Глава 5
По телефону следовали команды:
— Сядь на скамейку у подъезда. Под ней скотчем прикреплена полоска ткани, нащупал? Когда рядом никого не будет, завяжи глаза.
Едва повязка скрыла мир, рядом скрипнули тормоза.
— Кваздапил? Документ есть?
— Мне сказали «Без глупостей», поэтому нет.
— Дерзкий, да? Откуда знаешь Люську-Теплицу?
— Учимся вместе. Могу перечислить всех сокурсников и преподавателей. В моем телефоне есть их контакты.
На этом опознание личности завершилось. Кто-то обшарил мою фигуру и карманы на предмет сюрпризов, телефон ушел в чужие руки, а меня препроводили в низкую легковушку.
— Без резких движений. Мы нервные.
Последовало несколько слов на своем языке, сказанных, видимо, водителю. Дальше меня везли и затем вели молча, много кружили и, наконец, введенного внутрь некоего помещения, остановили и развернули. Ногами я почувствовал сзади кресло и сел.
— Можешь снять повязку.
В кресле напротив сидел Гасан — намного более бородатый, чем в день убийства, худой, напряженный. Глаза жгли, кулаки сжимались. Нас разделял большой цветастый ковер, по бокам от меня стояли два парня, плотные цветастые шторы были закрыты. Мы находились в стареньком частном доме, на это намекали кривоватые стены и труба вентиляции, проходившая в углу низкого беленого потолка.
— Мне передали, что ты друг Гаруна. Сейчас наши роды враждуют, и твой визит некстати.
Я боялся, что Гасан запомнил меня как водителя Хади, увезшего ее в неизвестность, но в том виде, как сейчас, узнать меня почти невозможно. Так и произошло, Гасан разговаривал со мной как с посторонним, которого видел впервые:
— Говори, с чем пришел, и уходи. Чаю, извини, не предложу.
Понимаю. Обычай. Никаких совместных трапез с врагом.
Долго репетированная речь вдруг вылетела из головы. Вместо хлестких многозначительных реплик, что должны привести к определенным выводам, вышло нечто серое и скучное:
— Гарун разозлился на Мадину за пошедшие о ней слухи, но дело обошлось пощечиной. Я был с ними, когда это произошло. Хадя их помирила.
В ответ — тишина. Гасан ждал продолжения.
— Я знаю, что Гаруна убил ты. — Вместо разрыва бомбы вышел пшик. Сильное заявление, на которое я так рассчитывал, булькнуло, как фекалия в унитаз, и, пройдя незамеченным, было смыто последующим. — Ты хотел отомстить за брата, которого убил родственник Гаруна за ложь о сестре.
На это Гасан соизволил ответить:
— Султан не врал, Шамиль убил его за слова, которые посчитал неправдой, но Султан отвечал за слова.
— Это тоже со слов Султана?
— Тебе нужны доказательства, что Султан был прав и пострадал ни за что? Хорошо. Слышал про заведение Мурада?
Я поперхнулся.
— Приходилось. Закрытый клуб со спортивно-эротическим уклоном.
— Гарун просветил? Уже за это его следовало убить. Но я говорю о другом. Мадина долго просила Султана сводить ее туда. При живом брате такой поход был самоубийством, и никому не докажешь, что желание не его. Если вы дружили, ты должен знать. Мадина если чего-то хотела — добивалась. Она добилась своего другим путем — устроилась нештатной сотрудницей в обслуживающий персонал. Там все скрываются под масками, узнать вроде бы невозможно, и кроме Султана и хозяина заведения секрета не знал никто. И все же нашлись такие, кто ее видел и узнал. Если у человека шило в одном месте, это шило в мешке не утаишь.
— Как же ее узнали, если все под масками?
— Как не узнать ту, которая ходит к твоему брату, когда думает, что никто не видит?
— Значит, свидетель — ты?
Гасан проигнорировал вопрос, но ответ был очевиден.
— Мадина обесчестила себя, — сказал он, — и в разговоре с Шамилем Султан отвечал за слова. Прав он был или нет, когда выдал тайну — другой вопрос, мы никогда не узнаем, как и о чем они говорили и почему пришлось рассказать о Мадине, но честность Султана вне подозрений.
— Султан что-то сказал, ты кого-то видел — то в темноте, то в маске. Это называется доказательствами?
Глаза Гасана сузились.
— Осталась видеозапись.
Я не поверил:
— Клуб делает записи, а посторонние знают о них и получают доступ?!
— Клуб ни при чем.
Не сразу мозги додумались до иного варианта. Меня передернуло:
— Султан дошел до того, чтобы снимать развлечения с сестрой друга?!
— Если Гаруну показать запись, он перестал бы называть ее сестрой. Еще вопросы есть?
— Да. Это же ты стрелял в Гаруна и убил Мадину?
Ответом были гробовая тишина и кромсающие взгляды.
— Я видел, как ты выходил из дома Гаруна в день убийства, — объявил я. — Могу подтвердить перед всеми.
Это был самый острый момент, я берег его напоследок — главный козырь, очень опасный для меня. В логове убийцы объявить, что ты единственный свидетель…
Да, глупо. Но я надеялся на здравомыслие того, к кому пришел. Пришел — значит, перестраховался.
И снова: бульк, пшшш, и словно ничего не было. Распрямив накачанные плечи, Гасан пожал ими:
— Это уже не важно. Думаешь, почему ты попал ко мне с такими предосторожностями? Меня уже ищут, твоя информация запоздала. — Гасан усмехнулся. — Хотел произвести впечатление? Произвел. Печально узнавать, что я оставил свидетеля. Но ты молодец, прийти ко мне, не зная этого — смелый поступок. Скорее всего, ты об этом думал и, как понимаю, принял меры. И все равно, когда все утрясется, я с удовольствием выпью с тобой чаю. Тебя проводят.
Меня везли обратно, а в голове стучало: все напрасно. Что я сделал? Ничего. И в таких условиях не смог бы ничего сделать. Конечно, хотелось выглядеть героем, решающим проблемы одной левой, но глядеть в глаза человека, которого нужно убить, и, тем более, думать об убийстве как о чем-то реальном, не из области фантастики, было трудно. Организм и подсознание протестовали, сознание впадало в ступор. Я не убийца.
Надо убрать эту жесткую формулировку и заменить более приемлемой. Мозг так устроен: что-то плохое называет другими словами, и оно перестает быть плохим. Например, можно постепенно, до получения нужного настроя, двигаться вот в эту сторону: я ни в коем случае не убийца, а мститель. Ради справедливости я должен отомстить. Именно ради справедливости.
А для этого должен убить.
Нет, пока не получается.
Тогда второй вопрос: что я узнал? Тоже ничего нового. Все и так думали на Гасана, никто не верил в Хадю-убийцу.
Частный дом с низкими потолками — единственная полезная информация. Кстати, важная. Имея только ее, я могу найти Гасана, дело во времени. Можно обойти весь частный сектор под видом контролера газовой службы или замены каких-то очередных счетчиков газа-воды-воздуха-электричества. Да хоть проверки состояния вай-фая. Город не настолько большой, чтобы не обнаружить дом с вечно закрытыми цветастыми шторами, это дело пары недель, а при везении и того меньше. Затем — просто следить за домом, чтобы убедиться, что в нем проживают товарищи с Кавказа. И можно переходить ко второй фазе, о подробностях которой не имею ни малейшего представления.
Вторая фаза — отомстить за Гаруна.
Но дело сдвинулось с мертвой точки. Я посмотрел врагу в глаза. Он видел мои. Убийца друга должен умереть, я постепенно свыкался с этой мыслью. Теперь мечта должна стать планом, а тот — действием. Хватит ли пороху в пороховницах? Скоро узнаем.
Хадя не встретила меня в дверях. Одетая в мою рубашку, с расплетенной косой она лежала ничком на постели с закрытым ладонями лицом, а заметные сквозь пальцы отечные припухлости говорили, сколько ей пришлось выплакать.
— Я вернулся.
— Я рада.
Она продолжала лежать лицом вниз, голос едва доносился — глухой и рваный. Из-под рубахи торчали голые ноги, и впервые Хаде было все равно. Захотелось погладить нежные пяточки, даже поцеловать. Ну и мысли. Ахтунг, алярм! Всколыхнувшуюся волну я подавил в зародыше, и моя рука медленно погладила Хадю по рассыпавшимся волосам.
Меня не одернули.
— Я нашел Гасана.
— Я рада.
Не похоже. Что-то в ней, конечно, приняло эту информацию в нужном ключе, в котором требовали принять обычаи. Хадя должна была обрадоваться — и необходимое случаю прозвучало, но ее душа, мысли и чаяния в сказанном отсутствовали.
Я знал, что делать этого нельзя, и все равно присел под бок немому отчаянию, и ладонь вновь ощутила нежность черных волос. Сейчас черный цвет был цветом трагедии, и трагедия была настоящей, до слез, до внутреннего слома, до желания уничтожить всех, кто в ней повинен. Последнее было исключительно моим чувством. Очень сильным.
— Глупая. — В донесшемся до меня голосе не было жизни. Слова неслись из бесконечного далека, из настоящего ада, где все это время находилась Хадя. — Жалела себя, что потеряла брата и сестру, это казалось концом жизни. Сегодня я могла потерять все. Не могу так больше. Нет сил.
— Я тоже.
Огромное напряжение создало невыносимый электрический ток, он превратил человеческую руду, притворявшуюся стальной, в магниты, их потянуло друг к другу. Тела обрели собственную волю. Руки — свободу. Рубашка была просто сорвана — некогда искать никому не нужные пуговки, каждый миг стоил жизни. Реальность обратилась в цветные пятна, они плясали в голове, готовой взорваться, а мои руки и губы творили такое, что Хаде в страшном сне не приснилось бы. И вдруг…
Родинка. Надо же, в каком месте. Больше ни один мужчина не увидит ее, даю слово. Теперь это моя родинка.
Чувственное взаимоуничтожение продолжилось. В какой-то немыслимый момент раздалось:
— Кваздик, не надо!
Не надо?! Надо! Именно это. Именно сейчас. Жизнь дает лишь один шанс. Вчера было рано, завтра будет поздно, как говорил один ломатель истории.
— Не надо… — молил странный шепот, пока закрытые глаза с болью жмурились, а кулаки бездумно мяли покрывало.
— Хадя, милая, я люблю тебя…
— Не надо…
— Люблю…
Глава 6
Алое забытье отпустило не сразу. Щель в трудно отворившихся глазах показала завернувшуюся в халат Хадю — ее трясло в углу, куда она забилась. Черная паутина волос, не заплетенных в косу, опутывала плечи, струилась по рукам и прижатым к груди коленям, липла к бедрам.