— Что же делать? — Во мне все ликовало, но взгляд убито рухнул в пол, чтобы не выдать искр праздничного салюта.
Хадя ждала, что проблемой займется мужчина, но чувства мужчины оказались слишком на виду.
— Я буду спать на полу, — объявила она.
— Мы все отдали, постелить больше нечего.
— Не имеет значения.
— Не могу представить ситуацию, в которой парень блаженствует на кровати, а девушка ютится на полу. На полу сплю я. Точка.
Такой язык напарница понимала лучше всего.
Она собрала все, что нашлось матерчатого, получилась неровная, но мягкая подстилка. Подушку и простыню Хадя тоже отдала мне:
— Мне достаточно матраса.
Мы легли полностью одетыми, как ходили дома. По полу ощутимо сквозило, с боков поддувало. Впрочем, терпимо, если сжаться в клубочек.
— Спокойной ночи. — Приподнявшись, я потушил свет.
— Спокойной.
В голове крутились мысли, вызванные невообразимой ситуацией — мы с Хадей спим в одной комнате. Одни. За закрытой дверью. Просто не верилось.
Было видно, как блестят открытые глаза соседки. Возможно, она думала о том же. Вернее, хотелось, чтобы она думала о том же. Она же не железная. Люди слабы. По себе знаю.
На кухне слышалась возня, затем донеслись звуки поцелуев. Молодежь дорвалась до свободы. Желание дать ремня мелким поганцам боролось с чувством собственного достоинства: как буду выглядеть, вмешиваясь в налаживавшиеся чужие отношения? На дворе давно не пещерные времена, «Домострой» отменили. Если юная парочка не будет осторожно заниматься этим здесь под братским присмотром — кто знает, до чего они додумаются в каком-нибудь подвале или на чердаке, или куда еще занесет нелегкая. Возраст познания, ничего не попишешь. Еще и пришлось извиняться за них:
— Прости.
Хадя странно улыбнулась.
— Я думала, что только у нас детей сводят с детства.
Не сразу до меня дошел смысл.
— Захара не родители сватали, они с Машенькой с одного двора, сами познакомились. О свадьбе даже речи не идет, они просто встречаются.
Пояснение ударило как кнутом.
— Считаешь это нормальным?
— Нет.
— Почему же не прекратишь? Если бы мой брат увидел меня так… — Ее приподнявшееся лицо указало на кухню, а новая мысль заставила глаза нервно закатиться. — Да и так, как мы сейчас, тоже…
Даже нахождение в одной комнате с мужчиной, который ей не близкий родственник, напрягало Хадю, что же говорить о смущавшей слух парочке и их чувственных исследованиях за хлипким фанерным полотном. Я объяснил свою позицию:
— Разрешил им остаться не потому, что считаю это правильным. Я знаю сестренку, и если выгоню одного, уйдет и другая. Запереть в доме? Она вылезет в окно. Переживать о том, где ее носит ночью, спасать с чужого балкона или соскребать с асфальта — варианты хуже нынешнего.
Скрипнула дверь, кто-то занял туалет. У совмещенных санузлов есть большой минус — все идут туда в порядке очереди, как бы кто другой ни спешил. А мне как раз понадобилось.
— Тот самый выбор из двух зол, — довел я мысль до конца, — когда правильного ответа не существует.
— Маша это понимает и пользуется.
— Время упущено. Так, как тебя, ее уже не воспитать.
Едва туалет отворился, я появился в дверях.
Машка застопорилась, на губах возникла соучастническая улыбка:
— Тоже не спится? — Сестренка была в одних белых трусиках, ладони закрывали грудь. — А почему у вас тишина? Нас стесняетесь?
Меня затрясло.
— Не представляешь, как хочется тебе ремня дать.
— Все, прошли те времена.
На этот раз улыбка у сестренки вышла высокомерно-издевательской. Я с трудом преодолел позыв снова отшлепать. Она права, мы ушли из детства. Передо мной стояла современная девушка, она знала жизнь и свои права. В школе правам учат с первых классов, почему-то забывая упомянуть про обязанности. Спорить с такой — себе дороже, и я лишь тяжко вздохнул:
— Да, прошли, к сожалению. Хотя…
— Никаких «хотя». И — к счастью, а не к сожалению. Теперь мы взрослые и сами за себя отвечаем.
— За всех не говори. Я взрослый, а ты нет. Ставлю условие: немедленно одеться и вести себя предельно тихо, иначе…
Машка скривилась:
— Хватит строить из себя ханжу. А то мы не знаем, чем вы там занимаетесь. А вы, типа, не догадывались, чем здесь занимаемся мы.
Трудно описать, как внутри взбурлило. Дыхание стало тяжелым, взгляд налился чем-то нехорошим.
Сестренку пробрало, она оглянулась на дверь: успеет ли добежать и закрыться? Чтобы не смылась, я крепко схватил тоненькое предплечье — до боли.
— Завтра же вернешься домой, а сегодня чтоб ни звука, ни намека на что-то такое, за что захочется тебя выпороть. Иди.
Когда я вернулся, на выход поднялась Хадя. Очередь, однако.
Прошло две секунды, и она ворвалась обратно, испуганным жестом накрывая ладонью губы:
— Выхожу, а Захар тоже идет туда же. Он в одних трусах!
— Но ведь в трусах.
— В чужом доме, в чужом присутствии? «И скажет Иблис обитателям Огня: „У меня не было над вами никакой власти. Я лишь позвал вас, и вы вняли моему зову“».
— Ты верующая? Не знал.
— Слово «верующий» имеет разное наполнение. Религия — часть традиции. Когда говоришь «О, Господи» или поздравляешь кого-то с Пасхой — доказательство, что ты верующий?
— Но цитировать святые тексты…
— Когда говоришь «Око за око», «В чужом глазу бревна не замечает» — ты приводишь аргументы для ситуации, которая их вызвала, или молишься?
— Понял.
Я насупился. Хадя взбудоражено продолжала:
— Благими намерениями известно куда вымощена дорога. Если воспитывать недеянием, это не воспитание, а самоотстранение от воспитания, отмазка, чтобы не быть виноватым.
— Я же объяснил — поздно вмешиваться. Они просто уйдут в ночь, где может случиться нечто похуже.
Хадя не удостоила меня ответом. Она дождалась, пока туалет освободится, а по возвращении легла и отвернулась от меня. Через какое-то время донесся тихий голос:
— Если тебе интересно, то дверь на кухню закрыта, а на ручке висит бейсболка. Мое мнение, конечно, не важно, ты из другого мира, и Маша — именно твоя сестра, поэтому тебе решать, согласуется ли то, что происходит, с тем, что ты говорил о воспитании.
Меня не подняло — подбросило. Ведь наказал же негоднице. И если там то, что думаю…
Как ребята ни старались, а осторожные звуки, едва доносившиеся из-за двери, сомнений не оставили. Крышка вскипевшего внутри меня котла слетела, он взорвался. Удар плечом чуть не разнес в щепы косяки и не вырвал петли. Дверь распахнулась.
То, что я увидел… лучше бы не видел.
— Ты чего?! — взвилась Машка. — Мы же к вам не ввалива…
Я схватил ее поперек тела, впереди в воздух взвились брыкающиеся ноги, сзади меня колотили кулачки:
— Отпусти!
Вскочил Захар: глаза круглые, лицо в пятнах, ладони безуспешно прикрываются. Он попытался броситься на защиту. Молодец, хоть в чем-то мужик, но у меня силы удесятерились. Отлетевший паренек сполз по стеночке, и намерение помогать у него резко улетучилось.
— Так орать буду, весь квартал разбужу! — верещала Машка, пока кулаки молотили, а когти царапали. — Отпусти немедленно! Чем я хуже тебя?! Почему то, что тебе можно, другим нельзя?!
— Заткнись! Если соседи вызовут полицию, сдам пацана как насильника. Свидетели и свидетельства налицо.
— Н… не надо! — пролепетал Захар, растерявший весь боевой задор, — я не думал… Она сказала…
Казалось, еще миг, и он расплачется.
В дверях спальни стекленела от происходящего Хадя.
— Подай ремень, — бросил я ей, в то время как руки продолжали укрощать брыкавшегося дикого зверя.
Когда ремень из брюк оказался у меня, хрупкое тело в руках поняло, что обратного пути нет. В ожидании неизбежного оно съежилось, перекинутое через коленку. Голова свесилась, ладони уперлись в пол.
— А-а! — вылетел отклик на первую встречу белой и черной кож.
Побледневшая Хадя отвернулась. Захар скрючился в позе эмбриона.
— Ой! — второй крик боли разнесся где-то внизу, далеко от места событий.
За ним последовал третий, четвертый, пятый… Белые луны вспухали кометными хвостами, а когда Захар попытался что-то пикнуть, сдвоенный плоский змей уставился ему в лоб:
— Ты следующий!
В ответ Захар подхватил вещи и был таков.
Едва донесся звук захлопнувшейся входной двери, мой запал иссяк. Провинившееся создание выскользнуло из рук, Хадя накинула на него свой халат. Все молчали.
— А где Захар? — Бегающий Машкин взгляд только сейчас заметил отсутствие бойфренда. До сих пор ей было не до того.
— Где-то на пути домой.
— Трус. Будто я одна виновата. Даже не заступился.
Хотелось сказать, что парень пытался вступиться, но припомнилась история во дворе, где тот больше притворялся героем, чем был. Я промолчал.
Выпоротая всхлипнула, прошлепала к зеркалу и осторожно потрогала под задранной полой халата место моего гнева.
— Дома меня никогда не били ремнем, — с неким обреченным спокойствием сообщила Маша, закончив рассматривать результат воспитания.
— А зря. — Я протянул ладонь. — Дай телефон.
— Чего это?
— Дай, говорю. А то… — Я снова поднял ремень.
Маша затравленно оглянулась, но Хадя устранилась из наших разборок. Помощи ждать неоткуда, все вопросы следовало решать со мной, а я был не в том состоянии, чтобы в чем-то пойти навстречу в ущерб себе. Сгорбленная фигурка покорно поплелась на кухню и вернулась с телефоном.
— Сними блокировку.
— Блокировки нет. Саня, не надо…
— Надо. Теперь точно надо.
Открыв галерею, я листал фотографии, и волосы потихоньку вставали дыбом. Наша сладкая парочка фиксировала все экзерсисы с прилежностью отличников. Забавы юных натуралистов сначала отличались разнообразием и развитием сюжета, затем исключительно декорациями. Вот они дома, вот они в городе — сегодня, пока я ждал сестренку на ужин, и в конце альбома — они здесь, на моей кухне. Будто на десерт. Самое лакомое и неприглядное в одном флаконе.