18.5.55
Здравствуй, доченька моя!
Покончив с бюрократическим делами, я могу теперь надоедать тебе «умными» рассуждениями на философские темы. Как я уже грозился в прошлом письме, я разыскал в местной библиотеке книжку стихотворений и поэм Леси Украинки. Я хотел найти источники твоих, по-моему, «зловредных» увлечении (не сердись, Маёчек, папам положено поучать своих детей, залезая иногда для этой благородной цели даже им в душу сапогами). Каюсь, я взялся за эту книжку с предубеждением против автора, — и был приятно разочарован. Прежде всего я обратил внимание на портрет поэтессы на обложке. Да ведь это же типичное лицо нигилистки, т. е. народницы прошлого столетия. И стихи её типичны для этой славной группы, только слегка окрашенные вполне оправданными настроениями её личной трагической судьбы. Да ещё — великорусское народничество заменено «украинизмом», преклонением перед былой «славой» её народа.
Конечно — она не Шекспир. Сонеты Шекспира даже я — безнадёжный тупица в поэзии — прочёл недавно с величайшим наслаждением. Она, по-моему, рядовой, чернорабочий революции, каких было много, и должно было быть еще больше. О художественных качествах её поэзии я, к сожалению, не могу судить по вышеуказанной причине своей тупости, но я полностью солидаризируюсь с её мыслью:
Звездой летучей, искрой быстролётной,
Сияньем молний, острыми мечами
Хотела б я вас вырастить, слова!
Чтоб эхо вы в горах будили, а не стоны,
Чтоб резали — не отравляли сердца,
Чтоб песней были вы, а не стенаньем.
Сражайте, режьте, даже убивайте,
Не будьте только дождиком осенним.
Сжигать, гореть должны вы, а не тлеть!
Где же тут христианская слякоть всеобъемлющей и потому бесстрастной и, т. сказать, казённой любви? Я охотно себе представляю, что в прошлом столетии она могла брать примеры для своих идей в истории первого века христианства. Историческая ценность таких примеров — ничтожна. Но тогда это оправдывалось обстоятельствами, и конкретные христиане не представляли собой такой опасности для свободной мысли, как теперь. Ну, не буду тебя больше огорчать, доченька.
Я надеюсь, что ты найдёшь возможность порадовать меня своими письмами, когда только сможешь, и не будешь брать примера со своей сестренки, которая опять меня забыла. Вот приеду в Москву и выпорю ее, несмотря на её «библейскую красоту», как её описывает один мой приятель.
Напиши, дочка, по возможности, о чем ты думаешь, что ты читаешь, и как твои дела. Приветствую твоих приятельниц и мечтаю о скорой встрече и хорошем разговоре с тобой наедине и «по душам».
Целую крепко твой любящий тебя папа.
21.5.55
Милый Маёчек!
Получил сегодня твое письмо от 6.5. и очень, очень сожалею, что в отправленном тебе несколько дней тому назад письме продолжал надоевшую и тебе, и мне дискуссию о христианстве. Теперь мне всё ясно. Мама не напрасно упрекает меня, что я старомоден в своей «нетерпимости к нетерпимости».
Однако я претендую на смягчающие мою вину обстоятельства: в отличие от мамы, я ни разу никого из твоих приятелей не встречал и ничего не знаю о твоей жизни за эти 6 лет, и ещё меньше я знаю о твоей духовной жизни.
С радостью принимаю твоё обещание прислать свои стихотворения. Неверно, что я совсем не люблю поэзии. Недавно мне попались в хорошем переводе сонеты Шекспира, и я был прямо потрясён ими. Сейчас я, тоже в переводе, перечитываю «Избранное» Уолта Уитмена. Очень хорошо!
Дяде Борису я не писал, потому что название города и республики всё же недостаточно для того, чтобы письмо дошло, хотя, возможно, что он по своему званию достаточно известная в городе личность. Но я написал снова в Керчь по адресу Розы, а фамилию указал девичью, так как забыл фамилию её мужа. Думаю — дойдёт. А вообще мне ничья помощь больше не нужна. Как я уже тебе писал, я использовал справку Ирины и теперь жду ответа Москвы. Думаю, что ответ будет положительный. Мой приятель, который подал своё заявление раньше, уже едет домой и даже получил паспорт. Если и я получу паспорт, я поеду прямо к тебе на свидание. Там мы доругаемся.
Здоровье моё, Маечка, прекрасное. Не пишу о своём сердце и желудке ничего потому, что решительно нечего о них писать. Сердце у меня, вероятно, такое же, как было шесть лет назад, а желудок, безусловно, много лучше. Шесть лет тому назад мне доктор обещал, что я умру лёгкой смертью — лягу спать и не проснусь. С тех пор я каждое утро просыпаюсь и даже снов никогда не могу вспомнить.
Маёчек дорогой, с христианством мы покончили, но духовные твои интересы меня очень интересуют. Стихотворения твои — это хорошо. Я могу тебе обещать, что я их не читать, а изучать буду. А что, если ты мне еще расскажешь, что ты читаешь и что о прочитанном думаешь? Что плохого, если мы в чём-нибудь не сойдёмся? Ну, поспорим немного — это неплохо. Кстати, почему ты думаешь, что ко мне «в моём положении нужно быть особенно чуткой»? Это даже немножко обидно. Положение мое ничуть не хуже, чем у других, а «от столкновения мнений рождается истина». Ну, будь здорова, милая моя доченька, привет твоим приятельницам. Целую тебя крепко, и до скорого свидания. Твой папа.
28.5.55
Доченька!
Все свои новости я исчерпал в прошлых письмах. Просьбу о переводе в г. Клин я сдал, и на мои вопросы, двигается ли мое дело, получаю обнадёживающие ответы: двигается..
Хорошая сторона моей неудачной полемики с тобой — я перечитал пару книжек стихотворений. Прочёл «Листья травы» Уитмена — пра-прадеда Маяковского. Сначала меня раздражала необычность формы и размеров, а потом понравилось очень. «Я не весь умещаюсь между башмаками и шляпой» — пожалуй, короче и сильнее прозой никак не скажешь. Некоторые его стихотворения я даже переписал, хотел тебе послать, но боюсь тебе надоесть литературными поучениями, как философскими. Привет и поцелуи Папа.
6.6.55.
Здравствуй, доченька дорогая!
Получил твое письмецо от 19.5.
Теперь — всё. Инцидент полностью исчерпан. Больше того — так как всё познаётся путем сравнения, то я охотно признаю, что по сравнению с медиками, которые тебя лечили на даче[154], нельзя не признать некоторых положительных сторон «ловцов душ». Впрочем, несмотря на внешнюю показную вражду, между ними гораздо больше общего, чем расхождений.
Большое тебе спасибо, что ты заставила меня заинтересоваться поэзией. Началось с того, что, подыскивая материал для нашей дискуссии, я прочитал «Стихи и поэмы» Леси Украинки (больше тут ничего нет), потом прочитал «Листья травы» Уитмена, а потом вошел во вкус и стал читать ещё и ещё. Положительно, стихами можно иногда сказать и короче, и сильнее и, главное, — убедительней, чем прозой. Вот, например, я вычитал в «Советской литературе» (на английском языке):
«Кто может заключить в карцер улыбку, кто может окружить песню стенами?» Это стихи Мигеля Эрнандеса. Хорошо. Конечно, если не придираться бюрократически к букве. Потому что ещё Пушкин указал (цитирую на память): «Вдохновение не продаётся, но можно рукопись продать». Можно, и даже очень можно, окружить стенами поэта. Но сказано сильно и. в конечном счёте, верно. Кстати, этот же Эрнандес (он погиб во франкистской неволе) в том же стихотворении пишет (перевожу с английского): «Я горд, счастлив и свободен, потому что есть любовь». Ну, это больше по твоей части.
Милая доченька, ты напрасно беспокоишься о моем здоровье. Оно — хорошее, и, учитывая мой почтенный возраст — даже отличное. Жаль только — рука часто дрожит. Но это только в начале письма, а потом — проходит.
Теперь о семейных новостях. Как-то скуки ради, я написал в Керчь. Одна открытка вернулась обратно с пометкой, что такой улицы в Керчи нет. Спустя некоторое время я написал опять, указав девичью фамилию тети Розы (ты её, конечно, не знаешь), и получил сразу денежный телеграфный перевод от Розы и дяди Давида, всего 200 рублей. Это очень хорошо, так как я надеюсь, если мне выдадут нормальный паспорт, поехать прямо к тебе на свидание. Для этого, конечно, нужны деньги, так как тут никаких билетов и командировочных не выдают. Остальные новости: бабушка твоя (моя мама) умерла в 1950 г. Борис заболел диабетом (сахарная болезнь) и вынужден был выйти в отставку. Остальная родня по разным городам. Роза зовёт меня в Керчь. Но теперь это ни к чему, так как заявление уже подано. Однако, я полагаю, что иметь Керчь про запас не мешает, если я в Клину не найду работы, тогда буду просить перевода.
Жизнь тут по-прежнему уютна и скучна. В прошлое воскресенье ездил верст за З0-40 купаться в Темир-Тау. Купаться не купался, но водку пили исправно и пели украинские песни. Замечательно хорошо идут украинские песни под московскую водку.
Обязательно сфотографируюсь, как только найду хорошую фотографию. Кроме того, у меня карандашный мой портрет, сделанный тут художником. На этом портрете я с козлиной бородкой. Его я вручу тебе лично при свидании. А пока будь здорова. Целую тебя, моя хорошая, благо в письме борода не колется. Твой папа.
15.6.55
Доченька, милая!
Получил твоё письмецо от 5.6. Умница ты необыкновенная[155]. Каждое твоё новое письмо понемногу расширяет мои знания о тебе. Какие нежные, прямо христианские чувства к твоим преподавателям вызывают во мне твои дачные воспоминания! Но ты продолжай, прошу тебя, в таком же духе. Надеюсь, ты уже простила мне неуместные мои поучения, но, с другой стороны, ведь я оставил тебя совсем ещё ребёнком.
Я уже писал тебе в прошлых письмах, что надеюсь попасть к тебе на свидание, если получу нормальный вид на жительство. У меня даже были отложены деньги на дорогу, но вышла глупая история. Поехал, в первый раз за всё время, в город — на вокзал — узнать, сколько стоит билет до Тайшета, и в трамвае у меня деньги вытащили. Однако я не падаю духом. Отъезд отсюда ещё задержится на пару месяцев, а к тому времени я деньги достану.