[97].
Начало частной собственности было положено накоплением отдельными семьями излишков продукции в виде богатств. Ими становились некоторые пищевые продукты и ремесленные изделия, металлы, производственный инвентарь и оружие, а у народов, знавших скотоводство, — прежде всего, скот. К наиболее ранним видам частной собственности принадлежали и рабы, речь о которых будет идти ниже. Естественно, что те, кто имел излишки, стремился накапливать их не только в натуральной форме, но и в превращенной форме сокровищ, общепринятых эквивалентов, предметных денег.
Этнографические данные свидетельствуют, что накопление богатств происходило, прежде всего, в семьях родо-племенных главарей и вождей. Это и понятно: именно они были хранителями и распорядителями тех ценностей, которые первоначально принадлежали еще всей общине. Так, у северо-западных индейцев квакиютль родовые сокровища — медные пластины — считались неотчуждаемой собственностью рода, но фактически были передаваемой по наследству собственностью вождя.
Медная пластина северо-западных индейцев.
У меланезийцев полуострова Газели (о. Новая Британия) главари являлись хранителями всех общинных сокровищ — раковин, которые они должны были использовать для общественных нужд, но использовали и для своих целей, ссужая малоимущих. Поэтому еще до того, как главари и вожди стали присваивать себе богатства общины, распоряжение этими богатствами было важным дополнительным рычагом, с помощью которого они усиливали свое влияние и приумножали свои богатства. Собственные сокровища одного из вождей тех же квакиютль состояли из 4 больших лодок, 4 рабов, 40 шкур морской выдры и 120 лыковых накидок; другого — из 4 больших лодок, 6 рабов, 60 меховых одеял и 200 лыковых накидок.
О накоплении частных богатств и зарождении частной собственности косвенно свидетельствуют и данные археологии. Так, вещи, находимые в погребениях додинастического Египта, уже помечены знаками собственности, несомненно не родовыми, а семейными, так как в разных погребениях они различны. Подобными знаками собственности, по-видимому, были и так называемые пуговицевидные печати, известные по энеолитическим культурам Передней Азии и Греции. К энеолиту, бронзовому и раннему железному веку Азии и Европы относятся многочисленные клады металлических слитков, оружия, орудий и украшений, игравших роль сокровищ и, по-видимому, денег. Интересен, в частности, найденный у с. Бородино близ Белгорода-Днестровского клад богатого, вероятно, церемониального оружия вождя, содержавший серебряное копье, серебряный кинжал, позолоченную серебряную булавку, нефритовые топоры — все это, судя по известным аналогиям, не местного происхождения. Наконец, к этой же археологической эпохе относятся общий рост богатств в погребениях и, что особенно важно, их неравномерное распределение, в частности появление наряду с обычными сложных по устройству и богатых по инвентарю погребений родо-племенных вождей. Таков, например, древнейший памятник этого типа на территории СССР — знаменитый Майкопский курган конца 2 тысячелетия до н. э. В нем на 11-метровой глубине, под балдахином, поддерживаемым шестью метровыми серебряными трубками, был захоронен мужчина с множеством украшений из золота, лазурита, бирюзы и сердолика, чеканными золотыми и серебряными сосудами, медным оружием и орудиями. В двух меньших и несравненно более бедных по сопровождающему инвентарю погребальных камерах кургана найдены останки двух женщин — по-видимому, убитых рабынь. Сходные с Майкопским так называемые «княжеские», но несомненно предшествующие появлению государственных образований погребения бронзового и раннего железного века известны во многих областях СССР и зарубежной Европы.
Реконструкция позднегальштатского «княжеского» погребения в Виксе, Франция (по Г. Чепмену).
Становление частной собственности проходило в острой борьбе с традициями общинно-родового коллективизма. Накопление отдельными семьями излишков не нужной им продукции было противно самому духу первобытнообщинного строя, и более имущим приходилось делиться с менее имущими. Разбогатевший человек, в особенности вождь, если он не хотел лишиться своего авторитета, должен был устраивать широкие, так называемые престижные пиры, из тех же престижных соображений щедро одаривать родичей, соседей и гостей, помогать нуждавшимся и т. д. У скупого богача нередко насильно отбирали излишки имущества: так, у некоторых оленеводческих народов Сибири в XVII–XVIII вв. отдельные семьи не могли иметь стад более чем в сто голов — остальные олени, если они не раздавались добровольно, отбирались родичами или соседями. Бывало, что такого скупца убивали: исследователь папуасов Л. Посписил приводит случай, когда общинники заставили ближайших родственников богача убить его стрелами со словами: «Ты не должен быть единственным богатым человеком, мы все должны быть равны, ты всего лишь равен нам».
Ожесточенное сопротивление древних коллективистских традиций тенденциям накопления богатств вызвало к жизни широко распространенные в эпоху разложения первобытного общества своеобразные обычаи массовых раздач и даже уничтожение накопленного имущества. У многих народов при погребении умершего, в особенности главаря или вождя, его богатства уничтожались, погребались, раздавались присутствующим и лишь часть их передавалась наследникам. На некоторых островах Меланезии состоятельные люди демонстративно уничтожали запасы циновок, считавшихся одним из мерил богатства, а во время праздников резали и раздавали своих свиней. У северо-западных индейцев накопленные богатства вначале уничтожались в день смерти владельца, а позднее стали раздаваться на специальном празднике «потлач». Потлач устраивался по самым разным поводам: при получении нового имени, вступлении в тайное общество, свадьбе, похоронах, поминках и т. д. Устроитель потлача долгое время копил богатства — меха, лодки, рабов, а затем выставлял их для всеобщего обозрения и с гордостью раздавал гостям. Однако потлач, как и престижные пиры и другие сходные по содержанию (так называемые потлачевидные) обычаи эпохи, не был лишь актом горделивого саморазорения. Устроитель своей щедростью устранял соперников, обеспечивал за собой или своими наследниками высокое общественное положение, приобретал авторитет и право на занятие общественных должностей; помимо этого, он становился участником ответных потлачей, на которых возвращал обратно по крайней мере, часть розданных богатств. Возможно, потлач выполнял и некоторые другие функции: советский этнограф Ю.П. Аверкиева, исходя из того, что на потлач приглашались члены не своего, а чужого рода или племени, видит в нем своеобразный институт развития обмена. Но так или иначе очевидно, что диалектически сложные и противоречивые обычаи эпохи разложения первобытного общества, даже и ограничивая накопление частной собственности, в конечном итоге способствовали развитию частнособственнических отношений.
Развитие частной собственности тормозилось сохранением общинной собственности на землю, бывшую основным условием и всеобщим средством труда. В то время как движимость, в том числе и орудия производства, уже стала частной собственностью отдельных семей, обрабатываемые земли, пастбища, сенокосы, охотничьи и рыболовные угодья оставались коллективной собственностью распадавшейся родовой или складывавшейся соседской общины. Более того, пока существовала коллективная собственность на землю, частная собственность имела второстепенный, подчиненный характер, не могла получить преобладающего значения, потому что, как отмечал Маркс, «частная собственность как противоположность общественной коллективной собственности существует лишь там, где… внешние условия труда принадлежат частным лицам»[98]. Индивидуализация труда и развитие частнособственнических начал с неизбежностью должны были привести к появлению частной собственности на землю. Она зарождалась в еще более ожесточенной борьбе, чем частная собственность на движимое имущество, и первоначально принимала своеобразные непрямые формы (право первопоселения, заимки и т. п.). Пахотные земли и особенно сенокосные и промысловые угодья еще долго продолжали считаться неотчуждаемой собственностью общины, но отдельные семьи, пользовавшиеся общинными наделами, всячески стремились воспрепятствовать переделам и постепенно закрепляли за собой право наследственного владения и монопольного распоряжения своим участком земли. Такое переходное состояние мы застаем, например, в Меланезии: на большинстве островов семьи владеют общинной землей лишь до тех пор, пока они ее обрабатывают, но на о. Новая Каледония надел уже сохраняется за семьей даже в том случае, если его обработка прекращена. Особенно долго сохраняли фикцию коллективной собственности на землю кочевники-скотоводы, однако и у них монопольное распоряжение вождей пастбищами и степными водоемами в большинстве случаев породило фактически частную собственность на землю. Однако в окончательном виде частная собственность на землю, как правило, складывалась только в классовом обществе.
Развитие частнособственнических отношений проникло и в большую семью, разрушая свойственные ей коллективистические порядки. Ее глава стремился стать единоличным распорядителем семейного хозяйства и собственником семейного имущества, усилить свою власть, стать неограниченным домовладыкой. Это вызывало сопротивление других взрослых мужчин, старавшихся обособить свое имущество и образовать со своими женами и детьми самостоятельные семьи. В связи с этим участились выделы и разделы — большие семьи делились на другие, пока еще также большие, но уже меньшие по размерам семьи. Но и они оказывались непрочными: раздираясь внутренними противоречиями, они делились снова и снова. Большесемейная община неуклонно уступала место малой, или нуклеарной (иногда называемой моногамной), семье, состоящей только из родителей и их детей и воплощающей в себе развившиеся частнособственнические начала.