История одной любви. Окончание — страница 27 из 43

Я рискнул:

— Она рассказывала, как однажды ввалилась ко мне в ванную?

Для Хади это не было секретом.

— Рассказывала.

— Что именно? Думаешь, она сказала все, дословно и с нюансами?

— Думаю, да, мне она никогда не врала. Она без спросу вошла к тебе, когда ты мылся, а ты ее выпроводил, точнее, выгнал взашей, если цитировать. Это поразило даже меня, ведь я столько всего узнала о мужчинах…

Не верится, что Мадина могла доверить сестре все. Это «все» слишком интимно и не всегда приемлемо. Особенно для такой, как Хадижат.

— Если в тот раз я ее сразу выгнал, откуда же знаю, что у нее родинка около соска?

Что сейчас прозвучит: признание вынужденной соучастницы или недоумение обманутой сестры?

Хадя минуту помялась.

— Говорю же, мне она доверяла все. Мадина не скрыла, что попыталась вместе помыться. Ты необрезанный, а у нее родинка, два знания связали вас невидимыми нитями и подготовили к возможности расспросить о твоем первом разе, от чего ты искусно увернулся. Когда она отправилась к тебе, у нее не было конкретного плана, а твоя реакция ее сначала возмутила, зато потом вызвала море восхищения.

Думаю, настоящая эмоция Мадины — возмущение, а восхищение — версия для сестры.

— Она приходила еще раз. Об этом ты тоже в курсе?

— В общих чертах.

Ничего себе. Тихая кроткая стесняшка, а держит в руках все дворцовые тайны. Любопытно: она пыталась как-то влиять на сестру? Младших обычно не слушают, но, зная тайны старшей, Хадя могла бы потихоньку действовать через Гаруна. Впрочем, это значило предать доверие сестры. И Гарун слишком прямолинеен, он мог вспылить и все испортить. Скорее, Хадя действовала убеждением, хотя не представляю, какими словами можно переубедить Мадину.

И если Хадя настолько осведомлена о шуры-мурных делах сестры, то и делишки брата не могли пройти стороной. Не верится, что сестры не обсуждали похождения любвеобильного братца, для которого Настя (звезда потока и ночная греза большинства одиноких студентов) — всего лишь вариант, легко меняемый на другие.

То, что я узнал, в целом порадовало: Хадя не ханжа, которая воротит нос от всего с ее точки зрения неправильного. Она понимает, что жизнь сложна и многообразна, что люди имеют разные желания, но при этом могут оставаться близкими друг другу. И она умеет хранить тайны, не ставя их кому-то в вину. Я спросил:

— Что Мадина рассказала про второй раз?

— Намекаешь, что она могла соврать или сказать не все? Сестра никогда и ничего от меня не скрывала. У вас были танцы с частичным раздеванием, затем она хотела устроить чувственные конкурсы, но с приходом Гаруна все пошло прахом. А ты прекрасно справился с ролью гаранта ее неприкосновенности, это был самый опасный и хлипкий момент в ее плане, который неожиданно оказался самым надежным.

— А что скажешь про отношения Мадины и Султана?

— Откуда знаешь?!

— От нее самой.

Хадя некоторое время не могла поверить, но повода не верить не было.

— Из-за него все случилось. — Она вздохнула и опровергла свои слова: — Нет, из-за нее. Не пойди Мадина на поводу желаний, они с братом были бы живы.

— Что случилось, то случилось, — сказал я. — Виноваты все, и одновременно никто не виноват. Посмотри вокруг: такова жизнь в этом сегменте вселенной, параллельной твоей. Возможно, именно Мадина была права, а мы все не правы. Мир запрещал ей желаемое, а в итоге забрал жизнь, разве это справедливо?

— Мир покарал ее за такие желания.

— Если бы за это карали, то землю населяли не миллиарды, а единицы.

— Кто знает, может, это было бы не так плохо?

— При определенных условиях я тоже проголосовал бы «за». Но карают почему-то не тех, кого надо.

В голове крутилась гаденькая мысль: Мадина жаждала телесных радостей, но берегла себя для будущего, в результате так и не познала главного, не ощутила себя женщиной в полном смысле слова. Может, стоило помочь ей в обретении желаемого? Даже настоять, подтолкнуть к тому, на что она не решалась. Ведь что получается: Мадина хотела, все вокруг тоже хотели, не хотела лишь ее семья, подобравшая в мужья человека, которому по барабану истинные желания будущей супруги. Может ли семья решать за человека?

А когда я в воспитательных целях лупил Машку, пошедшую тем же путем, что и Мадина — почему в моей голове царило противоположное мнение?

Попробую взглянуть со стороны. Вот передо мной Хадя — чистая душой и телом, ангел во плоти. С девушками, подобными Мадине, хочется провести время, с Хадей — жизнь. Если помогать всем Мадинам, сам станешь Мадиной, а Хадя останется далекой вершиной, на которую взирают из дремучего леса, мечтая покорить, но понимая, что это невозможно. Счастье быть с Хадей нужно заслужить, а для этого не нужно тратить время на Мадин.

Тем не менее, я по инерции продолжал оправдывать старшую сестру в глазах младшей:

— Мадина шире смотрела на вещи, не так, как принято у вас. И она так злилась, что дозволенное другим не дозволяется ей…

— Если девушка злится, — сказала Хадя, — значит, она не только неправа, но и понимает это.

Отличная формулировка, хоть на стену вешай. Я на всякий случай развил мысль, как бы обращая в шутку:

— То же можно сказать про власти.

Хадя хихикнула. Пока настроение на высоте, нужно пользоваться.

— У Мадины на груди была родинка. У тебя тоже есть родинка, Маша сказала. И едва не поймала меня на лжи, ведь я вроде как должен знать об этом. Не сочти за наглость, проконсультируй для будущих непопаданий в неловкие ситуации: где она расположена? Можешь показать на мне, не обижусь.

— Не будем об этом, ладно? — Хадя сразу как-то отдалилась, хотя осталась на месте. — У нас продукты кончаются. Муки пока много, и без хлеба и всего, что из теста, мы не останемся, но мясо кончилось, овощи только в соленьях, которые твоя мама оставила, а зелени и фруктов вовсе нет. Может, мне рискнуть с быстрым выходом в магазин?

— Ни в коем случае. Еще день-два, и я смогу сходить. Но если ты засиделась в четырех стенах так, что выть хочется, можно что-то придумать.

— Не надо ничего придумывать, продержимся сколько нужно.

Хадя стала готовиться ко сну. Моя рубашка, любовно сложенная в несколько раз, заняла место в пределах досягаемости, в одном белье Хадя впрыгнула в недра холодного сэндвича, составленного из одеяла и покрывал. Она спала на полу, где раскатывался уже неоднократно опробованный рулончик из всего, что нашлось под рукой. Раньше его раскладывали на полу кухни, но объект помощи находился в комнате, поэтому хлипкая перинка присоседилась к кровати. Хадя спала рядом со мной, и стоило моей голове незаметно подвинуться, а лицу обернуться и склониться, как открывалась лучшая из картин всех времен. К темноте глаза привыкли давно. Что такое темнота в освещенном городе после полной слепоты?

— Хадя!

— Что-то нужно?

Словно и не спала. Глаза глядели почти с материнской заботой. Из-под защитной стены одеяла торчало нежное плечо, мягкое и беззащитное, остальное только угадывалось — овеществленное чудо, живущее в этот миг исключительно для меня.

— Хадя, хочу сказать спасибо. За все.

— История перевернулась, да? Сначала ты ругал меня за «спасибы», теперь моя очередь. Мы оба делаем то, что должны, пусть это не согласуется с какими-то правилами. Правила пишутся для людей, а главное правило для человека — оставаться человеком.

— Не все выбирают человечность, когда прижмет. Мне повезло.

Получилось приторно, но Хадя улыбнулась.

— Мне тоже. Давай спать.

— Подожди. Можно нескромный вопрос?

— Нет.

— А околоскромный?

— Чувствую, что не отстанешь, и пойдут сотни вариантов скромности, которая, как свежесть, не бывает второго сорта, она либо есть, либо нет. Говори, а насчет ответа я решу.

— Ты была влюблена?

— Это нескромный вопрос, ответа не будет. Давай спать.

— Прости. Меняю тему. На той вечеринке, где мы с Мадиной и с тобой вновь познакомились, она спросила меня: мог бы я украсть невесту?

— Правда? И что ты сказал?

— Сморозил какую-то чушь, не заглядывая вглубь вопроса. Сейчас мне интересно: а ты хотела бы, чтобы тебя украли?

Могло показаться, что Хадя заснула. Нет, она думала.

— Нет, — бесповоротно раздалось в ночи.

А что-то во мне так надеялось на другое.

— Но…

Хадя перебила:

— Никаких «но», по нашим обычаям невесту крадет тот, для кого она уже невеста. Отношения на воровстве не строят, все должно быть честно.

— Кстати, о честности. Отек начал спадать, и я уже могу разглядеть твой силуэт.

— И давно? — Она мгновенно завернулась в одеяло по самые щеки. — Весьма многозначительное признание в момент разговора о честности. Не отвечай, не хочу знать, это может поставить обоих в глупое положение и испортить отношения. Спокойной ночи.

— Спокойной.

Хадя закашлялась. Не в первый раз, насколько я успел заметить. На полу холодно, и я помню, как там сквозило. И подобие перины, что лежит на проходе, жидковато, никак не для девушки.

— Хватит мне барина изображать, давай меняться местами.

— Ты больной, то есть раненый.

— А ты девушка. Мой довод круче. Перекладывайся.

Я смотрел на нее сверху, с уровня кровати, и это решило дело. Когда чужие глаза далеко, ей комфортнее.

— Хорошо. Переходи вместе с одеялом.

Два ватно-тряпичных свертка совершили в ночи движение, напомнившее брожение сонных пингвинов.

— Где бы ты хотела жить, здесь или на юге? — полетело в ночь с моего нового места.

— Никогда не думала.

— Как можно не думать о будущем?

— На самом деле это не имеет значения. Найдется, кому думать, а мне нужно будет думать о нем.

— Знаешь, мне очень нравится твоя логика.

— Это приятно. Давай спать.

Я глядел в бетонное небо с долины пола, окружавшей возвышенность кровати, где высоко в горах, невидимая и неслышимая, ждала своего джигита недоступная горянка. Хоть сейчас пиши легенду в таком стиле и объявляй ее древней, и все поверят. Потому что красиво и романтично, как всегда бывает в древних сказаниях. А для меня эта легенда — вот она, здесь. Со мной в середине мира. И внутри меня. В сердце. И легенда эта не про каких-то посторонних парня и девушку. Это я гляжу в небо с покрытой линолеумом долины, а высоко в горах ждет своего джигита недоступная горянка.