— Красота — в гармонии, — объявил я, проходя в темную комнатку. — Сейчас это определение не работает.
— Не работает у него, понимаешь, — пробурчала Настя под нос. — Посмотрим еще, у кого что и как работает. Красота — она и в Африке красота.
Спорить не хотелось, горбатого могила исправит, а красивую женщину, всеми превозносимую и восторженно убеждаемую в постоянной желанности, не переубедить логикой. Пусть каждый останется при своем мнении.
Привычным жестом, говорившим, что она часто бывала у Люськи в гостях, Настя провела по стене рукой, включился неяркий боковой светильник. Опередив медленно шагавшего меня, она сдернула с широкой кровати покрывало, а потом и одеяло:
— Клади сюда. Я сейчас.
Люськина спальня выглядела современно, выполненная в простовато-дорогом стиле минимализма. Кроме кровати здесь были только компьютерный стол с приставленным стулом на колесиках и тумбочка у изголовья. Вещи прятались за сдвижными зеркалами шкафа-купе во всю стену, три других стены покрывали серые обои с эстампами в черно-белых рамках. Люстру заменяли точечные светильники, на полу лежал махровый ковер. Идти по обнимавшему ступни высокому ворсу было безумно приятно, создавалось ощущение, будто под ногами — теплая трава.
Единственное яркое пятно в однотонно-серой гамме составляла простыня, открытая убранным покрывалом. Она оказалась очумело-розовой, даже глаз резало. Ну и вкус у Люськи. Собственно, под стать поведению, то и другое вырвиглазно и немного неприятно. Это, конечно, с моей точки зрения. Кому-то, наверняка, нравятся именно такие и именно такое.
Я разместил покрывшуюся пупырышками вялую звездочку на постели, одну за другой ловя бессмысленно валившиеся конечности и укладывая в приличную позу спящего человека. Даже подмышки взмокли от усердия. Когда, наконец, безобразно откровенная в своей наготе Люська со всеми удобствами упокоилась на розовом ложе, я укрыл ее одеялом, поправил голову на подушке и обернулся на звук: вернулась Настя. В ее руках победно взвились фломастеры:
— Ты же хотел, чтобы Теплица утром осознала свое моральное и физическое падение? Раскрасим ее под хохлому! — Золото кудрей качнулось в сторону не подозревавшего о людоедских планах бессловесного создания. — Или напишем на ней все, что думаем о сегодняшнем поведении. Или… — Настя засмеялась, представляя. — Просыпается она такая утром, подходит к зеркалу, а на животе жирная надпись с уходящим на задницу окончанием: «Здесь был Кваздапил»! Нет, только на заднице, чтобы сама не увидела, а потом другие сказали. Вот будет потеха!
— Не надо.
— Боишься сказать непутевой подружке, что о ней думаешь?
— Не хочу причинять другим людям лишние неприятности. И не буду.
— Поэтому ничего в жизни не добьешься. — Настя сверкнула свинцово-серыми очами, золотая грива чуть не с презрением отвернулась. — Боязнь неприятностей — первый признак мелочности. Трусливые душонки, которые прячутся от жизни под благородным прикрытием непричинения зла, творят зло этим невмешательством. Причем, зло гораздо большее.
— Трусливые душонки?.. — глухо повторил я за ней.
Нет, надо было отправить ее с Султаном. Я, конечно, не злопамятный, но, как говорит расхожая фраза, зло помню хорошо, и память у меня хорошая.
Настя сама признала однобокость заявления, меня вновь обаяло лицо с милыми ямочками:
— Не парься, это я образно. Не хочешь участвовать в эротическом боди-арте — не буду настаивать. Потом сам пожалеешь. А вообще я благодарна тебе за помощь, хоть и несу всякую чушь. Спасибо.
Мои плечи неуверенно приподнялись.
— Пожалуйста.
Два разновысотных мокрых создания стояли друг против друга в обжигавшем интимностью полумраке и глядели прямо в глаза.
— Прости за то, что наговорила, не думая.
— Да ладно…
— Нет, правда.
— Любой бы…
— Не любой. — Серый взгляд прожигал насквозь, превращая мозги в шашлык, а сердце в отбивную, от которой невидимые зубы откусывали по кусочку. — Далеко не каждый согласится взвалить на себя помощь бездыханной засранке, которую ненавидит всеми фибрами души — я же вижу, не отнекивайся. Тебе претит вид пьяной девушки, даже такой симпатичной. Ты ни разу не взглянул на Теплицу с желанием. Я наблюдала. Ты молодец.
— Это не девушка. — Я указал взглядом в сторону кровати. — Это труп. А я не некрофил.
— Не некрофил — это хорошо, не люблю извращенцев. Тогда кто? Закомплексованный зануда, затурканный маменькин сынок, компьютерный задрот, робкий провинциал, который никогда не видел женщину ближе чем на картинке?
— Пожалуй, мне пора.
Настя перекрыла выход.
— Снова обиделся? Вспомни наш разговор о кавказцах. Если у тебя есть желания — говори о них, тогда и только тогда тебя услышат. А ты молчишь и делаешь вид, что тебе все равно. Если ты не гонишься за популярностью у противоположного пола, то возможны варианты, которые я перечислила. На правду не обижаются. Если ты не один из перечисленных, то кто? Гей? — Перекрещенные руки в одно движение скинули с плеч бретельки мокрого платья. — Дай руку. Руку, я сказала!
Мою пятерню припечатали к белому счастью. Настя задумчиво помяла ее прижатой сверху ладонью.
— Нет, ты не гей. Впрочем, это я еще в танце почувствовала. Может быть, ты игрок?
С пылающими ушами я оторвал руку от улыбавшейся собеседницы, игравшей со мной, как коррупционер с жаждущим начать маленький бизнес просителем.
— Именно, — с жаром заявил я, — игрок. Но не такой как другие, для которых отношения — спорт. Пьедесталы, результаты, командная игра и передача по эстафете — не мое. Ненавижу чужие игры, где меня считают пешкой. И вообще любые грязные игры. В другие играю с удовольствием.
— С удовольствием, говоришь?
Настя достала колоду карт. Я даже не заметил, откуда. Видимо, глаза не туда смотрели.
— В какие игры умеешь?
— В «подкидного».
Полненькие щечки сморщились, отчего даже ямочки на них стали просто дырками.
— Нудно и долго. Давай просто по одной карте, у кого выше — тот победил. В американку.
Я судорожно сглотнул.
— То есть, на желание?
— Не боишься?
— Я?! — Разве может девушка говорить такое парню в глаза? Даже зло взяло. — А ты? Не боишься?
Настя фыркнула:
— Нет.
— Я тем более.
— Значит, играем. Налей. — Мах золотой копны указал в сторону кухни.
Желание дамы — закон.
Кухня была обычной; от той, что у меня дома, она отличалось только размерами и количеством встроенной техники. Вправо от входа буквой Г вдоль стен стояли и висели шкафчики, а левую стену занимали холодильник и стол с мягким уголком. В холодильнике нашлась открытая бутылка вина, я принес ее и два бокала к ковру, на котором с удобством расположилась Настя. Пол — правильный выбор, когда игроки похожи на мокрых куриц. Я с удовольствием опустился на пушистый ворс.
С поднятым бокалом Настя повела плечами, это вызвало колыхание предоставленных гравитации красноносых колобков. Жуть. Чарующая, манящая, невыносимо зовущая к безумствам. Вот так они это делают с нами, красивые женщины, рраз — и на крючке. Подсекай. Кто бы ни был, если он самец — значит, пойман. Отныне он просто карась на леске, что тянет теперь в банку с другими такими же карасями, выпучившими глаза и задыхающимися без воздуха. Однако… Гм. Обычно рыбак — мужчина.
— Небольшое уточнение по условиям. — Я на миг прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться. — Желания не должны касаться учебы и материально затратных тем, в остальном располагай мной и моими умениями как заблагорассудится.
Настя едва не уронила бокал:
— То есть, ты не будешь делать за меня дипломную работу?
— Почему так уверена, что выиграешь?
— Совершенно не уверена. Если проиграю, то я бы за тебя сделала без проблем, потому настаиваю.
— Когда понадобится помощь, просто скажешь, и я в твоем распоряжении. Считай это обязательством. А на учебу и деньги не играем.
Чужой бокал задумчиво покачался в воздухе, затем потянулся ко мне, намекая, что хочет чокнуться:
— Черт с тобой. Кваздапилом был, кваздапилом и помрешь. За победу!
По квартире разнесся хрустальный звон.
— Чудесный тост. — Я отпил глоток, отставленный бокал занял место на полу как можно дальше. Не люблю разбитого и опрокинутого.
Настя с презрением отследила мою предусмотрительность.
— С желанием уже определился?
Будто под дых ударили. Я сощурился, за ехидством скрывая волнение:
— А ты?
— Не только с одним, а целую стратегию выстроила, как сделать игру интересной. Твоя.
Из неуклюже перетасованной колоды рубашкой верх на ковер легла первая карта, затем еще одна упала рядом с раздатчицей. Настя предупреждающе подняла руку:
— Давай договоримся: кто бы сейчас не выиграл, он велит обоим снять мокрое, чтобы не превратить его в грязное и замызганное. Нам в этом еще по домам идти. Только попробуй сказать, что возражаешь.
Я мечтать не мог о подобном желании, а его ставят условием! Внутри все взбурлило и заклокотало, поэтому с несусветным трудом удалось сделать голос сухим и серьезным:
— Принимается.
— Вскрываемся.
— Валет.
Настя перевернула свою карту:
— Восьмерка.
— Не возражаешь, если к оговоренному условию примажется маленькое дополнение: снимаем не сами, а один у другого?
Настя пожала плечами:
— Ты выиграл, тебе и решать. И то, что фантазия включилась, меня радует. Значит, не все потеряно.
Она поднялась во весь рост и, облегчая мне работу, раскинула руки.
Кто бы сказал мне раньше, что снимать мокрое настолько приятно? Это самостоятельное удовольствие, отдельное от остальных. Как пить и есть — то и другое нужно желудку, но насколько разные ощущения! Одна за другой вещи отправлялись в угол, на линолеум, чтобы не пачкать ковер. После финального элемента, с которым я на миг замешкался, придерживаемая за руку Настя подобно Афродите вышла из пены будней в абсолютную свободу. По крайней мере, я воспринял именно так. Поэтически. Настроение резко поднялось, хотелось петь, танцевать, и даже пьяная соседка не смущала. Пусть себе спит. Покрепче. И подольше.