чтобы я ушла?
Хадя знала, на что давить. Пришлось отвернуться и спрятать лицо в скрещенных руках. Воображение все равно дорисовало картинку, от которой меня ограждали, и даже в чем-то приукрасило. И вот, наконец, рядом счастливо пропели раздавленные песчинки, за право поменяться местами с которыми я отдал бы все.
Идея с квартирным морем пришла в голову не просто так, она упала на подготовленную почву. Хадя влекла меня как никто ранее. Она казалась ангелом, облеченным в плоть. Такого не бывает, но вот — оно было. Здесь и сейчас, только руку протяни. Я понимал всю бессмысленность душевно-телесного влечения, собственно, как и сама Хадя, отчего, видимо, она и не прекращала мои поползновения так резко, как могла бы. Если оказались в одной лодке, где скучно и тоскливо, то почему не разбавить совместное житье-бытье небольшой встряской организмов? В конце концов, ничего серьезного, обычный пляж. Каждый из нас сотни раз бывал на таких, только настоящих. Но если подумать, то этот тоже настоящий. Водоем для купания, песочек, где можно отдохнуть… Что это, если не пляж? Но каждый из нас впервые оказался на пляже для двоих, и каждый понимал, что это неспроста. И то, что для меня было развлечением, для Хади оказывалось очередным подвигом, ей приходилось бороться с собой за каждый шаг, за каждое движение. Она одновременно искала и оправдания, и причины, по которым все нужно немедленно прекратить.
— Песок холодный. На настоящем пляже он горячий.
— Поправимо. — Я вскочил, и через секунду перенаправленный софит уперся Хаде прямо в окаменевшую от моего внимания спину. — Сейчас солнце нагреет…
— Кваздик!
Хадю тоже подкинуло будто пружиной. Все потому, что сзади у нее не только спина, а я навис и могу разглядывать, хотя не факт, что делаю это — поднять глаза и проверить у напарницы не хватило смелости.
Само собой я не разглядывал (хотя бросить взор, чтоб восхититься и умилиться, не преминул), а действовал. В такие моменты промедление смерти подобно, любая лишняя мысль выступает в роли паровоза, вытягивающего сотню вагонов, которые потом не сдвинуть.
— После воды будет совсем хорошо. — Я перехватил Хадину ладонь: — Пошли купаться.
К счастью, вырываться она не стала. Втаскиваемая за руку в бассейн, Хадя робко переступила со мной надувной бортик.
— Мы вдвоем не поместимся.
При желании сюда набились бы десятеро, но настаивать значило морально давить, а это грозило выйти боком. Как бы ни хотелось, но пляж у нас, к сожалению, не настоящий, отсюда сбежать — два шага до кухни. А обида может оказаться долгой и даже непоправимой.
— Если тебе будет проще, могу уйти, эти море и пляж исключительно для тебя.
— Не надо. — Ладонь в моей руке сжалась ответно, словно не хотела отпускать. — Пляж без людей — это сон. Ты наполняешь его жизнью.
Сказать, что услышанное меня порадовало — ничего не сказать.
— Тогда нет проблем: купаться будем по очереди.
Меня одарили улыбкой, благодарившей за понимание. Хадя булькнулась в воду как ребенок, а я вернулся на песок.
Мне было хорошо. Пусть сбылись не все мечты, это не важно. Когда заказываешь чудеса оптом, судьбу можно обмануть, получив часть, в другое время казавшуюся бесконечно далекой и недостижимой.
— Спасибо, Кваздик. — Наигравшаяся с водой, Хадя вытянулась внутри бассейна, и на бортик рядом со мной откинулся мокрый затылок. — Это здорово. Но не нужно было. Представляю, сколько денег и трудов…
— Коса.
— Что?! — Хадю будто ужалили, она подскочила.
— Намокла. Ты всегда ее берегла.
— Пусть. — Черноволосый затылок вновь опустился поверх надувного бортика.
Если даже коса «пусть» — все не так плохо. Набравшись храбрости, я переполз на полметра, перевернулся и опустил свой затылок рядом в нескольких сантиметрах — валетиком. Получилось очень интимно, и придраться вроде бы не к чему: не касаюсь, не вижу — взгляд направлен в другую сторону. Бурно взвесив все за и против, о чем свидетельствовали волны, пошедшие от дыхания, на мой поступок Хадя отреагировала молчанием.
Для меня это была победа, сравнимая с покорением Эвереста.
И как же приятно находиться рядом. Даже так, соприкасаясь только душами.
— Снова чувствую себя маленьким, — сказал я для завязывания беседы. Хадя вряд ли заговорит первой. Если вдруг заговорит — это сигнал, что все идет прахом, ситуация катится под откос. Поэтому разговор должен начать мужчина. — Словно родители привели меня на море, на городской пляж. Навстречу несутся волны от далекого шторма, слева уходит вдаль волнолом, за которым прячутся корабли в порту, далеко справа — огромные валуны для рыбаков и тех, кто не любит песок, а все, что посередине — в полном моем распоряжении. Как же мало нужно было ребенку для счастья.
В ответ, который оказался ответом на что-то свое, Хадя задумчиво сказала:
— Вот так лежу… и мне хорошо. Это плохо?
— Ты сама себе противоречишь.
— Знаю. Всю жизнь так. Мне хорошо и в то же время неуютно от твоего присутствия. Того, что происходит, категорически не должно быть.
Вот паровозик и тронулся. Я попытался закрыть шлагбаум:
— Ты же ходила на пляж…
— Я не об этом. Впрочем, об этом тоже. Там я была с Гаруном. Без брата рядом с чужим мужчиной — словно голая.
«Чужой» резануло жестоко. Чужой не стал бы спасать, снимать квартиру и зарабатывать на совместное проживание, но разве об этом скажешь, получится гадко, будто качаю права.
Хорошо, что я смолчал, поскольку Хадя не закончила, она просто собиралась с мыслями.
— Когда случилось страшное, я была в шоке, всех боялась, а рядом оказался ты — такой знакомый, хороший, заботливый. Я пошла на поводу у сердца и совершила ошибку. Да, Кваздик, извини, но все, что происходит — между нами и вообще — одна огромная непоправимая ошибка. Нужно было обращаться в диаспору. Как теперь объяснить им, где, кто и как заботился обо мне?
— Не о том думаешь.
По мрачному тону Хадя поняла, что обидела меня, но гнула ту же линию:
— Не будь тебя, я давно обратилась бы к своим, а теперь не знаю, как выпутаться. Придется врать, а я не умею врать.
— Давай решать вопросы по мере возникновения. Сейчас твоя задача — не сесть в тюрьму за другого человека и не попасться под горячую руку ретивым мстителям. Просвети, разве женщин вмешивают в кровную месть?
— Эти правила действовали, пока Мадина не бросилась на защиту брата, дальше все пошло наперекосяк, не по обычаю.
— Но любой вопрос должен решаться каким-то образом! Не верю, что за всю историю не бывало сложных случаев.
— Бывали, и довольно часто. Тогда в произошедшем должны разобраться старейшины родов, чтобы найти способ примирения.
— Вот и пришли к знаменателю: твое дело — ждать вдали от всех, пока другие выяснят правду и утрясут все проблемы. Потом скажешь, что друг брата помог снять квартиру, а взамен пользования машиной снабжал едой.
— Соседи и хозяйка знают только тебя…
— Соседи и хозяйка обязаны знать только меня, чтобы ты могла втайне дождаться, пока все уляжется. Это легенда играет тебе на руку. А если возникнут неудобные вопросы — пусть спросят моих сокомнатников, где ночевал их приятель все это время.
Не знаю, удовлетворило ли Хадю объяснение. Она поднялась, следы с обтекавшего тела обозначили путь на сушу, рядом скрипнул песок.
— Иди, купайся.
— Сейчас. Хочу немного полежать с тобой.
Хадя улыбнулась:
— Если бы тебя кто-то услышал…
В небеса мгновенно вознеслась моя мольба: да, если бы Кто-то услышал!
Увы.
— Кваздик, иди, пожалуйста, ты меня смущаешь.
Вставая, я не удержал вздоха. С высоты роста взгляд обежал вытянувшуюся «отдыхающую», чьи руки, как в далеком детстве, загребали и накидывали на себя песок.
— Вспоминаешь ощущения?
— Обычно мы закапывались, чтоб оставалась только голова. — Мой взгляд нервировал, и Хадя ускорила работу. — Точнее, Гарун закапывал нас, а затем прыгал поперек на дальность, стараясь не задеть. — Она грустно улыбнулась. — Получалось не всегда.
— Тогда не шевелись, руки по швам.
Организм включил режимы бульдозера и экскаватора. В течение минуты моими усилиями почти весь песок «пляжа» собрался в симпатичную горку. Горка дышала, равномерно вздымаясь и опадая, на успокоенном лице Хади глаза впервые закрылись не от стыдливости. Теперь меня не прогоняли, и некоторое время мы лежали рядом в безмолвии и тихом счастье сосуществования обычно не пересекающихся параллельных миров.