С удовольствием прочёл книгу Виппера «Иван Грозный», о которой я уже писал в прошлом письме. Она до смешного современна, т. е., скорее, была современна года три назад.
Очень меня растрогало умиление автора перед Грозным за то, что он уже тогда уничтожил множество зловредных служителей культа. Например, после ликвидации митрополита Филиппа, он уж заодно прихватил и епископов Казанского, Астраханского, Рязанского, Владимирского, Вологодского, Ростовского, Суздальского, Тверского, Полоцкого, Новгородского, Нижнего Новгорода, Псковского и Дерптского. И это по одному только делу. И опричнину он нисколько не баловал — они шли, как и прочие смертные. Он нисколько не пресмыкался перед Западом. Уже в последний год войны, когда страна была совсем разорена и истощена, он продолжал писать оскорбительные письма тем, у кого просил мира. Письма прямо поражают своей нелепостью. Например, его очень волновало, почему датский король называет шведского короля «братом», когда тот происходит от водовозов.
Всё же Виппер — профессионал-историк, и некоторые его обобщения очень занятны.
Дорогая моя, целую тебя крепко и надеюсь на скорую встречу. Твой А.
16.2.56
Здравствуй, родная моя! Давненько я от тебя ничего не получал, и не от тебя одной.
Полагаю, что у тебя не хватает времени внимательно следить за газетами или слушать радио — это очень жаль. Я с глубочайшим вниманием и интересом прослушал всемирно-исторический отчётный доклад. В нём и для нас много поучительного. Лично меня, при моей счастливой жизни, это мало задевает, но для прогнозов о делах Маюшки и её подружек материала достаточно. Пожалуй, тебе стоит заблаговременно похлопотать о совместной жизни. Нет, совершенно не прав был Соломон: ничего не проходит!
Несмотря на неудачу с планами переселения в Клин, я не совсем оставил занятия по подготовке к самостоятельной жизни. Читаю, размышляю и продолжаю пересмотр старого багажа. Самое замечательное, что я в нём, наряду с трухой, нахожу немало стоющего. Дело, по-моему, не столько в ценностях, сколько в самих нас, в подходе к этим ценностям.
Не сердись, родная, что письмо такое малосодержательное. Мне бы очень хотелось поделиться с тобою мыслями, и, в особенности чувствами, но ты знаешь мою застенчивость, и она вполне оправдана обстоятельствами. А событий у меня — никаких. Письмо Зины я сохраню и может быть перешлю его тебе частями.
Будь здорова — это главное. Целую тебя крепко, верю твёрдо, что мы ещё потрудимся и для себя, и для наших детей и даже внуков.
Твой Алёша.
24.2.56
Родная моя!
Вчера утром отправил тебе паническую открытку по случаю твоего, как я предполагал, долгого молчания. Ты уж не сердись, дорогая, я, право, твёрдо уверен, что «всё к лучшему», но когда я долго не получаю писем, я начинаю в этом слегка сомневаться, в особенности, когда замолкают все сразу. Но всё хорошо, что хорошо кончается.
Мой приятель-историк сильно хворает. Он очень плох, никуда не выходит, и я его ежедневно посещаю. Его воспоминания, когда мне удаётся вызвать его на воспоминания, меня очень занимают и волнуют. Он лично знавал героев недавнего прошлого, видал их в ореоле славы и величия, и потом на дне. И всё это только укрепляет моё отвращение к христианству во всех его вариациях.
Признаюсь, я с завистью узнал о твоей встрече со специалистом-физиком. Совершенно разделяю твои чувства. Совершенно верно, что невозможно быть «на уровне эпохи» без знания современной физики, без понимания теории относительности. К глубочайшему моему сожалению, для меня это книга за семью печатями. Тут наскоком ничего не добьёшься — нужна математика, и много ея.
Тут стоят небывалые морозы, сопровождаемые сумасшедшими ветрами-буранами. Но когда немного потеплеет, а потом подсохнет, я отправлюсь в город покупать книги. Тогда и тебе вышлю. «Иван Грозный» я читал по-английски, потому что по-русски его тут нет, книга библиотечная, из города, и переслать её тебе я не могу.
Относительно В.М. ты немножко ошибаешься. Она — не дура, но совершенно опустошённый человек. Это она 18 лет отдежурила «под тенью Льва». Лев, конечно — благородное животное, царь лесов и проч., но львята — совершенно выродились, по крайней мере, мужская их часть. Относительно их, я думаю, планы Черкеса вполне удались. Эта девица интересуется только стихами, которых знает сотни и тысячи. Сожалею, что дал ей адрес Иринки — компания мало подходящая. Но и отказать ей было неловко. Спасибо за орфографические поправки. Но чему ты удивляешься? Правописание и, в особенности, пунктуация, для меня всегда были тёмным делом. В особенности, двойные согласные. В сомнительных случаях я заглядываю в англо-русский словарь. «Сыпит» у меня самого вызывало сильные сомнения, но я торопился и, к тому же, забыл английское значение этого слова. А «интеллигент» даже и не вызывал сомнения: судя по здешним представителям этого сословия, одного «л» им заглаза довольно.
Снова — большое письмо Ирине на интересовавшую её тему — о причине прихода нацистов к власти в Германии:
6.3.56
Милая моя доченька!
Получил твоё обширное и очень содержательное письмо от 27.2. и вспомнил, что на днях поручил Зельме Марковне, подруге мамы, надрать тебе ушки за то, что не ты, а она первая сообщила мне о прибытии Маюшки и о её первом письме. Настоящим объявляется тебе полная амнистия и, учитывая все обстоятельства, я сам прошу твоего прощения.
Весть о твоей болезни ввергает меня в глубокое уныние. Дело не в ангине, а в том, что ты сильно переутомляешься, вероятно, скверно питаешься и, наверное, плохо одета для мерзких морозов текущей зимы. А как помочь этому делу — не знаю. Мама пишет, что ты категорически отказываешься от помощи друзей, и ты сама пишешь, что собираешься откладывать «лишние» 40 рублей и посылать их, «где они будут больше нужны». Чудаки вы, милые мои доченьки! Но, учитывая современное состояние мира, интересно бы посмотреть, что было бы, если передать его в руки таких, как вы с Майей непрактичных людей. Наверное, хуже не будет!
Верь, мне бы очень хотелось оправдать твоё лестное мнение о моей «учёности», и вопрос о том, почему гитлеровцы так быстро и легко пришли к власти в Германии, меня самого очень занимает. С моей точки зрения, это едва ли не самый важный и интересный вопрос современности. Но я не могу похвастать, что мне тут самому всё ясно. Незадолго до нашей разлуки мне попалась в руки книжка американского писателя Синклера Льюиса «У нас это не могло бы случиться». В этом романе автор очень убедительно доказывает, что «это» даже очень легко может случиться в США и, пожалуй, где угодно, во всём мире.
Я очень люблю писать тебе на такие большие и трудные темы, потому что это помогает мне самому для себя выяснить свои мысли и привести их в порядок.
Ничего не происходит сразу, даже «прыщ на носу», — говорят, — «не сразу выскакивает — всё сначала почешется».
85 лет тому назад Германия одержала полную победу над Францией. Война 1870-71 года имела большие последствия: аннексия Эльзаса и Лотарингии Германией, Парижская коммуна, установление Третьей Республики во Франции и, между прочим, уплата Францией громадной по тому времени контрибуции — 5-ти миллиардов золотых франков. Эти миллиарды сыграли большую роль в последующем бурном развитии германской промышленности. Конечно, они были не единственной причиной этого развития, но, безусловно, сильно ему содействовали. Сорок семь лет спустя, в результате Первой мировой войны, Германия потерпела полное поражение. Во главе победившей коалиции стояла Франция, а во главе Франции — Клемансо — «тигр», как его называли. Это был очень крупный и умный политик и, по твёрдости и жестокому упорству, полностью заслуживал свою кличку. Клемансо поставил себе цель — обезвредить Германию навсегда или надолго. Кроме того, у него из головы не выходили благотворные результаты миллиардов французской контрибуции для германской промышленности и военной мощи.
Для «тигра» Клемансо был очень умён, но международную экономику он понимал плохо. Используя решающее значение Франции в Версале, он добился договора об уплате Германией контрибуции даже не в 5, а в 100 миллиардов золотых франков и, кроме того, репараций, т. е. восстановления Германией всех разрушений, причинённых ею во время войны.
Требования эти были совершенно невыполнимы, и результатом их было не обогащение Франции за счёт Германии, а напротив — задержка в развитии французской промышленности и невероятно быстрое восстановление германской промышленности и военной мощи.
Нельзя сказать, что все государственные деятели того времени были так невежественны в вопросах экономики, как Клемансо. Но таковы были требования не одного Клемансо, а народа, и не одной Франции.
Немцы обладают замечательной способностью возбуждать к себе жгучую ненависть действиями, которые часто совершенно для них бесполезны. Помню, как во время своего страшно жестокого марша через Бельгию, немецкие солдаты — члены профсоюзов и социалисты, являлись в местные профсоюзные и партийные комитеты и с какой-то наивной наглостью требовали «дорожное пособие», так как они, де, странствуют по Бельгии. Война 1914 года захватила меня в Германии, откуда я только в 1915 году выбрался. Помню, как я однажды сидел в столовой Дома профессиональных союзов и слушал самодовольные рассказы солдат — бывших членов союзов, об их зверских подвигах на войне, — как они прикладами забивали на смерть пленных, расстреливали их целыми пачками. В этом отношении, если не считать массового истребления евреев, гитлеровцы не внесли ничего нового в немецкую практику ведения войны.
Словом, «глас народа» победил, и Клемансо навязал свои требования Германии. Но он забыл, или, вернее всего, не знал различия между контрибуцией, которую Франция уплатила Германии, и той, которую он думал получить в течение ста лет от немцев.
Чтобы скорее избавиться от немцев, сытые французские мужики развязали свои чулки, открыли кубышки и разменивали свою звонкую монету на бумажные деньги и выгодные займы. А немцам, чтобы вносить по миллиарду золотых франков в год, нужно было на такую же и даже большую сумму денег увеличить свой экспорт. Они должны были продавать дешевле французов, англичан и американцев, да ещё поставлять во Францию и Бельгию готовую продукцию по репарациям. Французам эти платежи и репарации не приносили счастья — их промышленность всё больше хирела от конкуренции Герма