Очередь к такси казалась бесконечной, и мы здорово замёрзли. Наконец подошла наша очередь. Перед нами возникло что-то вроде побитой консервной банки жёлтого цвета. Другими словами — нью-йоркское такси.
— В Квинс не еду, — буркнул водитель вместо приветствия.
— Я тоже, — ответил я, дёргая искалеченную дверцу, — так что едем на Шестьдесят Четвёртую, Ист, дом двадцать три.
Мы оба находились внутри. Так что теперь закон обязывал доставить нас по упомянутому адресу.
— Давайте лучше на Восемьдесят Шестую, Ист, пять-ноль-четыре.
Что?
Это поразительное предложение исходило от Марси.
— Кто, чёрт побери, живёт там? — спросил я.
— Мы, — улыбнулась она.
— Мы?!
— Парень, у тебя что, — поинтересовался таксист, — амнезия?
— А ты кто, — нашёлся я, — Вуди Аллен?
— По крайней мере, я помню, где живу, — выдвинул он довод в своё оправдание.
К тому времени остальные таксисты вдохновляли нашего выйти в рейс — при помощи дикой какофонии сигналов и ругательств.
— О'кэй, куда? — потребовал он.
— Восемьдесят Шестая, Ист, — сказала Марси. И добавила шепотом, что объяснит мне по дороге. Как минимум, это стало для меня сюрпризом.
Это было то, что военные называют ДМЗ — демилитаризованная зона. Идея принадлежала Марси — найти квартиру, которая не принадлежала бы ни ей, ни мне, ни даже нам обоим и была бы чем-то вроде нейтральной территории.
О'кэй. В этом был резон. Хватит с нас той крысиной квартирки. И в любом случае Марси выдержала испытание ею.
— Ну как? — спросила Марси.
Однозначно, место было великолепное. Хочу сказать, что выглядело оно точно, как на тех образцах, на верхних этажах «Биннендэйл». Я насмотрелся молодых пар, рассматривающих эти квартиры и мечтающих: «Эх, если б мы могли жить так же».
Марси показала мне гостиную, кухню, выложенную кафелем («Я пойду на кулинарные курсы, Оливер», её будущий офис, потом спальню королевских размеров, и, в конце концов, главный сюрприз: мой офис).
Да. У нас было два рабочих кабинета: Его и Её. Кожи на обивку моего пошло, наверное, целое стадо. Полки, сверкающие стеклом и кожей для моих книг. Комбинированное освещение. Всё, что может прийти в голову.
— Ну как? — переспросила она, ожидая хвалебной песни.
— Невероятно, — сказал я. Не понимая, почему чувствую себя так, будто мы играем в спектакле. Написанном ею.
И почему это вообще должно иметь значение.
— Что вы чувствуете?
В моё отсутствие методы доктора Лондона не претерпели изменений.
— Послушайте, мы вместе снимаем квартиру.
Брось, сказал я себе, «Кто платит» — это не чувство. И даже не то, что меня по-настоящему беспокоило.
— Это не эго, доктор. Проблема в способе, которым она... распоряжается нашими жизнями.
Пауза.
— Послушайте, мне не нужен дизайнер. И романтическое освещение. Как она не понимает, что всё это чепуха? Дженни купила нам чуть побитую мебель, скрипящую кровать и обшарпанный стол — и всё это за девяносто семь баксов! Единственными, кто заходил к нам на ужин, были тараканы. Зимой там дуло. По запаху мы точно могли сказать, что ели на обед соседи. Это была законченная развалюха.
Опять пауза.
— Но мы были счастливы, и я не обращал на это внимания. То есть, обращал иногда — например, когда сломалась ножка кровати. И мы смеялись.
Новая пауза. Оливер, что ты хочешь сказать?
Кажется, что мне не нравится новая квартира Марси.
Да, мой новый офис — просто чудо. Но когда нужно подумать, я возвращаюсь в свой старый полуподвал. Где и сейчас стоят мои книги. Куда до сих пор приходят счета. И куда я ухожу, пока Марси не бывает в городе.
А, поскольку идёт отсчёт последних дни перед Рождеством, Марси как обычно в отъезде. На сей раз в Чикаго.
Мне плохо.
Потому что этой ночью я должен работать. И не могу делать этого в домике мечты на Восемьдесят Шестой. Потому что весь Нью-Йорк сегодня в рождественских украшениях. А к моим услугам целых две квартиры — чтобы быть одному. И мне стыдно просто поболтать с Филом. Из-за страха признать, что я одинок.
Итак, на дворе 12-ое декабря, Бэрретт в своём полуподвальном убежище, роется в пыльных томах в поиске нужных прецедентов. И убивает время, вернуть которое не в силах.
Когда работа лечит, или, хотя бы оглушает, она на самом деле затягивает. Но благодаря свежеобретённому умению самоанализа, у меня не получается анализировать ничего другого. Я даже не могу сосредоточиться. И вместо дела «Мейстер против штата Джорджия» изучаю себя.
А в лифте на работе играют рождественские мелодии, а у меня от них рождественская шизофрения.
Вот проблема, доктор. (Вообще-то я разговариваю с собой, но поскольку уважаю своё мнение, то обращаюсь к себе «доктор» ).
Господь Бог, властью Своей утвердил, как закон:
«Будь дома на Рождество»
Я могу игнорировать многие из его заповедей, но эту блюду неукоснительно.
Бэрретт, у тебя просто тоска по дому, следовательно, тебе стоит, чёрт побери, составить какой-нибудь план.
Но, доктор, тут-то и вся проблема.
Где дом?
(«Там, где сердце, естественно. С вас пятьдесят долларов, пожалуйста»).
Благодарю вас, доктор. Ещё за пятьдесят, мог бы я спросить: Где моё чёртово сердце?
Это как раз то, чего я иногда не могу понять.
Когда-то я был ребёнком. Я любил получать подарки и украшать ёлку.
Я был мужем, и, благодаря Дженни, агностиком («Оливер, я бы не стала оскорблять Его чувства, говоря „атеист“»). Она приходила домой после обеих своих работ, и мы отмечали праздник вдвоём. Распевая не очень приличные вариации рождественских гимнов.
Что всё равно много говорит о том, что такое Рождество. Вместе — значит вместе, и мы всегда были вдвоём в этот вечер.
Тем временем на дворе полдесятого, пара дюжин дней на рождественские покупки — а я застрял на обочине жизни. Как уже сказано, у меня проблема.
Праздник уже не отметишь в Крэнстоне, как все последние годы. Мой тамошний друг сказал, что отправляется в круиз с «теми, кому за сорок» («Кто знает, что из этого может выйти?»). Филу кажется, что так он облегчает мне жизнь. Но он уплывает, а я остаюсь в сухом доке своих проблем.
Ипсвич, Массачусетс, где живут мои родители, претендует на звание моего дома.
Марси Биннендэйл, с которой я живу, когда она находится на расстоянии прямой видимости, считает, что носки надо вывешивать на Восемьдесят Шестой улице.
Я хотел быть там, где не буду одинок. Но что-то подсказывает мне, что оба варианта предлагают всего лишь половинку решения.
А, вот! Подобный прецедент с половинками уже был! Фамилия судьи, кажется, Соломон. Его судьбоносное решение вполне подходит и мне.
Рождество проведём с Марси.
Но в Ипсвиче, Массачусетс.
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!
— Привет, мама.
— Как ты, Оливер?
— Отлично. Как отец?
— Отлично.
— Это отлично. М-м... это по поводу... м-м... Рождества.
— О, я надеюсь на этот раз...
— Да, — немедленно заверил я, — мы будем. Я хочу сказать...м-м... Мама, можно со мной будет кто-то ещё? М-м...если есть место.
Идиотский вопрос!
— Да, конечно, дорогой.
— Из моих друзей.
Великолепно, Оливер. А то она непременно решила бы, что ты притащишь своих врагов.
— О, — сказала мама, не в силах скрыть эмоций (не говоря уж о любопытстве), — это отлично.
— Не из города. Ей понадобится комната.
— Это отлично, — повторила мама, — это кто-то... кого мы знаем?
Другими словами: из какой она семьи?
— Не из тех, чтобы суетиться, мама.
Это собьёт их с толку.
— Это отлично, — снова сказала она.
— Я приеду накануне. Марси прилетит с Побережья.
— Ох!
С учётом моего прошлого, мама, похоже, не сомневается, что речь может идти и о побережьи Тимбукту.
— Хорошо, мы ждём тебя и мисс...
— Нэш. Марси Нэш.
— Мы ждём вас.
Это взаимно. И это, как определил бы доктор Лондон, именно чувство.
32
Почему?
Я мог представить себе размышления Марси в перелёте Лос-Анджелес — Бостон 24-го декабря.
Одним словом их можно было выразить как: «Почему?»
Почему он пригласил меня познакомиться со своими родителями? Да ещё на Рождество? Это должно означать, что у него всё ... серьёзно?
Естественно мы никогда не обсуждали этих тем друг с другом. Но я почти уверен, что где-то там, высоко в стратосфере некая выпускница Брин Мора ломала голову над мотивами своего нью-йоркского сожителя.
Но она так и не задала этого вопроса: «Оливер, зачем ты приглашаешь меня?»
И к лучшему. Потому что, если честно, то единственное, что я мог бы сказать ей: «Не знаю».
Очередной из моих поспешных импульсов. Звонок домой, ещё до разговора с Марси. (Хотя Марси прямо загорелась, когда я сказал ей).
И ещё этот поспешный самообман: «Это просто друг, чтоб вместе встретить Рождество. Никакого значения, никаких „намерений“».
Чушь!
Оливер, тебе очень хорошо известно, что значит, когда приглашаешь девушку познакомиться со своими родителями. Да ещё на Рождество.
Приятель, это не просто прогулка с мороженным.
Всё это казалось теперь ясным и понятным. Теперь — это ровно неделю спустя. Пока я ходил по терминалу аэропорта Логан, повторяя круги её самолёта перед заходом на посадку.
Скажи, Оливер, что означал бы такой жест в реальной жизни?
Теперь, после нескольких дней размышлений я знал ответ. Брак. Матримонию. Супружество. Оливер, «не ты ли поднял эту бурю?»
Что, следовательно, делает поездку в Ипсвич чем-то, долженствующим утолить атавистическую жажду родительского одобрения. Почему меня всё ещё волнуют, что скажут мамочка и папочка?
Ты любишь её, Оливер?
Господи, что за идиотское время для вопросов!
Да? Ещё один внутренний голос кричит, что именно сейчас — самое время спросить себя.