— Будешь капризничать — отдам этому дяде.
Между прочим, ребенок сразу успокоился.
Сжав отбивавшуюся Машку в тиски рук, я втащил ее во дворик за хозяйственным магазином. Людей здесь не было, только горы пустых ящиков, штабеля поддонов и мусорные баки. Идеальное место.
Игры закончились. Я был зол и хотел отомстить. Точнее, вразумить. Ничто, кроме силы, не может столь быстро и качественно передать оппоненту нужную точку зрения. На обхваченной вокруг пояса Машке взлетела юбка, и ладонь впечаталась в белые трусики, под которыми будто бы завибрировало в резонанс.
Из окон нависшей многоэтажки на нас кто-то косился, это было далеко, и я не обращал внимания. Главное — научить сестренку хорошим манерам. Но именно из-за посторонних я не смог выполнить обещанного в полном объеме. К тому же девочка созрела, это уже не мелкопакостливая ябеда, а почти женщина. А, казалось бы, давно ли с горшка встала?
— Во-первых, моя невеста не черная. — Звонкий барабан в моих руках отозвался еще одним сотрясением. — Тьфу, не невеста. Это как раз во-вторых: она не невеста.
— А вот и нет! — Машка вырывалась, перекручивалась и одновременно сыпала словами. — Во-первых, невеста, во-вторых, черная! Тили-тили-тесто, жених и невеста… Один белый, другой черный… Черный, черный, чернозадый, убил дедушку рассадой…
Не над всем можно смеяться. Терпение и самообладание полетели к чертям, сдерживающие рамки лопнули, из глубин подсознания поднялось что-то темное и злое. Я до середины содрал с мерзавки тканевую завесу приличий, и от всей оплеванной души ладонь звучно приложилась по живому.
— Ойёй!
— Как урок? Доходчиво объясняю?
— Лучше всех. Я уже все поняла. Кроме одного. Санька, а у нее задница черная? Ой, да больно же!
С извивающейся змеей сладить проще, но я пока справлялся.
— Как у тебя, даже белее. — Моя рука ритмично продолжала начатое с механической точностью ментально заклинившего метронома. — Приятно, если буду называть тебя белозадой?
— Пожалуйста, это факт, это не обидно. «Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?..»
— Сейчас станешь самой румяной, спору нет. Отныне ты не Машка, а Белопопик, так буду при всех называть, чтобы запомнили и поддержали.
— Только попробуй!
— Обидно? А другим, думаешь, не обидно, когда их по-всякому называют?
— Все-все, поняла. Воспитательный эффект достигнут.
Ну, наконец-то. Я снизил прилагаемые усилия.
— Ты мазохистка? Нравится, когда бьют?
— Нравится злить. Видел бы свое лицо!
— Тогда получи еще, за неправильное воспитание.
В момент удара над головой раздалось:
— Не двигаться, полиция!
Звук передернутого затвора заставил вздрогнуть: два словно бы материализовавшихся из ниоткуда стража порядка взяли меня на мушку. А говорят, что они долго едут по вызову. Наверное, рядом были. Один спрятал оружие в кобуру и с заломом руки уронил меня лицом в ящики. Второй собирался что-то спросить у Машки, но она с кулаками налетела на опешившего спасителя:
— Отпустите! Это мой брат!
Второму пришлось так же стреноживать и класть на ящики сестренку:
— Черт возьми, что здесь происходит?
Я вывернул лицо:
— Воспитываю молодое поколение, товарищ… как вас по званию?
— Сержант.
— Товарищ сержант. Или надо говорить «господин сержант»?
— Говори как хочешь. Брат, значит? — Сестренку отпустили, а болевое удержание меня немного ослабилось.
— Старший, — буркнула Машка, вдруг вспомнившая, в каком виде находится, и начавшая срочно оправляться.
А то по нам с ней не видно, кто старший, кто младший.
— Это важное дополнение. — Некоторое время не сводившие с нее глаз полицейские задорно переглянулись.
Оба — примерно мои ровесники, молодые парни, для которых Машка с ее созревшей фигуркой и смазливым личиком — возможная кандидатка в подружки. Поскольку я брат, а не хахаль, то почему бы не познакомиться с шалуньей-сестрицей поближе? Напряжение разрядилось, меня полностью отпустили.
Второй полицейский вспомнил про обязанности:
— Ваши документы.
Мы предъявили. Прочитавший их указал сержанту на Машеньку:
— Малолетка.
— Сам такой, — надулась сестренка.
— Расскажите ваше видение ситуации, Мария Егоровна.
— Брату правда глаза колет, и он руки распускает.
— Часто?
Даже Машка поняла всю серьезность заявления. Хорошо, что она у меня сообразительная, а то ведь заберут «для галочки», и доказывай потом, что ты не гималайский верблюд.
— В первый раз в жизни, — сказала она, с вызовом поглядев на меня: «Видишь, спасаю, из петли вытаскиваю! А ты, мерин недоделанный, меня по мягкому месту…»
— За дело, — вставил я.
Сержант жестом попросил не встревать:
— Вашу версию выслушаем позже.
— А я уже все рассказала, — резюмировала Машка.
Сержант обернулся ко мне:
— Что же Мария Егоровна такого натворила, что заслужила рукоприкладства с нанесением легких телесных повреждений, что было совершено сознательно и в присутствии многочисленных свидетелей, а, Алексантий Егорович?
— Каких таких повреждений? — Машенька хлопнула ресницами.
— Мы видели. — Полицейские едва подавили улыбки. — Можно сейчас же пройти медицинское освидетельствование, чтобы задокументировать следы побоев. В любом случае, мы видели и подтвердим.
Следы побоев… Видели…
У Машки вспыхнули щеки.
— А статьи за подглядывание в уголовном кодексе, случайно, не имеется? У меня появилось, что заявить.
Полицейские поняли, что разговор пошел не туда. Проблем не любит никто.
— Претензии к брату имеются, гражданочка? Может, вас проводить, чтобы ваш брат вас больше не обижал?
— Попробуете проводить, и брат вас самих обидит, всю жизнь обиженными ходить будете.
— Рот-тердам столица Дании, — ругнулся младший напарник сержанта, принявшись ступней тереться о траву, — вляпался все-таки. Не каждая свинья такую грязь найдет.
— Столица Дании — Копенгаген. — Машка победно улыбнулась. — И не льстите себе. Каждая.
Когда до полицейских дошло, один прыснул в кулак, второй едва не поперхнулся.
— Бойкая девица. — Сержант уважительно качнул головой. — Если побудительные мотивы Алексантия Егоровича похожи на те, что возникли сейчас у меня, то отныне все понимаю и сочувствую. Вердикт присяжных был бы — «Оправдан полностью».
Как бы Машку ни склоняли и не выставляли в невыгодном свете, она купалась в обрушившемся мужском внимании. Ползающие по телу взгляды нравились, сестренка еще не привыкла к такому и млела. Думаю, прояви стражи порядка больше напора, и не факт, что не завяжется знакомство. В обе стороны плыли флюиды соблазна, атмосфера стала почти романтической.
Очень своевременно (с моей точки зрения) у сестры зазвонил телефон. Она резко развернулась с трубкой около уха, юбка заложила вираж, и часть того, что всех румяней и белее, вновь ударило по глазам. Паршивка знала, что делает, и то ли насмехалась, то ли подстрекала.
— Да. — Разговаривая, Машка ходила вдоль площадки. — Почти. Когда? Хорошо. И я. Обязательно.
Останки разбитого асфальта взбивались в пыль подошвами кроссовок, глазки стреляли по сторонам и, намного чаще, под ноги, где легко утонуть в чем-то не самом благоухающем. Ветерок развевал и трепал юбочку, и взоры полицейских, которые, не отрываясь, следили за ней, казалось, молили о резком порыве. Я прокашлялся.
— Товарищ сержант, а меня выслушаете?
— Естественно, мы же задали вопрос.
— Однако забыли получить ответ. Как вас по фамилии?
Сержант мгновенно подобрался, мне в переносицу уперся суровый взгляд.
— Сержант Старомоев, а что?
— Сержант Старомоев, родная сестра обзывает мою девушку нехорошими словами, а мне нечем ответить, кроме, как в детстве, «лещом» по попе. Подскажите, каким еще способом воспитывать потерянное поколение?
Оценив подход, сержант хмыкнул, глаза подобрели.
— Раньше говорили: будешь баловаться, отдам дяде милиционеру. Времена и названия сменились, но преемственность сохранилась, и мы не против оправдавших себя методов, можете использовать на полную катушку. Если балуется или шалит, с удовольствием заберем прямо сейчас.
Полицейские хитро переглянулись. В их глазах до сих пор маячила картинка нанесенных мной «легких телесных повреждений», сделавших сестренку всех румяней и краснее.
— Слыхала? — Машка оказалась рядом, и я толкнул ее локтем — легонько, чтобы органы правопорядка вновь не вспомнили об обязанностях.
— Пусть забирают, я согласная.
— А маме что сказать?
— Пала смертью храбрых в борьбе с внутренними органами.
— Тогда мама подключит внешние.
— Но ты меня защитишь?
— Тогда папа отвоспитает твои внешние органы похлеще моего, и уже никто не поможет, потому что от папы защиты нет, кроме баллистической ракеты прямого наведения с противолобной боеголовкой из чугуна. У тебя есть такие?
— Как говорит тетя Вера, которая работает в магазине: были, но только что кончились. Неужели все так плохо?
— Еще хуже.
— Что же делать? Молчи, я знаю, ты мне все детство твердил ответ на этот сакраментальный вопрос: снять штаны и бегать. Молодые люди в форме, думаю, не будут возражать против такого решения проблемы, хотя форма на молодых людях обяжет их прекратить нарушение общественного порядка. Форма и содержание вступят в противоречие, наступит аннигиляция, и на месте хороших с виду людей возникнет черная дыра. Обидно, правда?
Сержант с улыбкой покачал головой, мне в руку вернулись документы:
— Алексантий Егорович, вы очень терпеливый человек. На вашем месте я бы уже сделал много большее, чем «легкие телесные», и статья, боюсь, была бы другая. Но постарайтесь сдерживаться и в дальнейшем, иначе внутренним органам придется забрать для воспитания вас. Всего хорошего.
Маша с удивлением проследила за исчезновением полиции.
— Санька, а ты бы меня отдал?