Отмена отцами Большого Московского «синода» 1666–1667 гг. целого ряда постановлений, принятых осенью 1620 г., отнюдь не привела ни к полной кассации, ни к смягчению соборного вердикта, вынесенного Игнатию: его осуждение и извержение из патриаршего сана остались в силе и впредь. Негативное отношение к памяти «злокозненного собеседника» Гришки Отрепьева, распространившееся в российском обществе после Собора 1620 г., отразили «лицевые» изображения русских первоиерархов, созданные для «Большой государевой книги, или Корня российских государей» 1672 г. Более известный как «Царский Титулярник», этот памятник, предназначавшийся исключительно для использования в монаршем и посольском обиходе, отразил сугубо официальный взгляд на личности верховных светских и духовных правителей Московии (до царя Алексея Михайловича и патриарха Питирима включительно).[217] Его составители поместили среди прочих и портреты двух низложенных к тому времени первосвященников – Игнатия (ил. 1) и Никона (ил. 3), которые были изображены на них в полном архипастырском облачении, однако без обязательных в средневековой иконографии нимбов вокруг головы, символизирующих высоту патриаршего служения.[218] «Персону» последнего сопровождала легенда: «Преждебывший патриарх Никон», дополненная пространным пояснением по нижнему свободному краю листа: «В прошлом во 175-м году святейшими патриархи Дионисием Констянтинопольским, и Паисием Александрийским, и Макарием Антиохийским, и Нектарием Иерусалимским, и преосвященными митрополиты, и архиепископы, и епископы и всем Освященным собором извержен». Надпись на портрете другого опального патриарха лишь лаконически сообщала его имя: «Игнатей».[219] Очевидно, авторы Титулярника 1672 г. ограничились столь краткой легендой для представления предшественника Филарета Никитича по нескольким причинам. Они вполне могли опустить титул Игнатия Грека под впечатлением ежегодного его анафематствования в Первую Неделю Великого поста, воспоследовавшего вслед за соборным приговором октября 1620 г., а от каких-либо разъяснений по поводу обстоятельств потери Игнатием патриаршества их удерживала явная политическая неактуальность подобных комментариев.
Со смертью патриарха Филарета 1 октября 1633 г. отношение правящей элиты Московского царства к попыткам заключения нового конкордата между восточными христианами и грекокатоликами Литвы изменилось кардинальным образом. Несмотря на появление в 1636–1638 и 1643–1646 гг. очередных проектов учреждения особого униатско-православного патриархата в Речи Посполитой, российские власти отныне воздерживались от повторения политики запрета свободного распространения памятников единоверной кириллической книжности, ввозимых на территорию страны из Великого княжества Литовского. Возврата к ней не последовало даже после того, как весной 1638 г. до царя Михаила Федоровича и патриарха Иоасафа I дошли слухи об уклонении в греко-католичество самого киевского митрополита Петра Могилы, распускаемые среди насельников северских монастырей его свергнутым предшественником Исайей Копинским.[220] Напротив, украинско-белорусские печатные и рукописные книги последней трети XVI – первой четверти XVII столетия, о чем уже говорилось выше, начали активно использоваться столичными типографами в качестве протографов изданий, выпущенных по благословению святителя Иоасафа, в том числе и для идеологической дискредитации намечавшегося русско-датского династического союза.[221] Проблема образования на землях Польско-Литовской державы автономной патриархии под эгидой Рима, призванной объединить всех украинцев и белорусов – приверженцев «вяры грецкей» вне зависимости от их конфессиональной принадлежности, по-видимому, всерьез беспокоила лишь Филарета Никитича: для патриархов Иоасафа I и Иосифа ее просто не существовало. Точно так же Филарет был последним из московских первосвященников, кто питал неподдельный живой интерес к личности и судьбе Игнатия Грека, скончавшегося в вынужденной эмиграции то ли около 1620-го, то ли около 1640 г.
Заключение
Итак, кампания по законодательному запрещению свободного распространения «литовских» изданий и рукописей в России, тщательно организованная и весьма успешно проведенная правительством во второй половине 20-х – начале 30 – X гг. XVII в., преследовала не столько вероохранительные, сколько политические цели. Отсутствие в первых двух монарших указах, что запрещали ввоз украинских и белорусских книг на территорию Московии, какого-либо идеологического обоснования вводимых карательных санкций, с одной стороны, и их выпуск еще до времени освидетельствования местными начетчиками Учительного Евангелия Кирилла Ставровецкого в октябре-ноябре 1627 г., с другой, свидетельствуют о независимости этих актов от результатов цензуры сочинения украинского теолога. Более того, именно гонения на «литовскую» православную книжность, начавшиеся в стране по воле царя и патриарха, во многом определили характер и тональность обвинений, выдвинутых против Транквиллиона и его произведения. Поэтому провозглашение в указах «великих государей» конца осени 1627 г. Кирилла Ставровецкого единственным виновником «порчи» всех без исключения украинско-белорусских печатных изданий и «письменных» кодексов выглядит незамысловатой пропагандистской уловкой, при помощи которой августейшие соправители пытались скрыть истинные причины затеянной ими акции. Повсеместное публичное сожжение рукой палача писаний Транквиллиона на кострах должно было оказать сильнейшее психологическое воздействие на москвитян и поколебать их традиционное доверие к хорошо известным памятникам единоверной книжности Речи Посполитой.
Неожиданное начало «антилитовской» кампании в сентябре 1626 г. и столь же внезапное свертывание ее в начале следующего десятилетия хронологически совпадали с наиболее серьезной попыткой учредить автономный униатско-православный патриархат в Литве в 20-х гг. XVII в. Пр и этом пауза между сентябрьскими указами 1626 и 1627 гг. и, напротив, оживление законотворческой деятельности в октябре 1627 – феврале 1628 г. весьма точно соответствовали по времени двум раундам переговоров греко-католических эмиссаров со священноначалием Киевской православной митрополии о перспективах заключения «новой унии» и создании объединенного патриаршества. Жесткая и оперативная реакция российского правительства на сомнительные экклесиологические маневры авторитетных западнорусских иерархов была вызвана не только ожиданием нежелательных геополитических последствий от образования отдельной украинско-белорусской патриархии, но и заочным соперничеством Филарета Никитича с его предшественником Игнатием Греком, эмигрировавшим из России в Речь Посполитую осенью 1611 г. Проблема состояла в том, что отец Михаила Федоровича вступил на патриарший престол, как он полагал, при еще живом Игнатии, который сохранял формальное право оспорить собственное низложение лета 1606 г. из-за совершенных тогда серьезных нарушений церковного законодательства и самой процедуры судопроизводства. В случае захвата скипетра Московского царства королевичем Владиславом Вазой второй всероссийский патриарх мог беспрепятственно увенчать его шапкой Мономаха, придав правлению польского принца внешне легитимный характер. Полная неосведомленность Филарета о реальном положении и судьбе Игнатия в Великом княжестве Литовском превращала его фигуру в грозный политический «призрак», беспокоивший государева родителя до последнего дня жизни.
В приложении к настоящей работе публикуются десять документов из архивов Оружейной палаты и Разрядного приказа, позволяющие лучше представить содержание семи указов царя Михаила Федоровича и патриарха Филарета, выпущенных в ходе «антилитовской» кампании. Текст документальных памятников передан гражданским алфавитом с заменой вышедших из употребления букв современными. Буквы, отсутствовавшие в словах под титлами, а также выносные вносятся в строку без специального выделения. Твердый и мягкий знак ставятся по правилам современного правописания. Буква «ъ» сохраняется лишь в середине слов для передачи особенностей произношения и правописания XVII столетия. Числа, обозначенные буквами, передаются арабскими цифрами.
Приложение
№ 1
[1627 г., сентябрь].– Преамбула к указной грамоте из Разрядного приказа в Вязьму воеводам, стольнику князю В. П. Ахамашукову-Черкасскому и Д. А. Замыцкому, и дьяку М. Сомову с упоминанием царского указа сентября 1626 г. о высылке из страны киевских книготорговцев М. Григорьева и С. Селиванова со всем товаром.
От царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии в Вязьму стольнику нашему и воеводам князю Василью [Пе]тровичю Ахамашукову-Черкаскому д[а Да]нилу Ондреевичю Замытцкому, да дьяку нашему Матвею Сомову.
В прошлом во 135-м году в сентябре писали к нам ис Путивля стольник наш и воеводы Богдан Нагово да Петр Бунаков, что приехали в Путивль из-за рубежа киевляне Матюшка Григорьев, Сенка Селиванов, а с собою привезли на продажу книги литовские печати: Апостальские беседы, Евангилья учительные,[222] Апостольские деянья, Трефолои, Максима Грека, Акафисты. И оне, Богдан и Петр, тех[223] киевлян и с ними книги, которые оне привезли с собою на продажу прислали к нам к Москве. И по нашему указу киявляня Матюшка Григорьев и Сенка Селиванов и книги, которые оне привезли были к Москве, отпущены в Путивль, а ис Путивля тех киевлян, Матюшку и Сенку, и с книгами велено Богдану Нагово и Петру Бунакову отпустить за рубеж.
А на Москве и в городех тех литовских книг, по нашему указу, покупать // [не велено]…