– Никогда бы не подумала, что ты такой жестокий, – сказала она. Ее глаза были полны слез. Подбородок и нижняя челюсть ходили ходуном. – Ну скажи хоть что-нибудь!
Слезы потекли у нее по щекам, двойной подбородок трясся так, словно она слишком долго просидела в холодной воде.
Какой-то разумный внутренний голос сказал мне: «Не сдавайся! Не поддавайся! Если не поддашься – проблема номер один будет решена!»
К сожалению, я редко слушаю свой внутренний голос. Я пробормотал:
– Ну перестань, перестань! Ничего ж не произошло!
Так я проворонил реальнейший шанс безболезненно расстаться с Солянкой. Она еще чуток повсхлипывала, взяла у меня носовой платок, измазала его соплями и призналась, что жутко ревнует, потому что дико меня любит. Конечно же, она знает, что поцелуи в щечку не считаются, тем более что чмокнул не я, а «приставучая девка». И она просит простить ее «срыв».
Я ничего на это не сказал, и Солянка решила, что прощена, снова сделалась довольна, как перепеленутый младенец, и принялась рассказывать о школе.
Последний урок отменили, вот почему она смогла так неожиданно прийти. И причину своего визита она тоже назвала. У Йо сегодня запланирована вечеринка, потому что его предки уехали. И меня на нее пригласили – передав приглашение через Солянку.
Я отказался. Мне надо учиться, сказал я.
– А если я тебя сильно-сильно попрошу? – Солянка сложила свои лапищи на манер маленькой девочки и прижалась ко мне. Она пахла потом и эвкалиптовыми конфетками от кашля. Ощущение было такое, что ко мне прислонилась огромная мягкая пастила. Меня слегка затошнило.
Я схватил проходящую мимо официантку за фартук и взмолился:
– Счет, пожалуйста!
Официантка прониклась важностью момента и позволила отдать ей деньги. Солянка надулась.
– Я же еще ничего не заказала, – пожаловалась она.
– Если хочешь, оставайся тут, – сказал я.
Естественно, это предложение было с возмущением отвергнуто.
Вконец расстроившись, я зашагал к остановке – с Солянкой, висящей на моем локте. Не успели мы дойти, как подъехал трамвай. Вагоны были набиты битком. Я пропустил Солянку вперед. Она взобралась на подножку и ввинтилась в середину вагона. Я чуть-чуть замешкался, потому что ненавижу переполненные трамваи, – и тут дверь захлопнулась и трамвай отъехал.
– Лучше поздно, чем никогда, – пробормотал я, развернулся и побрел домой пешком.
Суббота у нас дома всегда сумасшедший день. Мои дамы не знают, куда деваться от сплошного «стресса выходного дня». В эту субботу Дорис возилась с какой-то травяного цвета тряпкой, которую якобы выкроили не так, отчего задница у сестры выглядела огромной. Поэтому Дорис хотела все перешить. Попутно она злилась на Андреа за то, что та не желала ей помогать. Хотя Андреа ни фига бы ей не помогла, а только изгадила бы материал, потому что с ног до головы была вымазана какой-то белой грязью. Грязь должна была раз и навсегда сделать кожу идеально ровной и чистой.
Мама звонила по телефону. В выходные она всегда боится «остаться не при делах». И поэтому каждые выходные даже слишком «при делах». Насколько я понял из телефонных разговоров, она пробовала один раз организовать поход в театр, два раза в кино, три раза на теннис и четыре раза встречу в кафе с подругами.
Бабушка занималась стиркой. Она рассортировала все грязное белье по девяти мешкам и спорила с тетей Труди из-за того, что та, мол, пачкает нижнее и постельное белье со скоростью света.
– Три раза на дню менять трусы и два раза в неделю наволочки – это я называю не любовью к чистоте, а бзиком! – возмущалась она.
А тетя Труди возмущалась в ответ, что бабушке нечего совать нос в ее нижнее белье. Бабушка заорала, что без ее обязательных постирочных суббот дом давно бы лопнул от грязного белья, а тетя Труди прошипела, что это уже бабушкин бзик – воображать себе, как без ее высочайшего надзора все в доме пойдет под откос. На что бабушка прорычала:
– Не дерзи!
А тетя Труди прорычала в ответ:
– Я уже не в том возрасте, когда дерзят!
Потом в спор вмешалась тетя Лизи. Она пришла из кухни, где пекла печенье-звездочки на день рождения подруге, и попросила этих двух ссориться потише, потому что их ор ее нервирует, и из-за этого у нее сгорел вот уже второй противень с печеньями.
Тогда бабушка и тетя Труди, моментально забыв про свои разногласия, переключились на тетю Лизи. И стали орать, что это возмутительно – перекладывать на них ответственность за ее нулевые кулинарные умения.
В кухне действительно воняло горелым. А на столе возвышалась гора чего-то черного, очертаниями напоминающего звездочки. Я положил этого черного себе на тарелку и пошел в свою комнату. Путь пролегал мимо мамы, разговаривающей по телефону. Она вырвала тарелку у меня из рук и пробормотала что-то про горелую еду, провоцирующую рак. Я вернулся обратно и набрал нормальных печений из маленькой горки. Тетя Лизи, как раз вернувшаяся на кухню, погрозила мне скалкой.
Проходя мимо телефона второй раз, я увидел, как мама прилежно поедает те самые черные звезды, вызывающие рак.
– Давай, закругляйся постепенно, – сказал я ей, – я жду звонка!
Мама возмущенно покрутила пальцем у виска и затараторила с полным ртом в трубку.
– У тебя есть свой аппарат в комнате, – сказал я, – почему ты все время занимаешь наш общий?
Тут мама узрела у меня в руке неспаленные звездочки и цапнула парочку.
– Не сжирай последнее! – заорал я и прижал свое пропитание к груди. – Если уж ты ни фига для сына не готовишь, так хоть не обворовывай!
Мама саданула мне ногой по левой голени, от боли я рассыпал всю свою добычу и, ругаясь на чем свет стоит, похромал к себе. С лестницы я увидел, как мама запихивает в рот печенье, сидя на полу.
Войдя в свою комнату, я сразу заметил: тут кто-то побывал. На полу не валялось ни одного конверта от пластинок и ни одной газеты. На письменном столе кто-то сложил все мое барахло ровными стопками. А тапки аккуратно, носками в одну сторону, поставил перед кроватью.
Все ящики и двери шкафов были закрыты, разбросанных шмоток нигде не было видно. И повсюду воняло лимонным средством для уборки. Я приподнял покрывало и заглянул под кровать. Ну конечно! Пепельница и использованные бумажные носовые платки тоже исчезли.
Я выскочил из комнаты с диким воплем:
– Кто это сделал?!
– Это ты сделала? – прорычал я, вбегая в гостиную, где тетя Фея с телевизионным пультом в руке ждала, когда же наконец начнется послеобеденная детская передача.
– Ничегошеньки я не делала, – закудахтала тетя, – а что, что такое?
– Какая-то свинья вылизала мою комнату! – взвыл я.
– Черт возьми, не смей так обо мне говорить, – сказала бабушка, входя в комнату. – Свинья – это ты! Два ведра мусора я вынесла из твоего сарая!
– Мы же договаривались, что в моей комнате никто не прибирается! – орал я.
– Мы же договаривались, что ты сам прибираешься в своей комнате! – орала бабушка.
– Мусор в моей комнате – это мое дело! – кричал я.
– Твоя комната в моем доме – так что это и мое дело, – кричала бабушка.
Нет ничего гаже и трусливее, чем припирать к стенке намеками на собственность! Но старая кошелка именно это и проделывает каждый раз! Когда она так разговаривает с мамой или тетей Труди, это уже мерзко, но они-то хоть зарабатывают сами и могли бы переехать куда-нибудь, если бы захотели. Но обращаться так с несовершеннолетним червяком вроде меня – это уж совсем непорядочно. За это я наказал бабушку своим наводящим ужас первобытным криком, который на этот раз удался так, что в гостиную сбежался весь народ. Когда я ору от ярости, то не слышу, что говорят другие, я даже вижу с трудом, все во мне концентрируется в этом крике. Лишь когда внутри не осталось и пузырька воздуха и крик постепенно затих, я снова увидел всех моих дам.
Бабушка сказала:
– Ребенка все-таки надо лечить!
Дорис сказала:
– Влепить ему пощечину – мигом вылечится!
Андреа сказала:
– Это всё нервы!
Мама ничего не сказала, а тетя Фея показала всем свои дрожащие руки и захныкала:
– Я вся трясусь, когда он так кричит! И давление, кажется, до трехсот поднимается!
Только тетя Труди мне посочувствовала – она ведь сама только что ссорилась с бабушкой из-за стирки. Положила руку мне на плечо и прошептала:
– Тут уж ничего не поделаешь! Она старая и упрямая!
Бабушка, конечно, старая и упрямая, но на слух не жалуется.
– Ну-ка повтори это громко! – закричала она.
И тетя Труди повторила все, что прошептала мне, громко, на всю комнату. А бабушка снова обвинила ее в наглости. А тетя Труди сказала, что возражает против такой формулировки, потому что сорокалетняя женщина не может быть «наглой», и неважно, что она говорит, все это не наглость. И бабушке пора бы срочно отвыкнуть от манер старого патриарха. Мама и тетя Лизи поддержали тетю Труди. Бабушкино поведение их возмущает, сказали они! А Дорис и Андреа встали на бабушкину сторону – наверное, только потому, что та была против меня.
Чем все это закончилось, я так и не узнал, потому что вдруг зазвонил телефон. Я бросился к нему и поднял трубку. Голос, который я вначале не распознал, произнес:
– Добрый день, можно поговорить с Вольфгангом?
– Я у телефона, – сказал я.
– Здорово! А то я уж подумала, что номер неверный, все время было занято!
Теперь я узнал Йоши. И спросил:
– Ты что-нибудь разузнала?
– Кучу всего, – сказала Йоши, и сердце мое заколотилось. Все-таки это совсем непросто – вдруг обменять мертвого мотоциклетного фрика на живой экземпляр отца.
– Ну так, он существует или нет?
Я старался, чтобы мой голос звучал небрежно, хотя на самом деле с замиранием сердца ждал, что расскажет Йоши. Только она не стала ничего рассказывать:
– Это длинная история, а я в телефонной будке, не хочу, чтобы дома кто-нибудь узнал про все это, а то начнут приставать с дурацкими вопросами. И у меня закончились монетки. Может, встретимся где-нибудь?