Несмотря на более высокий уровень развития товарно-денежных отношений в городах, и там политическая культура и мировоззрение не стали принципиально иными. Городские обыватели представляли собой слои, занимавшиеся не столько ремеслом, сколько подсобными формами сельского хозяйства (главным образом – огородничеством). В целом по России до 40% жителей городов составляли лица крестьянского сосло-вия. Поэтому даже многие губернские города испытывали на себе значительное влияние патриархальных традиций деревни. Фактически, основная масса горожан являлась аморфной социальной группой, наделенной всеми чертами неустойчивой социальной психики. Осмысленных противников самодержавия в городах было гораздо больше, но и тут они не были сколько-нибудь серьёзно значимы.
На противоположном социальном полюсе находилось дворянство. Оно уже давно не представляло собой единого сословия.
Преуспевающие помещики втянулись в рыночные отношения. Поэтому по образу жизни и мышления они являли собой больше аграрную буржуазию, нежели дворянство. Но таких было немного. Не сумевшие перестроиться вставали на реакционные позиции и слепо защищали существующий политический строй. При этом требовали от правительства новых льгот и ссуд.
Имения большинства дворян были заложены и перезаложены. Поэтому они вынужденно связывали свою жизнь с государственной или земской службой.
Основная масса дворян-чиновников, хотя и не выступала с открытой критикой самодержавия, уже перестала быть его надежной опорой, поскольку имела довольно низкие оклады. Что касается представителей высших государственных структур, то они уже давно не являлись слепыми защитниками самодержавного строя. Многие из них признавали необходимость дальнейших политических реформ. И боролись с либеральными и социалистическими партиями лишь потому, что те не столько добивались этих реформ, сколько своими действиями дестабилизировали государственный механизм.
Земские служащие по своему мировоззрению сближались с интеллигенцией. Этот слой дворян оказался чуть ли ни главным двигателем либеральных преобразований. Его по-пытка «служить народу» вела прямой дорогой в оппозицию по отношению к самодержавию.
Оппозиционность основной массы интеллигенции определялась прозападным и конфронтационным (по отношению к собственному государственному устройству) мировоззрением и невысоким уровнем жизни. В силу своего места в системе производства и управления, а также особенностей политической системы России, интеллигенция была лишена опыта государственного управления. Ее социально-политические цели не были понятны основной массе населения. Тем не менее, интеллигенция ошибочно отождествляла собственные идеалы с потребностями всего общества.
Наиболее высокая степень социального напряжения в предвоенные годы была характерна для пролетариата. Но сам по себе он не являлся той силой, которая могла в одиночку поставить самодержавие перед необходимостью политических реформ.
Остальные сословия и социальные слои также имели свои причины для недовольства.
Темпы и направления развития экономики были не столь значительными, чтобы привести к обновлению национальной политической культуры. Ее основой продолжали оставаться монархизм, патернализм и общинность, а стержнем социальной системы – самодержавное государство. Сохранение традиционной культуры с неизбежностью оборачивалось отторжением новых мировоззренческих ценностей. Поэтому массы оставались глухи к агитации, как либералов, так и социалистов. Никакой идеологии, в смысле теоретически осмысленного выбора, у большинства социальных слоев и групп не было.
Российское общество оставалось инфантильным. С политической точки зрения, население страны представляло собой не классы со своими специфическими (экономическими и социальными) интересами, а совокупность региональных социальных слоев и групп, которым были чужды интересы таких же групп в других регионах. Соединить эти интересы в масштабах страны не удалось даже политическим партиям (на региональном уровне позиции самих партий были крайне слабыми). В этих условиях, во-первых, политические движения оказывались оторванными от слоев, интересы которых они выражали, во-вторых, единственной силой, удерживающей общество (регионы) от распада, продолжало оставаться самодержавное государство.
В условиях нищеты и озлобленности широкое распространение приобрели революционные идеи. Казалось, что создать справедливое общество достаточно легко: требовалось всего лишь уничтожить эксплуататоров, не дающих свободно дышать «простому человеку». Общество было готово к насилию. При этом масштабы прямого и осмысленного противостояния власти и общества оставались незначительными, политическая культура – неразвитой. Это не означало, что массы вообще пребывали в неведении относительно существования тех или иных политических доктрин. Образованные слои общества через прессу, систему образования, агитаторов стремились внедрить в них свое видение мира. Но для подавляющего числа социальных групп было по-прежнему характерно эмпирически-ограниченное обыденное мышление. Имея своим объектом преимущественно явления, а не процессы, носители такого типа мышления не обладали способностью предвидеть общую тенденцию развития общества. Таким образом, главным итогом изменений в психологии масс оказался не рост классового самосознания, а разложение традиционной морали.
Правовая культура интеллигенции. В Западной Европе основным источником социальных и правовых преобразований являлась активность масс: во Франции в XIX в. было три революции, в Германии – две, в Испании – пять, Англию сотрясали забастовки. Благодаря этому в Европе параллельно шли два процесса: формирование правового государства и политически ответственного общества. В России же до конца XIX в. уровень социального напряжения оставался незначительным. Давление общества на власть носило больше уголовный характер, нежели идейно-правовой или политико-экономический. В результате идея права властью не воспринималась.
В европейских странах определенной силой, подталкивавшей власть к правовым реформам, было развитое правосознание, правовая культура общества. Для русских горожан и, что особенно важно, интеллигенции, был характерен правовой нигилизм, то есть отрицание социальной ценности права. Основой мировоззрения интеллигенции являлись атеизм, рационализм, индивидуализм, культ личных прав и свобод без каких-либо обязанностей.
Все направления революционного движения – народники, марксисты, эсеры – отрицали необходимость права1. Фактически, даже такие столпы русской литературы, как Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой были в душе анархистами2. Например, Л.Н. Толстой не признавал власть человека над человеком и поэтому отрицал право, которую эта власть создает. «Политическое мировоззрение русской интеллигенции, – констатировал в начале XX в. публицист и юрист П.И. Новгородцев, – сложилось не под влиянием государственного либерализма Б.Н. Чичерина, а под воздействием народнического анархизма М.А. Бакунина. Определяющим началом было здесь не уважение к историческим задачам власти и государства, а вера в созидательную силу революции и творчество народных масс»3.
Правосознание интеллигенции представляло собой искаженное национальное отражение европейской культуры. Это ошибочное восприятие порождалось отсутствием в стране политических свобод, что не позволило ей правильно определить чаяния народа и собственные цели.
Экономической основой западноевропейской культуры являлась рыночная экономика. В России же экономика носила натуральный характер, а ее низкая эффективность заставляла крестьян держаться друг за друга в повседневной жизни. Интеллигенция воспринимали это как готовность народа к самоуправлению.
И социалисты, и либералы были едины во мнении, что основной причиной всех несчастий народа является самодержавное государство. Уровень знаний того времени не позволял осознать, что, как уже было сказано, форма государства является результатом целого комплекса социально-экономических причин, в результате не столько народ зависит от государства, сколько государство определяется способностью народа взять на себя выполнения части государственных функций. О том, что в стране с низкой плотностью населения, полунатуральным хозяйством и общинной, в своей основе, формой управления никакой иной власти быть не может, оппозиционно настроенным общественным деятелям просто не приходило в голову. Но социалисты шли дальше и отрицали не просто самодержавное государство, а государство вообще. По их мнению, пока существует государство – будь то конституционная монархия или буржуазная республика, – никакой свободы достигнуть невозможно, поскольку любое государство предполагает насилие. Поэтому, бичуя самодержавие, никто одновременно не пропагандировал идеалы право-вого государства, интеллигенция ориентировалась только на классовое противостояние, революцию. Наличие в стране казачьего самоуправления, крестьянских общин, коллективистского уклада жизни раскольников позволяли предположить, что после разгрома государства должна возникнуть система народного самоуправления.
Проблему будущего социалистического или революционного права никто из социалистов не разрабатывал. Даже в кругах юристов, трудно было найти кандидатов на должности прокуроров – все рвались в адвокаты.
Свобода без обязанностей и для Европы, где гражданское общество и система местного управления имела многовековую традицию, была чрезвычайно опасной идеей. У нас же свобода без обязанностей неминуемо должна была породить хаос и развал страны (что и произошло).
[1 Ткачев П.Н. Сочинения. Т. 2. М., 1976. С. 176, 231; Революционное народничество в 70-е гг. в XIX в. В 2-х тт. Т. 1. М., 1964. С. 71, 79.]
[2 Давыдов Н.В. Лев Толстой и суд. М., 1913.; Гольденвейзер А.А. В защиту права. Статьи и речи. Нью- Йорк, 1952.]
[3 Новгородцев П.И. Восстановление святынь. // Путь. Орган русской религиозной мысли. Кн.1 (I-IV). М., 1992. С. 429.]
Новая система взглядов начала формироваться в начале XX в. в виде неолиберализма. Его идеологи – Б.А Кистяковский и П.Н. Новгородцев – считали, что основные усилия требуется направить на создание правового государства и снижение накала классового противостояния. Однако идеологическое влияние этого течения оказалось очень слабым. Даже кадеты по-прежнему отказывались сотрудничать с властью и не обрели правовое мышление.