Пышный обруч стиснул меня, вплавился в кожу, по телу растекся жар. Партнерша выглядела массивным перстнем на пальце, где я был тем самым несуразным пальцем, стержнем композиции, а расположившееся на мне чудо — ослепительным бриллиантом, доставшемся на минутку по чьему-то недосмотру.
Еще крепче прижав к себе, красавица чуточку поелозила по мне, вогнав сразу в краску, в дрожь и в ледяной озноб от случившегося в организме конфуза, затем золотая грива поднялась, и мне насмешливо вдунули в самое ухо:
— Я не про то.
— Ну… — снова протянул я, стараясь думать именно головой. — Еще, что, имея парня, ты позволяешь себе и ему намного больше, чем должно быть между парнем и девушкой, если их что-то связывает.
— Это мнение общее или конкретно твое?
Я покраснел. Настя угадала стремление выдать желаемое за действительное.
— Мнение многих, — объявил я с упорством идущего на казнь.
— Это единственное, что напрягает во мне окружающих?
— Насколько я в курсе — да.
— Что ж, — она еще больше размякла на мне, — приятно слышать.
Я набрал воздуха полные легкие, и горло выпихнуло:
— Тогда я тоже спрошу, можно?
— Валяй.
— Ответишь честно?
— Насколько смогу.
Меня устроила формулировка, я собрался с силами.
— Почему ты здесь?
— Как это? Празднуем.
— Понимаю, но почему ты именно здесь, в этой компании, куда пришли далеко не все? У тебя есть парень, его ты не привела с собой, при этом заигрываешь с Гаруном и флиртуешь с остальными. Ты видишь их взгляды и — без обид — понимаешь, что при первой возможности они поступят с тобой и прочими девчонками согласно своему мировоззрению — так, как с их точки зрения вы того заслуживаете.
— В переводе на нормальный язык — как с доступными телами для удовольствия? — с непонятной въедливостью уточнила Настя. Мой взгляд отскочил в сторону. — Тогда скажи: предоставься тебе возможность, ты поступишь с нами так же? Не уходи от ответа, ты понимаешь, о чем я. Ты бы отказался, сообщи тебе кто-то из девчонок или, допустим, я, что по невероятному стечению обстоятельств сейчас можно все? Абсолютно все?
Я промолчал. Настя вздохнула у меня на плече, в моих ладонях подвигались сдобные дюны, предоставленные мне во временное пользование счастливо сложившимися обстоятельствами и, само собой, желанием обладательницы. Или ее снисходительным безразличием к моей тусклой и бесполезной персоне.
— Не обижайся, но ты ханжа, — продолжила Настя скучным голосом диктора, ведущего неинтересную передачу. — У тебя есть желания, с которыми борешься, и ты что-то имеешь против других, которые тоже борются со своими желаниями, хотя при их менталитете сдерживаться труднее. Но между вами есть разница. Ты ждешь, что эти обстоятельства свалятся на тебя манной небесной, а они создают их сами. При этом ничего не берется ими в расчет. Потому им иногда улыбается удача.
«Удача». Фу.
— Всего лишь приятное вознаграждение проявленного упорства? — Я скривил губы.
— С твоей точки зрения — всего лишь, а со всех других — заслуженная награда за рыцарство, которого от тебя, например, в жизни не дождешься.
На несколько томительных мгновений мы умолкли. Одну песню без паузы сменила следующая.
— Эй, друг, моя очередь.
Кто-то из ребят южного разлива оттеснил меня в сторону, оторвав текучие прелести и беспардонно перевесив их на себя.
— Здесь не очередь за пряниками. — Разговор с Настей вызвал множество мыслей и разбудил не самые лучшие эмоции. Кулаки сжались.
— Имеешь что-то против? Выйдем, поговорим?
Прямой мутноватый взгляд сообщил, что парень хорошенько принял на грудь. Ему хотелось приключений, все равно каких.
— Султан! — последовал окрик Гаруна.
Он продирался к нам сквозь расступавшиеся парочки. Сзади мелькнуло побелевшее лицо Мадины.
— Ничего, — вдруг сказала Настя, обнимая самоназначившегося кавалера, — все нормально, это поставит в беседе нужную точку, правда?
Она повисла на другом, который проявил больше упорства и нахальства в достижении цели (в ее понимании это рыцарство?), а глаза все еще глядели на меня.
— Да. — Я отвернулся.
Делать нечего, дама сделала выбор, и возможный конфликт самцов умер на корню. Я вернулся к старой истине: с чем невозможно бороться, то нужно принять, и на душе, если постараться, станет спокойно. С чем или с кем я мог бороться здесь? Только с недотепистым собой, ханжой, как сказала Настя, который ничего не предпринимает, а лишь трусливо мечтает, чтобы мир танцевал под его дудку. К сожалению, так не бывает. В результате мир выбирал чужие дудки.
В голове зазвучала песня, которую часто слушал папа: «Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть?»
Соперник с ухмылкой уносил в чувственный транс бывшее недавно моим достояние государства, его золотой запас, отданный теперь в чужие руки. Сам золотой запас нисколько не возражал. Как сказал бы в таком случае мой победивший противник — абыдна, да-а.
Да. Обидно. До чертиков. Но… чтоб изменить мир, начинать нужно с себя, и в следующий раз переходящее знамя красоты и соблазна попадет к кому надо. Впрочем… а надо ли такое оно конкретному кому надо?
Оставив вопрос нерешенным, я шагнул к дивану. Меня догнал Гарун:
— Все хорошо?
— Чудесно.
Когда с кем-то дружишь, внимания на национальность не обращаешь. Даже вопросом таким не задаешься, удивляясь, когда посторонний начинает выискивать проблему. Нет здесь проблемы. Будь человеком, живи по совести, и наплевать, что написано в анкете или какого цвета кожа. Мы с приятелем доказывали это примером. К сожалению, кроме совести у людей имелись родственники, а в их присутствии однозначные понятия вдруг становились расплывчатыми. Мне в таких случаях было проще, чем Гаруну, которому приходилось изворачиваться, как червю на крючке.
— Не принимай близко к сердцу, — сказал приятель. — Султану нравится Настя, а ты ему карты путаешь.
— Я?! Чем?
— Хотя бы тем, что тебя она не боится.
Я поглядел на танцевавшую парочку. Настя со смешками отбивалась от бесстыдно гулявших по ней волосатых щупалец, в глазах вместе с весельем мелькал легкий страх. Словно она укрощала необъезженного жеребца.
— А он пробовал меньше распускать руки? — буркнул я.
— Некоторым девчонкам это нравится.
— Мне казалось, что Настя интересует тебя.
— Интересовала, но на стороне роскошный вариант наклевывается, и сокурсницы лишь отвлекают. — Гарун огляделся. — Хочешь, еще с кем-нибудь познакомлю?
Неужели выгляжу столь жалким, что всем хочется меня облагодетельствовать?
— Спасибо, я сам.
В кармане друга затрезвонило. При взгляде на телефон его лицо посерьезнело, он обернулся к своим, вылетело несколько непонятных слов. Бросив партнерш и прочие занятия, все кавказцы ринулись в прихожую. Возникшая рядом Мадина не слышала начала фразы и переспросила брата по-русски:
— Что случилось?
— У Шамиля проблемы с…
Покосившись на меня, он не закончил фразу.
Шамилем звали неуемного родственника, он тоже был студентом, но почему-то не удосужился почтить присутствием сегодняшнее мероприятие. Впрочем, я был только рад. Из-за таких Шамилей нормальные ребята вроде Гаруна скопом зарабатывали репутацию подонков. В семье любого народа есть пена на волнах огромного моря, которую видно в первую очередь. За границей о россиянах судят по выходкам богатеньких мажоров и пляжно-алкогольному быдлу, а о кавказцах у нас — по таким как Шамиль. Снова он попал в переплет, и потребовалась помощь других, нормальных, чтобы вытащить из передряги, в которой, наверняка, он оказался по собственной воле. Тоже традиция — своих надо спасать потому, что они свои, какими бы ни были. «Наших бьют» — не кавказское изобретение, но на Кавказе возведено в абсолют.
Все присутствовавшие парни деловито одевались-обувались, на меня старательно не обращали внимания.
— Могу чем-то помочь? — бросил я понесшемуся к выходу другу.
— Не в этом случае. Ты же понимаешь.
Да, я понимал.
Глава 3
Дружба началась давно. В далеком южном городке наши семьи жили на одной лестничной площадке. Моих бабушку с дедушкой туда забросила судьба в лице ЦК КПСС, в перемешивании многонациональной страны создававшей единый советский народ. В расчеты вкралась ошибка, и пошла такая «дружба народов», что всем поплохело. Когда последствия «дружбы» угрожали моей семье, соседи-дагестанцы предлагали провести ночь у них. На появившийся в первый раз вопрос «Почему?» они отводили глаза — на эти ночи планировались погромы по национальному признаку. Предупредить и защитить старались многие из местных. Впрочем, серьезных инцидентов в нашем городе не случилось, глобальные неприятности ушли в прошлое, а настоящая дружба осталась.
Сначала мы играли дома, а после прибавления в обеих семьях игры переместились во двор. Гарун нередко спасал меня от уличной шпаны, что смотрела на форму носа, а не на внутренние качества. Бывало, и я вступался за приятеля, когда происходило наоборот, и чужих не устраивала именно высоко задранная планка его принципов, которые мешали поступать с другими по-старобасенному «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Тогда нам доставалось обоим, а дружба с каждой передрягой крепла.
После рождения сестренки мои родители стали искать работу в центральной или северо-западной России, и мы переехали в тихий городишко, откуда я вскоре отправился на учебу в областной центр. Переписка с другом продолжалась. Через некоторое время Гарун поступил в один институт со мной, мы вновь оказались вместе, и помогать другу выпутываться из затруднительных ситуаций, когда местным не нравилась его форма носа, доводилось уже мне. Ситуация перевернулась.
Мы были как братья. И не надо этого дурацкого «как». Братья. Когда вдвоем. Если же Гарун оказывался в окружении земляков… Внешне ничего не менялось, но я отчетливо видел, как дань зову крови не дает ему быть собой. Сейчас он умчался защищать своих, путь даже неправых. Я остался. Это не моя война. А если моя, то сегодня я вряд ли выступил бы с ним плечом к плечу.