й.
Доченька, я очень прошу тебя сообщить мне скоренько, на чём основана твоя уверенность в судьбе Жени и других[188]. Сообщи также, получил ли Владя-Владлен такую же отметку на экзаменах, как Женя. Мне это очень нужно для справок, которые я тут навожу.
Целую тебя крепко, и до скорого свидания! Твои друзья — мои друзья! Твой папа.
26.12.55
Доченька!
Пишу на всякий случай — Иринка сообщает, что ты, вероятно, уже к 1-му января будешь в Москве.
Заявление об отпуске на свидание с тобой я подал. С нетерпением жду ответа и боюсь, что он может прийти раньше, чем я узнаю точно, куда ты переехала или переезжаешь.
Если ты ещё на старом месте, то помни, что ты можешь писать с дороги и что в Москве ты можешь просить разрешения на свидание с Иринкой.
Разрешения твоего начальника не поступило, и это убеждает, что ты действительно переезжаешь.
Ну, ни пуху ни пера. Помни, что все жаждут тебя увидеть на воле, и есть все основания думать, что «мёртвые воскреснут». Целую крепко и жду ответа. Папа.
14.3.56
Хорошая моя доченька!
Иринушка и её милые друзья переслали мне твоё письмецо. Они удивительно славные, и ты не должна сердиться за излишества в их доброте. Конечно, им самим нелегко живётся, и они и так уже много сделали и продолжают делать для нас, но, может быть, величайшая радость, доступная человеку — это радость добра — не брать, а давать. Не надо мешать людям быть хорошими — это качество не чрезмерно распространённое.
С интересом прочёл описание твоей «роскошной жизни». Это уже, как ты знаешь, нечто реально новое и, возвращаясь к нашим старым философским спорам, в какой-то степени является и твоей заслугой.
Ты права, у меня сильно слюнки текли, когда я читал о хороших книгах, которые тебе попадаются — в Тихоновском доме инвалидов не густо насчёт хороших книг. Но бывают случайности. Сейчас я читаю толстенный том материалов «Восстание декабристов». Меня не очень интересуют детали: подробности заговора, восстание и прочее — это «дела давно минувших дней». Не очень умно и не очень даже героично вели себя «герои декабря». Но какой поразительный эффект этого неудачного восстания! Это снова возвращает к роли фантазёров и «непрактичных» людей в истории человечества.
Мама сообщила мне, что ты хотела, чтобы я написал Нюсе. Я перечитал все твои письма, но нигде не нашёл её фамилии. Как же писать без фамилии? Если успеешь, сообщи, и я немедленно отпишу ей. Бедная девочка![189]
Получил письмо от Лауры. Она теперь уже совершенно вольная птица (в пределах Томской области), но Адрианочка осталась твёрдой до конца и, несмотря на уговоры подруг и даже директора училища, отказалась с ней разговаривать.
Мы с мамой обмениваемся размышлениями о тебе и твоих перспективах на будущее. Они нам кажутся неплохими.
Размеры этого письма рассчитаны на то, что оно пойдёт вместе с письмом Иринке. Будь здорова, моя хорошая. Целую тебя крепко, крепко. Верю, что ты не теряешь бодрости. До свидания. Папа.
Последние два письма отца мне в тюрьму я получила при освобождении нераспечатанными, как полагалось вольному человеку, но они затерялись во время наших дальнейших скитаний по чужим, хотя и дружественным домам, до получения своего жилья.
Из писем отца маме
Переписка родителей была особенно оживлённой в разгар либерализации — с середины 1955 и до апреля 1956 — кануна освобождения.
17.7.55
Здравствуй, родная моя!
Наконец-то прибыло авио-письмо Ирины, которое она писала, сидя у тебя. Теперь я с ещё большим нетерпением буду ждать твоих впечатлений о ней. Какая она получилась без нас? Она для меня совершенно неясна.
Если не считать моего нетерпения скорее увидеть тебя и дочек, я живу тут весьма неплохо. Гуляю, читаю и беседую с интересными людьми. Я уже писал тебе о встрече с одним «бывшим». На днях, во время прогулки в поле, у нас разговор как-то перешёл на такую, казалось бы, отвлечённую тему, как история Киевской Руси. Я и сейчас ещё не могу прийти в себя от этой лекции-разговора. Ну, решительно камня на камне не оставил он от моих представлений в этой части. Даже относительно фактической стороны дела. Совершенно новая картина. Норманны-варяги пришли не с севера, а с юга. Киев — матерь русских городов — первоначально — пограничная торговая фактория еврейско-хазарского царства. Даже Днепр — не Днепр, а легендарная река Самбатион. И так — обо всём. Поляне — не жители Приднепровья. Само название говорит о том, что это были жители полей, степей, которых тогда не было на среднем течении Днепра. Местность эта была покрыта густыми лесами и болотами.
Даже религия славян была не такая, какую описали Карамзин и проч. Перун — не славянский бог, а бог мореходов-варягов. Даже «вещий» Олег погиб не так, как это описано Пушкиным. Погиб он на одном из островов Каспийского моря. И вовсе он не собирался «отмстить неразумным хазарам», а во время похода по ограблению персидских берегов, и по найму тех же еврейско-хазарских царей.
Я знаю — ты, наверное, сердишься, что я заполняю письмо такими пустяками. Я и сам не мог бы указать, почему меня всё это так волнует. Но я чувствую, что всё это близко касается и меня, и всех нас. Какая тут связь — мне ещё неясно, но связь есть. Ну ладно, оставлю это пока.
Чувствую, что у тебя создалось неправильное представление, что мне не понравилась твоя карточка. Это неверное представление.
Не пиши загадками. Почему тебе не понравилось письмо Майи? Разница между молодёжью моего и отчасти твоего поколения и Майей с её друзьями заключается в том, что нам не нужно было так много знать. Все противоречия и разногласия были далеко впереди. Им же нужно знать неизмеримо больше, а знают они ещё меньше нашего. Вот почему меня угнетает увлечение Майи поэзией. Ей нужно учиться и учиться. Но об этом я сам ей лучше в другой раз напишу. Горячий привет Сусанне и проч. Целую и жду твоего ответа. Алёша.
22.7.55
Дорогая моя, здравствуй!
Вот уже с неделю, как я получил отчётное письмо Ирины, написанное у тебя, и с тех пор ещё с большим нетерпением жду твоего письма о ней. Что она из себя представляет? Конечно, я и сам это увижу при встрече, но когда эта встреча состоится — один Бог знает. Москва — «как рыба об лёд».
Между тем, я стал испытывать настоящий кризис материала для переписки с тобою. Не писать же тебе о погоде и нашем меню.
Несмотря на то, что нас тут — свыше трёхсот человек, и продолжают пребывать новые люди, я вращаюсь в очень ограниченном кругу. И всё это — обломки, бывшие люди. Очень грустно наблюдать у некоторых из них постепенное умирание, возвращение к идеям и формам не молодости, а раннего детства. Я с нетерпением жду приезда моей парижской приятельницы, о которой я тебе уже писал. В связи с общим «похолоданием» задержался и её приезд. Очень будет интересно посмотреть, много ли и что именно она сохранила из прошлого. Она еврейка, а евреи много «консервативнее» других. Одна из здешних жительниц — девица 72-х лет — очень бойкая, живая старушка. И хотя она в жизни запросто встречалась и разговаривала со многими историческими людьми, её собственные взгляды поразительно мелки и примитивны. Она — дочь участницы «Земли и Воли» и процесса 50-ти, с умилением говорит о дворянских гнёздах. Как-то заговорили об «Обрыве» и одном из героев этого романа, страшном нигилисте. Помнишь? Моя старушка даже обиделась слегка, когда я ей указал, что её мамаша и папаша тоже были нигилистами. Самая молоденькая моя собеседница — девушка 60-ти с чем-то лет. Бывшая плехановка, уже тридцать лет, с короткими перерывами, странствует по злачным местам. Но почему — неизвестно.
У меня установилась прочная переписка с Маечкой. Стараясь подделаться под её интересы, я пробовал даже перечитывать Пушкина. Но увы — каким я был, таким я и остался — варвар. Стараюсь заинтересовать её наукой. Не знаю, получится ли что-нибудь. Сильно мешает моя собственная безграмотность.
Очередное моё увлечение — история. Книг серьёзных нет, стараюсь обсасывать одного, видимо, знающего историка. К сожалению, он очень больной человек, редко выходит из комнаты. Его беседы открыли передо мною новый мир. Но я боюсь надоедать тебе этой темой. Скажу только, что многие факты, которые я в разное время вычитал, в том числе и такие, которые не имеют, как будто, отношения к истории, например, ледниковый период, приобрели совершенно новое для меня значение.
Дописал до этого места, и вдруг мне приносят твоё письмо от 10.7. Первое письмо об Иринушке. Вот спасибо! Прямо камень с сердца свалился. Какое прекрасное письмо, и как нам повезло с дочками. Значит — уже не даром прожили на свете. Теперь я буду ждать от тебя ещё и ещё писем о вашем свидании. Если будешь писать Стелле, передай ей горячий поцелуй. Я чувствую себя бесконечно обязанным ей за всё, что она сделала для нас, в особенности, для Ирины.
Ну, будь здорова, о себе продолжу в следующем письме.
30.7.55
Здравствуй, дорогая моя!
Привет от Елены Яковлевны Клейнер[190]. Помнишь ли ты её? Она тут работает врачом при больнице. Встретился с ней интересно: она всё ещё разыскивает своего мужа, Израиля, и приходит к нам, когда узнаёт, что прибыли новые люди, спросить, не встречал ли кто его. Честь его была восстановлена ещё, кажется, в 1939 г., и она могла бы вернуться домой, но не захотела и осталась в Караганде. Поступила правильно — здесь почти все такие, и она как хороший врач пользуется всеобщим уважением. Но рассудку вопреки, она никак не может себе представить своего Израиля мёртвым. В остальном — она умная, культурная женщина. Мне она очень обрадовалась, потому что Израиль ей много рассказывал о нашей с ним жизни в Кишинёве и потом в Туруханске.
Получаю письма от родных — от Бориса. Он прислал мне свой портрет и портрет дочери, на вид — хорошая одесская барышня. Сам он снялся в полной форме, покрытый орденами, медалями, и сверкающий шитьём и пуговицами. Зовёт к себе, хотя сам с семьёй ютится в подвале.