— Холодно.
Я не знал, надо ли извиниться за то, что не перезвонил ей. Момент не казался подходящим. Хотя мне показалось, что её глаза спрашивали об этом.
— Ты выглядишь усталой, Джо.
— Мы ехали всю ночь.
— Тяжело, — сказал я и предложил ей стаканчик кофе.
— Ты один? — спросила она.
Что она имеет в виду?
— Надеюсь быть с полумиллионом других, — ответил я. И подумал, что замазал все щели.
— Да, — кивнула она.
Пауза.
— А, кстати, Джо, как семья?
— Братья где-то здесь. Мама с папой играют в Нью-Йорке.
Потом добавила:
— Ты здесь с группой?
— Естественно, — сказал я как можно естественнее. И немедленно пожалел, что соврал. Потому что она могла бы пригласить присоединиться к её друзьям.
— Ты... хорошо выглядишь, — отметила она. Похоже, она тянула время в надежде, что я проявлю чуть больше интереса.
Но я уже устал просто стоять тут и пытаться вести светский разговор.
— Извини, Джо. Парни ждут меня там на холоде.
— Да, конечно. Хочешь, выйдем вместе?
— Нет, это просто...
Она поняла, что мне не очень удобно и отстала.
— Приятного вечера!
Я заколебался, потом двинулся к выходу.
— Передавай приветы оркестру! — крикнул я.
— Они будут рады видеть тебя, Оливер. Приходи в любое воскресенье.
Отойдя от неё, я оглянулся. Джоанна присоединилась к другой женщине и двум мужчинам. Очевидно, тем самым, с кем она ехала сюда. Другие врачи? Или один из них её бойфрэнд?
Не твоё дело, Оливер.
Я шёл с ними. Я не пел, потому что это не для меня. Как огромная сороконожка, мы миновали суд округа, ФБР и Департамент юстиции и свернули у самого казначейства. В конце концов мы добрались до фаллического мемориала Отца Нации.
Я отморозил себе задницу, сидя на земле. И немного подремал под речи ораторов. Но и меня проняло, когда многотысячный хор запел «Дайте миру шанс».
Я не пел. У меня никогда не было слуха. Вообще-то, с группой Джоанны я мог и попробовать . Но было бы странно петь соло в толпе.
Я совершенно вымотался к тому моменту, когда отпирал дверь своего нью-йоркского полуподвала. В ту же секунду зазвонил телефон. Я сделал финальный рывок и схватил трубку.
В голове не оставалось ни единой мысли .
— Привет, — запищал я фальцетом, — это Эбби Гоффман, поздравляет вас и желает вам весёлого нового года!
Очень смешно, по-моему.
Но Марси не смеялась.
Потому что это была не Марси.
— Гм... Оливер?
Моя маленькая шуточка кажется оказалось не ко времени.
— Добрый вечер, отец. Я... м-м... думал, что это кто-то другой.
— Гм... да.
Пауза.
— Как дела, сын?
— Отлично. Как мама?
— Хорошо. Она тоже здесь. Гм... Оливер, насчёт следующей субботы.
— Да, сэр?
— Мы встречаемся в Нью-Хэйвен?
Я начисто забыл, что эту встречу мы назначили ещё в июне.
— М-м... Конечно. Разумеется.
— Отлично. Ты на машине?
— Да.
— Значит, встречаемся прямо у ворот стадиона? Скажем, в полдень?
— О'кэй.
— А потом ужин, надеюсь.
Давай, скажи да. Он хочет видеть тебя. Это чувствуется в его голосе.
— Да, сэр.
— Отлично. Гм... Мать хочет поговорить с тобой.
Вот так неделя бурных демонстраций закончилась для меня сдержанным разговором с родителями.
Марси позвонила в полночь.
— По новостям сказали, что пока вы совершали свой марш, Никсон смотрел футбол, — сообщила она.
В настоящий момент это не имело никакого значения.
— Без тебя дома чертовски пусто, — отозвался я.
— Ещё неделя и всё.
— Эта дерьмовая разлука должна наконец закончиться.
— Она и закончится, друг мой. Через семь дней.
27
В моей семье любовь заменяют традиции. Мы не показываем друг другу своей привязанности. Вместо этого мы посещаем обряды рода, тем самым демонстрируя нашу... лояльность ему. Праздников этих в году четыре: естественно Рождество, Пасха и День Благодарения. И ещё священный ритуал осени, Святой Уикэнд. День морального Армагеддона, когда вступают в бой Добро и Зло, когда Свет противостоит Тьме. Другими словами, Игра. Добрый Гарвард против Йеля.
Это время, чтобы смеяться и время, чтобы плакать. Но большей частью это время орать, визжать, вести себя, как недоразвитые тинейджеры и разумеется пить.
В нашей семье всё это, впрочем, проходит немного спокойнее. В то время, как большинство выпускников устраивают локальные разборки, предварительно заправившись Кровавой Мэри прямо на стоянках, Бэрреттов интересуют только результаты Гарварда.
Когда я был маленьким, отец брал меня на каждую игру на Солджерс Филд. Его объяснения были предельно подробными. В десять лет я разбирался в самых экзотичных сигналах рефери. Кроме того, я научился болеть. Отец никогда не вопил. Когда у Малиновых всё шло о'кэй, он издавал (почти что про себя) восклицания вроде «Молодец», «А, отлично». Ну а если наши гладиаторы были не в ударе, вроде того случая, когда мы продули со счётом 55:0, он мог произнести только: «Жаль».
Он был атлетом, мой отец. Выступал за Гарвард (гребля на академической одиночке). Он надевал галстук с чёрными и малиновыми полосами, которые означали, что он заслужил своё "H". Дающее ему право бронировать лучшие места на футбольных матчах. По правую руку президента.
Время не смягчило и не изменило ритуала схваток Гарвард-Йель. Всё, что изменилось — мой собственный статус. Пройдя обряды посвящения, теперь я сам обладал заветным "H" (хоккей). А следовательно, правом на собственное место в престижный пятидесятиярдовый ряд. Теоретически, я мог бы привести сюда своего сына и учить его, например, как обозначается пенальти.
Тем не менее, за вычетом тех лет, что я учился в колледже, а потом был женат, я посещал игры Гарвард-Йель вместе с отцом. Мать отказалась ходить на них много лет назад, и это был единственный в её жизни случай неповиновения: «Я не понимаю игры, — сказала она отцу, — и у меня мёрзнут ноги».
Когда игра проводилась в Кембридже, мы ужинали в почтенном бостонском заведении «Лок-Оберс». Когда полем битвы становился Нью-Хэйвен, отец предпочитал ресторан Кейси — патины меньше, еда лучше. В этом году мы сидели именно там, после того как альма матер проиграла со счётом 7:0. Игра вышла сонная, так что обсуждать особенно было и нечего. Что в свою очередь означало возможность всплытия тем, со спортом не связанных. Я намеревался не говорить о Марси.
— Жаль, — сказал отец.
— Это только футбол, — ответил я, похоже чисто рефлекторно уйдя в в оппозицию.
— От Масси я ожидал более агрессивной игры.
— Гарвард хорош в защите, — предположил я.
— Да. Возможно, ты прав.
Мы заказали омара. Что заняло время, особено с учётом всех этих толп. Вокруг бродили пьянные йельцы. Бульдоги гавкали песни победы. Гимны героизму футболистов. В любом случае, мы заняли столик в относительно тихом месте, где могли слышать друг друга. Если нам на самом деле было, о чём говорить.
— Как дела? — спросил отец.
— Почти так же, — ответил я. (Каюсь, я никогда не старался облегчать наши разговоры).
— Ты...тебе не лучше? — пытается проявлять интерес. Допустим.
— Немного.
— Это хорошо.
Сегодня я заметил, что отец выглядел более озабоченным, чем в прошлом году. И более озабоченным, чем когда мы ужинали в Нью-Йорке прошлым летом.
— Оливер, — начал он тоном, обычно предвещающим неприятности, — Могу я быть откровенным?
Он это серьёзно?
— Разумеется, — ответил я.
— Я хотел бы поговорить с тобой о будущем.
— О моём будущем, сэр? — спросил я, уже разворачивая защитные установки.
— Не совсем. О будущем Семьи.
Мне пришло в голову, что он или мать могли заболеть, или что-то в этом роде. С них вполне сталось бы сообщить об этом с таким вот флегматичным видом. Или просто написать. (Особенно мать).
— Мне шестьдесят пять, — объявил он.
— Будет в марте, — поправил я. Моя точность должна была доказать, что я в курсе и всё такое.
— Хорошо, тем не менее я должен думать так, будто мне уже шестьдесят пять.
Неужели отец интересуется размером социального пособия?
— Согласно правилам партнерства...
На этом месте я вырубился. Поскольку слышал ту же проповедь в тех же словах ипо тому же поводу двеннадцать месяцев назад . И знал, что он хочет сказать.
В прошлом году после нескольких разговоров с Гарвардскими шишками, мы направились перекусить в Бостоне. Отец предпочёл припарковаться прямо у своего офиса на Стэйт стрит. В этом здании размещалась лишь одна фирма, та, чьё название украшало фасад: «Бэрретт, Уорд и Сеймур, Инвестиционный Банк, Инк».
По пути к ресторану отец посмотрел наверх, на тёмные окна и заметил:
— Тихо, не так ли?
— В твоём личном офисе всегда тихо, — отозвался я.
— Это — глаз урагана, сын.
— Тебе нравится.
— Да, — сказал он, — мне нравится.
Что? Не деньги, определённо. И не власть, заключённая в гигантских вложениях — в города, предприятия или корпорации. Мне кажется, ему нравилась Ответственность. Ответственность — вот что его возбуждало — если это слово вообще может применимо к отцу. По отношению к заводам, открытым Фирмой, к самой Фирме, к её священному институту моральных ценностей, к Гарварду. И, конечно, к Семье.
— Мне шестьдесят четыре, — объявил отец тем вечером в Бостоне, один полный Гарвард-Йель назад.
— В следующем марте, — уточнил я, давая ему понять, что помню день его рождения.
— ...и, согласно правилам партнерства, я должен уйти в отставку в шестьдесят восемь.
Пауза. Мы шли по пустынной Стейт-стрит.
— Нам необходимо поговорить об этом, Оливер.
— О чём, сэр?
— Кто станет старшим партнёром после меня.
— Мистер Сеймур, — предположил я. В конце концов, есть ещё два партнёра.
— Сеймур и его семья владеют двенадцатью процентами, — сказал отец, — У Уорда десять.