Но Николай практически не знал своего соперника. Фотий прославился как необыкновенный ученый — слишком ученый, как сказали бы некоторые, обвиняя его в колдовстве; он был столь же решителен и храбр, как папа, но гораздо более тонок, гораздо более одарен богатым воображением и обладал гораздо большим знанием своей аудитории. Битва началась в 860 г. Николай сначала попытался заключить сделку, чтобы признать Фотия в обмен на духовные области Калаврии и Иллирии, которые принадлежали Риму до правления императора Льва III; но Фотий перехитрил папских легатов и написал письма Николаю в очень любезном тоне, но продемонстрировал, что относится к нему как к равному. Ситуация постепенно ухудшалась. Николай чувствовал себя оскорбленным и негодовал, а патриарх, уверенный в поддержке императора, проявлял все большую независимость. Наконец в апреле 863 г. папа торжественно отлучил от церкви Фотия, а тот, в свою очередь, парировал отлучением папы.
Именно во время этой бури страстей послы Ростислава достигли Константинополя. Ростислав был хорошо осведомлен о набирающем силу конфликте и вынес из него ценный урок для себя. Он, подобно василевсу, должен был сохранить церковь под светской властью. Ни Германия, ни Рим не предоставили бы ему на это право; но Константинополь, провозглашавший теории духовной независимости и находившийся столь далеко, чтобы контролировать такую церковь, мог оказаться ему сейчас полезным. Кроме того, доброжелательность империи становилась полезной и в том случае, если он вступал в противоречие со своим новым мощным соседом, булгарским ханом.
Император Михаил с радостью принял посольство. Его дядя, кесарь Варда, управлявший от имени императора, и патриарх, вспомнили о своем общем друге Константине Философе, греке из Фессалоники, более известном под именем Кирилла, которое он принял на смертном одре. Он зарекомендовал себя опытным миссионером и приобрел славу как лингвист и филолог. Соответственно, Кирилл со своим старшим братом Мефодием отправились в Моравию, вооружившись алфавитом, посредством которого они могли перевести Святые Писания на славянский язык[197].
Новости о посольстве и миссии переполошили европейские дворы. Борис Болгарский сразу начал подозревать миссию в политических целях. Он предпринял серьезные меры для охраны границ своего государства и вступил в переговоры с Людовиком Немецким. Позже (в 862 г.), когда сын Людовика, Карломан, наместник Восточной Марки, восстал, призвав на помощь моравов, против своего отца, булгары оказались близкими союзниками германского короля[198]. Нам не известны условия данного соглашения, но, очевидно, среди них было одно, которое побудило правительство в Константинополе перейти к активным действиям. Борис, так же как и Ростислав, заигрывал с идеей принятия христианства; но теперь он был готов принять его от германского двора[199].
О причинах обращениях хана в христианскую веру существуют различные истории. Некоторые рассказывали о греческом рабе, монахе по имени Феодор Куфара, который долго и много трудился, чтобы обратить в свою веру булгарского господина. Через некоторое время Куфара был выкуплен императрицей Феодорой в обмен на сестру хана, которая жила почетной пленницей в Константинополе. Но княжна приняла христианство, и она также использовала свое влияние на хана. Однако Борис проявлял упрямство, пока, наконец, ужасный голод не посетил его страну, а старые языческие божества не оказали булгарам никакой помощи. В отчаянии хан обратился к Богу своей сестры и раба, и тот ниспослал ему помощь. В благодарность Борис стал христианином[200]. Вторая история более простая. Греческий живописец по имени Мефодий получил поручение изобразить сцены охоты на стенах ханского дворца; но Борис, движимый внезапной прихотью, велел ему вместо этого нарисовать нечто ужасное, но неважно, что именно. Мефодий, являвшийся монахом, набожно полагал, что не существует ничего более страшного, чем Последний Суд, и поэтому он изобразил с удивительным реализмом наказание, назначенное в соответствии со злом, и справедливое вознаграждение. Хана глубоко потрясли сцены Страшного Суда, и в ужасе он присоединился к праведникам[201]. Другие просто рассказывали об истинной вере, насильно навязанной Болгарии императорским оружием и дипломатией[202].
История о Мефодии, вероятно, недостоверна, несмотря на свою привлекательность. Она кажется слишком подозрительной, если ее рассматривать с точки зрения наивного монаха. Но история о Куфаре может оказаться вполне истинной. Влияние, которое образованные рабы оказывали на своих господ, было очевидно доказано примером принца Энравоты, в то время как также вероятно, что некая булгарская княжна могла стать заложницей и обратиться в христианскую веру в Константинополе, а затем использовать свое влияние по возвращении домой. Но именно армии императора оказались решающим фактором в вопросе принятия христианской веры.
Каролингское влияние, распространявшееся к Балканам посредством религии, серьезно тревожило Константинополь, так как оно предполагало установление там духовного контроля Рима. В то время действительно германские епископы противостояли строгим правилам папского правления, но это было жалкое сопротивление, в котором едва ли можно было преуспеть. В иное время император сожалел бы о римском вмешательстве в дела государства, столь близко расположенного к его столице; теперь, когда Николай и Фотий находились на пике своего соперничества, такая ситуация представлялась невероятной. Существовал только один выход — обратить ситуацию на пользу империи. Для этого император Михаил привел армию к границе и послал флот вдоль побережья Черного моря.
Наступил удачный момент для нанесения удара. Булгарские армии находились далеко на севере в кампании против Карломана и моравов. Кроме того, в то время, что казалось прямым вмешательством небес, Болгарию посетил особенно жестокий голод. Борис был бессилен и мудро решил не оказывать никакого сопротивления. При первых же новостях о вторжении он послал к императору, чтобы договориться об условиях мира[203].
Михаил и его советники также стремились к примирению. В качестве подарка хану они согласились признать его юрисдикцию над Верхней Македонией до рек Черный Дрин, Девол, Озум и Воюса, и вокруг горы Грамм к озеру Остров, таким образом отдавая под его власть всю землю вокруг озер Охрида и Преспа[204]. Но по возвращении домой Борис должен был отказаться от оскорбительного союза с германцами и не заключать с ними никаких соглашений, кроме обычного мирного договора. И, что стало самым важным условием, Борис и его народ должны были принять христианство от Константинополя. Борис согласился на все предложения и даже удивил греков своей готовностью обратиться в новую веру. Его послы в Константинополе крестились, предоставляя таким образом гарантии выполнения данного условия своим господином. Наконец, в начале сентября 865 г.[205] крестился сам хан, а император стал его крестным отцом. При крещении Борис получил имя своего крестного отца Михаила[206].
Проводя столь грандиозные изменения, Борис руководствовался не только духовным импульсом и дипломатическими потребностями, но на него также оказало свое влияние мудрое предвидение благоприятных политических последствий в своем государстве. До настоящего времени государственной религией являлось древнее булгарское идолопоклонство, поклонение небесным телам и силам природы; и славяне также должны были присоединиться к этой религии, чтобы наилучшим образом выразить свою преданность булгарским господам. Христианство могло стать объединяющей религией для всех, религией, которая была благожелательна как для булгар, так и славян. Кроме того, старое язычество было, вероятно, связано со старыми булгарскими учреждениями, с системой кланов, которую ханы столь долго пытались сокрушить; возможно, многие из кланов заявляли о своем божественном происхождении и поэтому никогда не признавали хана правителем, обладающим всей полнотой власти. Но в Константинополе христианство наделяло личность императора божественностью, возвышавшей его над всеми подданными. Борис стремился приобрести такое положение, при котором он также являлся бы наместником Бога и поднимался на ту высоту, которой его самые благородные подданные никогда не могли бы достичь.
Борис начал процесс христианизации во всем государстве; все его подданные должны были пройти обряд крещения. Но целую страну невозможно просто и в одночасье обратить в другую веру. Булгарская аристократия также оценила свое положение. Некоторые из бояр, возможно, были привязаны к своей старой религии; и все радели за соблюдение своих прав. В гневе они подстрекали народ всех десяти областей царства против хана, и Борис скоро оказался окруженным в своем дворце в Плиске огромной бурлящей толпой. Удивительно, что помогло хану избежать опасности в столь критической ситуации, так как рядом с ним находились лишь некоторые преданные последователи; люди начали говорить о божественном вмешательстве, и ко времени, когда эта история достигла Западной Европы, божественное вмешательство представлялось всем весьма внушительным. Рядом с Борисом, как говорили во Франции, находилось только сорок восемь христианских товарищей[207]. С отчаянной храбростью они вышли перед толпой, призывая имя Христа и одевая крест на свою грудь; но когда ворота открылись, семь священников, каждый с зажженной тонкой свечой в руке, встали перед ними. И тогда бушующая толпа увидела странные знаки. Им показалось, что дворец охватил огонь, и он падал на их головы; а впереди лошади сподвижников хана поднялись на дыбы и передними копытами били по мятежникам. Ужас охватил людей: неспособные сопротивляться или бежать, они пали на землю и лежали в бессилии.