— Легко. Невоспитанным девочкам туда и дорога.
— Туда — куда?
Сестренке удалось меня смутить.
— Ну… во внутренние органы.
— Что-то путаешь. Это внешним органам дорога во внутренние органы невоспитанных девочек.
— Хочешь стать еще румяней и милее? — У меня снова руки зачесались. — Можно устроить.
— Тогда эти бравые полиционеры вернутся, и ты отправишься туда, где некоторых мужчин, бывает, тоже превращают в невоспитанных девочек.
— Теперь я буду умнее и следующее воспитание проведу под навесом, а труп спрячу.
Машенька со вздохом поджала губки:
— Кроме шуток: зря я за тебя заступилась. Посидел бы пятнадцать суток в тюрьме за избиение несовершеннолетней, вот это было бы воспитание.
— Сутками сидят в камере предварительного заключения, сокращенно КПЗ, а в тюрьме — годами. По указанной статье меня выпустили бы перед пенсией.
— Это еще лучше. Никогда больше не поднял бы на меня руку. Просто не смог бы от старости.
— Ты так меня не любишь?
— А за что тебя любить? За то, что бьешь?
— Говорят: «Бьет, значит, любит». Брат тебя любит, сестра.
— Вот подрасту, силенок наберусь для отпора, и тоже тебя полюблю.
Привычная юморная перепалка вернула мир в души, и мы под ручку зашагали дальше.
В отличие от женских шопингов с их бесконечными прикидками и приглядками, я заставил Машу покупать приглянувшееся сразу же, а стандартное, где не требовалось примерок, брал сам, не спрашивая, нравится или нет. Машка не сопротивлялась, убедившись в бесполезности возражений. Примерно через четыре часа хождений мы обросли пакетами, как деревья листвой. Руки, грозя оторваться, тянули к земле. Я направился к остановке автобуса:
— Пойдем. Разгрузимся, пообедаем, затем продолжим. Все основное купили, теперь могу тебе город показать.
— Я сама погуляю и посмотрю. Есть не хочется, хотя твоя чё… — Машка плутовски сощурилась, — чопорная подружка очень вкусно готовит. Вечером отъемся за весь день.
Переубедить было невозможно, а применить силу мешали пакеты. Мы разошлись с обещанием, что если Машка заблудится или что-то случиться, она мне позвонит.
До вечера я сам дважды звонил узнать, как дела. Все нормально, она гуляла, настроение отличное. У нее отличное, а я чувствовал себя матерью, отправившей дитя в темный лес. В сказке про Красную Шапочку на месте дровосеков следующим после волка я зарубил бы сбрендившую мамашу, которая настолько не любит дочь.
Вернулась Машка довольная, порозовевшая и голодная до чертиков. Пока Хадя накладывала, сестренка — ну, вся в родительницу — как бы припомнила:
— Мама сказала, что если будешь упорствовать в размещении меня в ущерб вашим отношениям, то сразу набирать ее и передать телефон тебе для выговора. Значит, сегодня я сплю на кухне.
— А вчера насчет маминых слов почему умолчала?
— Хотелось побыть наедине с твоей девушкой. Теперь любопытство удовлетворено, смогу уснуть спокойно.
Пока Хадя возилась на кухне, сестренка весла себя странно — сидела как на иголках. Чувствовалось, что она нервничает, с каждой минутой все сильнее. Машку постоянно тянуло к окошкам, глаза то и дело косились на телефон. Наконец, она позвонила куда-то сама.
— Не отвечает. Саня, поможешь? Нужно во двор сходить.
Я встал и сложил руки на груди.
— Рассказывай.
Машка смутилась, взгляд превратился в таракана и попытался уползти в щель под плинтусом.
— Захар тоже в городе, мы договорились, чтобы он ждал на улице. Но он не звонит, а телефон выключен.
— Телефон заряжать нужно, конспираторы, тогда в глупую ситуацию не попадете. Ну, пошли, Джульетта, искать твоего Ромео.
Захар нашелся на детской площадке, куртка оказалась порванной, нос в крови.
— Телефон украли, — сообщил он, слегка гундося.
Задранная голова должна была замедлить поток крови, который в реальности давно иссяк.
— Бедненький мой… — Машка принялась квохтать, как наседка, прыгая со всех сторон и отирая разбитое лицо носовым платком.
— Пойдем, ковбой. — Приглашающим жестом я указал Захару на подъезд.
Хотел сказать «каратист», как того в свое время отрекомендовали, но решил не растаптывать его репутацию окончательно. Он же тогда честно отнекивался, это меня и подкупило.
— Ковбой — коровий мальчик, — блеснула Машка знаниями английского. — Ты кем сейчас меня обозвал?
— Тебя? А-а, дошло. Прости, пусть будет делавар, повстречавшийся с недружественными индейцами. Пойдем, походный лазарет ждет.
— Нога очень болит, — пожаловался Захар.
— Сломана?
Придется везти пацана в травмпункт. Конечно, лучше бы полицию вызвать и «скорую», но дома — Хадя. Начнут докапываться, кто есть кто, а у каждого полицейского, наверняка, на руках ориентировка…
Машка опередила с мыслью о государственной поддержке избитых и униженных:
— Надо в полицию звонить, отобранный телефон денег стоит.
— Он старый, ерунда, давно хотел новый купить.
Конспираторы переглянулись. Они хотели остаться вдвоем, парень ради этого ехал в другой город, а вместо романтического вечера светят долгие допросы в полиции с заполнением протоколов и поиском возможных обидчиков. Оба не желали тратить время на глупости. Последнее — с их точки зрения. Хорошо, что желания юных дарований в этот раз совпали с моими. На всякий случай я решил просветить:
— Украли — это когда без твоего ведома. Если нагло отобрали, это ограбили, совсем другая статья. Покажи ногу. Встань. Сделай пару шагов.
Придерживаемый сестренкой, парень сделал несколько трудных шагов. По-моему, он переборщил с хроманием, но дама впечатлилась геройством едва не павшего кавалера.
— Простой ушиб, — констатировал я. — При переломе или вывихе на ногу не наступить.
Скорее всего, парню дали в нос и толкнули на бортик песочницы, на этом драка, с Голливудским размахом рисуемая в Машкиной голове, закончилась.
— Значит, в «Скорую помощь» звонить тоже не надо? — подытожила сестренка.
— Нет, все нормально. Пройдет.
— Пойдем, герой, умоем и приведем в порядок. — Отодвинув суетившуюся Машеньку, я сам повел парнишку. — Ужинал сегодня?
— Нет.
— Тогда ты пришел по адресу.
В квартире нас встретила испуганная Хадя.
— Это Захар, Машенькин парень. — Я указал парнишке на вешалку.
Хадя улыбнулась:
— Здравствуйте. Наслышана.
Вот как? Ах да, ночные разговоры. Любопытно, что Хадя знает о сестре такого, чего не знаю я.
Машка ухаживала за кавалером, йод и бинты из выпотрошенной аптечки не пригодились, оказалось достаточным смыть кровь и грязь и обработать намоченной ваткой. Боль в ноге постепенно проходила, но парень еще хромал.
За ужином парочка держалась за ручки. Машка липла к Захару, тот явно стеснялся этого. Недолго. Ощущение дружелюбия растопило лед, в жестах и словах парня появилась бравада, свойственная всем пытающимся пустить пыль в глаза мальчишкам, когда они чувствуют себя не в своей тарелке.
Машка долго ерзала и, наконец, решилась:
— Можно Захар останется?
— На ночь? — глупо переспросил я.
— Помнишь разговор о просьбе и твоем выводе, который я просила запомнить?
Интриганка. Обо всем знала и заранее все спланировала.
— А его родственники, к которым приехал, возражать не будут?
Машка расцвела:
— Если честно, он специально ко мне приехал, нет у него здесь никого, кроме меня.
«Кроме меня». Гордость так и прет. Любофф, понимаешь. Тем более — первая. Ну, надеюсь что первая. В мое время в ее возрасте случалась именно первая, если вообще случалась, но времена меняются.
Первая любовь недолговечна. Так и слышался обратный отсчет для сестренки: до разочарования в мужиках и принятия как непреложный факт, что все они козлы, осталось десять… девять… восемь…
До единицы еще есть время. Она счастлива.
— Не знаю. — Я беспомощно пожал плечами.
Не люблю, когда ставят перед фактом. Отправлять для ночевки на вокзал как-то не по-человечески, а для гостиницы нужны деньги и, в любом случае, таких постояльцев по возрасту не возьмут. Отвезти на мою койку в квартире-общаге?
— Ты как?
Хадя, на которую я оглянулся, ждала решения от меня, но ее спросили, и она ответила:
— Пусть остается, как-нибудь разместимся. К нам домой иногда столько родственников приезжало, что спать получалось только стоймя. Ничего, справлялись.
Ее руки взялись за посуду, которую требовалось убрать и вымыть. Мнение высказано, дальнейшее оставлялось мне, мужчине.
— Значит, он остается?! Спасибо! — На меня налетел светловолосый вихрь. — Чтобы вам не мешать, мы разместимся здесь, а вы сможете, наконец, побыть вместе.
— Но…
Машка перебила меня:
— Только попробуй сказать, что на полу холодно или другую заботливую хрень. Ты же вчера спал? И если у Захара снова кровь пойдет или понадобится что-то принести-унести — кто бегать будет? И насчет нас с ним не переживай, мы днем говорили с тобой на эту тему. Ты сделал вывод…
— Хватит тыкать меня этим выводом.
Захар, как лицо заинтересованное, с жадностью вслушивался, Хадя тоже косилась, но суть ими не улавливалась. Машка объяснила:
— Санька сказал, что спокоен за меня, что мозги у меня работают, поэтому глупостей не натворю. Надя, я сама домою. Спасибо. Идите.
Мы с Хадей не заметили, как оказались перед закрытой дверью в кухню.
— Так не пойдет, — сказал я. — Оставьте открытой.
— Свою закройте, тогда откроем, — донесся оттуда звонкий голосок. — Люди имеют право на личное пространство, к тому же нам совершенно не хочется слушать, как вы там… в смысле, о чем будете разговаривать.
И мы остались одни. В комнате с единственной кроватью.
Я покосился на Хадю. Ее кожа напоминала мрамор, лицо застыло каменной маской.
— Повторим трюк со звонком-вызовом?
И все же мне очень не хотелось уходить. Неужели не найдется веской причины?
— Тебе нельзя уходить. — Хадя словно прочитала мысли. Мотивы были другими, решение объяснялось безопасностью, но как же я обрадовался сказанному! — Здесь твоя сестра. Если что-то произойдет…