Я разделся, залез в ванну и включил душ. Он висел криво, и вода брызгала не только на меня, но и на мои шмотки, брошенные на пол, только мне было все равно. Я стоял под душем, пока теплая вода в бойлере не закончилась и я не посинел от холода. Ни одного полотенца я не нашел и втиснулся в халат тети Феи – поросячье-розовый махровый халат с вышитыми букетиками фиалок и трехэтажными рюшами по вороту.
Я обернул эту безумную тряпку вокруг себя два раза, завязал пояс на талии и глянул в зеркало.
– Ну что, красавчик? – спросил я свое отражение. – Уже голубой или только-только решил им стать?
Отражение сладко улыбнулось мне в ответ.
– Посмотрим-посмотрим, лапочка, – пробормотал я, взял нежно-розовую помаду тети Феи и намалевал себе рот Мерилин Монро. Потом накрасил ресницы, заляпав черным нижнее веко, и закрасил темные кляксы зелеными тенями. Чтобы уравновесить все это, сверху накрасил веки синим. Чуть-чуть розовой помады втер в щеки. Волосы начесал на лицо, так что получилась длинная-предлинная челка.
Напоследок прицепил на уши бабушкины огромные коралловые клипсы и вышел из ванной. Засунув руки в карманы халата и покачивая бедрами, я направился в Синюю гостиную.
Умильно улыбаясь, я вошел туда, наклонил голову и пропел:
– Ах, дорогуши, не поможете разжиться тампончиком? Надо позарез!
Дорис и Андреа вытаращились на меня с открытыми ртами. Они явно не знали что сказать. А такое с ними случается очень редко. Я развернулся и отчалил, виляя задом. Я уже шел по лестнице, когда Андреа заорала:
– Ольфи! Поди сюда!
А Дорис крикнула:
– Ольфи! Нам надо с тобой поговорить!
Я оставил сестринские вопли без внимания и пошел дальше, держа курс на гостиную. Там стоят наши книжные шкафы. Я медленно шагал вдоль них в поисках длинного ряда красных переплетов энциклопедии. Их я обнаружил слева внизу, у окна. И вытащил том «ТА – ЭКО», где должны были быть слова на «Э», вроде Эдипа.
Я весьма необразован и поэтому лишь приблизительно знал, что в мифах Древней Греции Эдип играл какую-то важную роль. Почему чувак вроде меня не может справиться с собственным Эдипом, я понятия не имел и надеялся узнать это из энциклопедии.
Стоя перед книжными полками, я листал толстый том и где-то между Эдинбургом и Эдисоном нашел этого Эдипа (его имя означает «имеющий вспухшие ноги»), который был правителем Фив, сыном Лая и Иокасты.
Жутко несчастный парень был этот Эдип, если верить энциклопедии. Оракул предсказал его матери, царице Фив, что она родит кошмарное чудовище, которое, когда вырастет, убьет своего отца и женится на матери. Тут, конечно, венценосные мама с папой были в шоке. И просто-напросто избавились от новорожденного Эдипа. Но его спасли.
Ну а из-за того, что он понятия не имел, кто его родители, он убил в разборке, которых в Древней Греции было дофига, своего родного отца, освободил Фивы от Сфинкса и в награду за это получил трон и вдову правителя впридачу. А что эта дама и есть его мать, он знать не знал. Вдова, должно быть, сохранилась для своего возраста очень неплохо, потому что родила от Эдипа троих детей. И если бы Пифия держала язык за зубами, ничего бы не случилось, но глупое трепло растрезвонило обо всем. Иокаста, которая мама, впала в такую депрессуху, что от этого повесилась. А бедняжка Эдип выколол себе оба глаза и блуждал с Антигоной, своей сестрой (или дочерью, это уж как посмотреть) по стране, пока «земля не прибрала его». Черт его знает, что это значит.
С интересом читал я подробности этой невинно-греховной древней трагедии, но никак не мог допетрить, чего тут общего со мной. От меня же не избавлялись в младенчестве!
И навесить на меня желание кокнуть своего отца (правда, я его тоже никогда не видел) – это, знаете ли, малость чересчур!
Но в конце истории про Эдипа я обнаружил еще кое-что. «ЭДИПОВ КОМПЛЕКС, психоанализ: либидозная связь сына с матерью». Впереди забрезжил свет, и я вытащил том на «КРИ – МАС», потому что там должны быть слова на «Л» – вроде «либидозный»!
Вот что я нашел:
Либидо (лат.) – в секс. взаимоотношениях влечение, страсть, в отличие от потенции. По З. Фрейду, Л. является неосознанным влечением с ярко выраженным сексуальным характером и, таким образом, основным источником энергии бессознательного…
Ох ни фига ж себе!
Я задвинул оба тома обратно в шкаф. В голове была каша. Хорошо, сказал я себе, ну допустим, у сына либидозное влечение к собственной матери! Ну допустим, неосознанное влечение с ярко выраженным сексуальным характером! Если сам доктор Фрейд так утверждал, то мне, смиренному червяку, возникать нечего, ведь аргумент про то, что я это сексуальное влечение ну совершенно не ощущаю, не канает – речь-то идет о «подсознательном влечении».
Почему же тогда, вопрошал мой мозг, тонущий в психокаше, Дорис и Андреа опасаются, что я стану голубым? Если верить энциклопедии, я должен бессознательно хотеть только маму.
А если так, то это инцест, а никак не гейство, сказал я себе. Задумавшись обо всем этом, я вдруг услышал сзади какой-то булькающий сдавленный крик. Это кричала мама – она как раз шла через гостиную к себе в комнату.
Мама остановилась как вкопанная, уставясь на меня с открытым ртом, как до этого мои сестры. Я ласково ей улыбнулся.
– С-сын, ты что, с ума сошел? – заикаясь, произнесла мама и принялась тереть нос.
– А что такое? – спросил я. Полностью уйдя в свои мысли, я совершенно забыл про безумный розовый халат.
– Ольф! Карнавальная неделя уже несколько месяцев как прошла, – сказала мама. – Сними этот клоунский наряд и смой эту жуткую раскраску!
Я уселся на подлокотник кожаного кресла и сказал мягко и по-доброму:
– Перестань тереть нос, а то морщины появятся!
Так обычно говорит бабушка. Мама последовала моему совету и живо отдернула руку от носа.
– Объясни мне кое-что, мама, – продолжил я.
– Сначала умойся! – взвыла она. Ее рука снова дернулась к носу.
– Опять за старое? – предупредил я.
Мама уронила руку. Она подбежала ко мне, схватила за поросячье-розовое плечо и попыталась подтолкнуть в сторону ванной. Я не дался. Моя мама, надо сказать, обладает недюжинной силой, хоть и довольно тощая. Но и я не то чтобы слабенький припадочный мальчуган.
Последний раз мы с мамой мерялись силой лет этак шесть назад.
Я решил заночевать в саду, в палатке, а мама была против, потому что ночью обещали дождь. Бабушка тоже была против – якобы в этом возрасте я был склонен к ангинам и простудам. Так что мама строго-настрого запретила мне ночевать в саду. Но я все равно, втайне ото всех, поздно вечером отправился в палатку с подушками и одеялами. Мама, конечно, это заметила. Она пришла в палатку, ругалась и кричала, грозила всеми карами небесными, но я наотрез отказался уходить оттуда. Тогда мама просто схватила меня поперек, словно скатанный в рулон ковер, который несут в химчистку, и потащила в дом. Я орал и вырывался и, кажется, даже ее укусил. В ляжку, если мне не изменяет память. Но все напрасно. Она просто-напросто была сильнее меня! И сейчас было очень похоже, что нам снова придется померяться силами! Мама тянула и толкала, я упирался. Но за исход противоборства я не волновался – ведь за эти годы мое тело стало длиннее и тяжелее, и у нее уже не получилось бы обращаться со мной как со скатанным старым ковром. Пощечин она, конечно, могла бы мне надавать. Другие мамы, как я слышал от друзей, довольно часто прибегают к этому средству убеждения. Только вот телесные наказания у нас в доме строжайше запрещены!
– Ольф, – сопела мама, – сейчас же отправляйся в ванную!
Захват ее был болезненным, острые ногти впивались сквозь махровую ткань халата в плечо.
– Пусти, не то заору, – предупредил я тихо. На успех я не надеялся, но ошибся. Мама оставила мое плечо в покое.
– Ну чего ты в бутылку лезешь, – сказал я, – мне надо всего лишь спросить тебя кое о чем важном. А потом я смою с себя эту дрянь!
Я вытер рот. На вкус губная помада и вправду была гадкой. Как малиновый джем поверх бутерброда с салом.
– Тогда спрашивай уже, – засопела мама, снова натирая нос.
Я решил воздержаться от критики на этот счет и сказал:
– Речь об Эдиповом комплексе, потому что я никак не пойму, почему это влечение к матери, я имею в виду, если отца нет, в общем, с чем тут справляться! И каким боком тут эта гомосексуальность!
Я откинул челку со лба и начал объяснять все по новой, потому что запутался и увидел по маминому лицу, что она ни черта не поняла.
– Я про то, – сказал я, – каким образом, если нет отца, действует либидо сына к матери.
Мне казалось, что на этот раз я все объяснил предельно ясно. Но мама, как видно, так не думала.
– Что-что? – спросила она, широко раскрыв глаза.
Я повторил вопрос, стараясь говорить еще яснее. Мама повторила свое «что-что?» и еще больше вытаращилась.
– Так ты в эдиповом комплексе разбираешься или нет? – спросил я.
– Совершенно не разбираюсь, – сказала мама с сожалением и добавила, словно извиняясь: – Я же училась на юридическом!
Никакой-то от нее помощи в трудную минуту!
Я расстроенно покачал главой и покинул гостиную. Смыл боевой раскрас (это оказалось не так-то просто), облачился в спортивный костюм и выскользнул из дома через черный ход.
Темная-претемная, черная-пречерная ночь царила снаружи, только из Синей гостиной пробивался свет, падая светлым прямоугольником на клубничные грядки и указывая мне путь к дальнему забору. Я перелез через забор и двинулся вдоль него по мокрой от ночной росы траве к дому Акселя. На дворе стояла почти полночь, но Аксель часто бдит по ночам. Бывает, он читает до самого рассвета. Я уже сто раз вел с ним ночные разговоры, сидя у него на подоконнике, потому что его комната – на первом этаже. Только звонить ему по телефону ночью нельзя, чтобы не проснулись его родители.
В комнате Акселя горел свет. Я опять перелез через забор и прокрался к окну. Храпящий Аксель лежал в постели. Щека его покоилась на раскрытой книге. Я тихо свистнул, и Аксель перестал храпеть. Я еще раз свистнул, Аксель перевернулся на другой бок, щека его соскользнула с книги, книга плюхнулась на пол. Аксель подскочил на кровати и испуганно огляделся.