ты, наверное, на такое даже внимания не обращаешь. У меня было что-то похожее: однажды шоколада переела, потом год смотреть на него не могла. Плохой шоколад не ем до сих пор, даже от запаха воротит. — Настя развернулась и утопала в гостиную, где с удовольствием плюхнулась в кресло, промявшееся под ней со скрипучим хрюком. — Прости, что так вышло с Теплицей. Я хотела предупредить, но не успела совсем чуть-чуть. Ты как?
Взгляд и голос были виноватыми, Настя действительно извинялась.
Пришлось разуться и войти.
— Жив, и ладно. Дело прошлое. — Я перешел к делу. — Ты искала Гаруна. Нашла что-нибудь, хоть какие-то зацепки?
— Никто ничего не знает, а кто знает — молчит.
— У Султана был брат по имени Гасан, ты его, случайно, не знаешь?
— Пересекались, а что?
— Хочу задать ему пару вопросов. Как это можно устроить? Вспомни: какие-то общие знакомые или места, где он любил бывать…
— По этому вопросу ты пришел не по адресу, спроси у Теплицы или у Снежки, одно время обе с Гасаном мутили. Еще у Светки Чуракиной могут остаться координаты, она точно бывала в гостях и, насколько знаю, не раз. Номер телефона записала наверняка. Хотя… после гибели Султана ни у кого телефоны не отвечают. — Настя на секунду задумалась, затем тон смягчился и стал просительным, как у ребенка, сломавшего папин компьютер. — Кваздик, ты не обижаешься на меня?
— На обиженных воду возят.
— Ты это… пойми, я не специально. Она довела, и я не выдержала. Но теперь того снимка нет, слово даю. Хотя, ты, наверное, уже не веришь. — Пышная грудь передо мной надулась и опала в глубоком вздохе.
— Не верю.
— Я бы тоже не верила. Но я действительно стерла.
Мы помолчали. Я уже выяснил, что требовалось, Настю мое общество тоже несколько тяготило, однако витала какая-то незавершенность. Мне не хотелось уходить без яркой точки, показывающей, что я мужчина. Роль мнительного подростка, который приперся к девушке за извинениями, меня не устраивала.
А в головке под золотыми кудрями шла напряженная работа.
— Тебя больно побили? — не выдержала Настя.
— Меня побили качественно. Если не видно — включи свет.
— Но ничего серьезного? Ты же ходишь, глаза и зубы на месте…
— Как говорят автослесари, скрытые повреждения внешним осмотром не выявить.
— На твоем месте я бы возненавидела виновника мучений и мечтала отомстить.
Она умолкла. Вот, значит, чего она боится и почему не выпроваживает.
Я тоже молчал. Подтвердить такое, причем девушке — это опустить себя в ее глазах. Опровергнуть — выставиться ничтожеством, о которое вытирают ноги.
— Помнишь, я просила не заявлять в полицию, и сказала, что мы все решим? Я готова компенсировать. — Серо-голубые глаза собеседницы посеребрились затягивающей рябью, томной и настолько чувственной, что она стала размывать мысли. Настя поднялась. — Не подумай ничего такого, любой другой шел бы лесом. Только потому, что это ты. Вот такой, какой есть. Ты не болтаешь лишнего, и если честно, сейчас ты мой единственный друг, на которого могу положиться. Бок о бок с тобой мы пережили столько, что другим на полжизни хватит. На этот раз ты вновь проявил себя лучшим другом — не замешал меня в уголовщину, которой все могло кончиться. За это ты достоин награды. Пойдем.
Мою ладонь обожгло соприкосновением с чужими пальцами, меня потянуло в спальню. Но ноги застопорились. Настя поняла это по-своему.
— Не пугайся, дома никого.
— Я не поэтому.
— Не смеши. После того, что ты творил у Теплицы, а затем всеми путями старался добиться в клубе… Кваздик, подозрения в робости отметаются, не строй из себя девственника. Хотя… почему нет? Хочешь — строй, так даже интереснее.
В нежном полумраке комнаты, где мы оказались, центр занимала разворошенная постель. Настя спала, когда мой звонок вытащил ее из-под одеяла — сонную, разморенную, теплую…
Наглухо зашторенное окно пропускало света ровно столько, чтобы видеть главное. И я видел. Взлетевшая футболка махнула крыльями, ее унесло в неведомые страны. Настала очередь трико.
— Твоя награда ждет тебя, герой.
Награда… Моя награда… Заслуженная… Чудесная… О которой даже не думал…
Взглядом упавшего за борт матроса я проводил медленно двинувшиеся вниз по бедрам девичьи руки. А затем…
Сумрак, жадные руки и губы, поймавшие меня в блаженную сеть — это вспьянило и вынесло за пределы понимания. Я капитулировал, забыв обо всем, забыв о самой возможности сопротивляться. Мозги застопорило, в них что-то сломалось. Давно сдерживаемые инстинкты полезли наружу, словно орды термитов из разрушенного термитника.
Губы заблудившейся бабочкой порхали по губам… щекам… шее… Ласковые пальцы искусно разносили по кирпичикам крепостную стену одежды. Текучая грудь обволакивала тело и сознание под барабанный бой сердца, от которого при каждом последующем ударе откалывались куски и падали вниз, под ноги, укутанные пеленой телесного жара. Испепеляющие прикосновения освободили монстров желания, и те, жадные и неуправляемые, поползли по коже и полезли, продираясь, сквозь тлевшее возбуждением мясо в самый низ живота…
В череп стучалась мысль, которую убегавшая кровь отпинывала всеми руками-ногами-копытами, не желая видеть-слышать-чувствовать ее и стараясь перечеркнуть и забыть.
Хадя.
Ты пришел сюда ради нее!
И что? Она не дает мне и доли того, что просто так подарит Настя. Меня привели сюда мысли о Хаде, к ним же я вернусь, когда выйду. Здесь — территория за рамками. Территория страсти. Пространство, где обычные человеческие законы не действуют.
Все волшебно выпиравшее подрагивало и пульсировало; нежная мякоть, трепетная и взволнованная, вибрировала, как пруд на закате от топота стада, идущего на водопой. Ирреальность происходящего выбрасывала агонизирующие мысли и принципы на помойку. Никто и никогда не откажется от награды, которой меня волею случая одарила судьба.
Судьба? Стоп. То, что происходит — награда? Этакая медалька, мимоходом навешиваемая случайному доброхоту, чтобы отвязался и не вякал?
Организм вздрогнул, и дурман обмана рассеялся. Очнулся мозг.
Не много ли Настя о себе воображает? «Награда»! Истинные награды завоевывают честью и славой, а не навязывают в полутьме, словно ведя на убой. Предлагаемое — не награда… если вылезти из колодца сознания озабоченного подростка. Это либо жертва (но, увы, не в случае с Настей, не придававшей значения таким мелочам), либо…
— Это не награда. — Я отстранился. — Это подачка. Извини, подачки меня не интересуют.
Нащупав на стене выключатель, я ударил пятерней сразу по всем кнопкам, отчего потолок и стены вспыхнули в истерической иллюминации.
Скривившаяся сощурившаяся Настя сделала шаг назад. Ее щеки горели. По груди разливались малиновые пятна.
— Ты груб.
— Прости. — Я лихорадочно заправлял и застегивал почти снятую с меня рубашку. — Я пришел не за этим. Я не собака, ты не кость. И в моем мире кое-то пошло по-другому, я уже не тот Кваздик, который радовался карточному выигрышу и не смотрел в суть.
— А какой? И куда ты смотришь теперь?
Настя с каким-то остервенением выпрямилась. На меня вновь грозно уставились пухлые бойцы любви.
Меня продолжало к ним тянуть. Вопреки всему. Как же глупо устроен организм, как он слаб и безволен. Кинули косточку — он и побежал, виляя хвостиком.
— Не хочу быть псом на поводке инстинкта, — выдавил я.
— Мы все чего-то хотим, а чего-то — нет, но не все в нашей власти. Кое-что приходится принять, скрепя сердце и скрипя зубами. Так устроена жизнь.
— Нет.
Продолжения не последовало. Я не знал, как облечь в слова творившееся в голове. Слова передадут сумбур, а в это время смысл, едва ухваченный мной за хвост, ускользнет.
Настя не выдержала:
— Что «нет»?
— Не жизнь так устроена. Это мы делаем ее такой. У каждого из нас она такая, какую мы себе выстроим. — В голове, наконец, прояснилось, и я твердо закончил: — Я только что понял главное: если мы не идем к мечте, мы идет от нее.
Сложив руки на груди, Настя вдумчиво разглядывала меня. В глубине небесных глаз полыхало то обидой вместе с жаждой немедленной мести, то смесью удивления и сожаления.
По ее сложившемуся мироустройству прошла трещина. Она знала правило: обещай, но не давай парню искомое, когда он просит, и давай, когда уходит, чтобы передумал. Пока мужик бегает на поводке надежды, он никуда не денется, из него можно веревки вить. Нам скоро диплом писать — чем не повод не отпускать «настоящего друга»? В свое время попытка перевесить на меня проблему не удалась, так почему не попробовать еще раз? Вполне можно угостить мальчика конфеткой и пообещать, что если будет хорошо себя вести, то ему подарят целую коробку.
Настя изо всех сил пыталась вернуть ситуацию в привычное русло. Ничего другого она просто не знала.
— Дурак! — принеслось, когда я, заправившись, сделал шаг к выходу. В Настином голосе появилось что-то злое, как у ее подружки Люськи. — Любой другой бы на твоем месте…
Вот и сказано самое важное. Я улыбнулся:
— Именно. Я понял, где мое место. Теперь я на своем месте. Другие пусть живут по-своему.
— Ты и половины не представишь из того, что я могу тебе предложить. — Настю душила обида первого в жизни отказа. — Та ночь у Люськи была только прелюдией. Ты дурак, потому что не понимаешь, от чего отказываешься!
— К сожалению, понимаю.
Даже скулы напряглись от боли этого понимания.
Пальцы автоматически шнуровали обувь, а непокорный взгляд, обреченно попрыгав по окрестностям, вернулся к живой роскоши, которую я покидал. Словно покидал ресторан, полный блюд, которых не отведал. Но… это чужой стол.
— Дурак, — уже намного глуше повторила Настя.
— Возможно. Я и сам уверен, что буду часто приходить к этому выводу, но я делаю то, что должен.
Настя хмуро фыркнула:
— Не строй иллюзий. — Она прикрылась, наконец, стянутым с кровати одеялом. — Никто не оценит твоей никчемной жертвы.