вратилась в пустыню. Жители бежали, если могли, через границу; те, кто остался, были убиты. Симеон добавил новую, но уже безжизненную область к своей империи[388].
Казалось, теперь надо было бы остановиться, но Симеон никогда не знал, когда это сделать. Аннексия Сербии вплотную приблизила его к королевству Хорватии. Хорватия являла собой упорядоченное государство с большой армией; ее король Томислав был фигурой международного значения. Он не ссорился с Симеоном; его отношения с Константинополем были холодны, и в то время он находился в близком контакте с новым другом Симеона, папой римским. Несколько сербских беженцев обосновались в Хорватии, но они не представляли опасности для Болгарии; горы служили хорошей границей между двумя государствами. Но Симеон, по-видимому, относился к Хорватии ревниво; он испытывал крайне неприятные чувства, наблюдая рядом с собой мощного соседа. Его воображение всегда было слишком грандиозным, а теперь оно уже наделило Симеона манией величия. Решившись сокрушить конкурента, он приказал своему военачальнику Алогоботуру осенью
926 г. вести булгарские армии в Хорватию. Алогоботур пересек горы, но его потрепанные в войнах отряды не могли соперничать с крепкими хорватскими рекрутами. Поражение булгар было вполне убедительным; генерал погиб, как и большая часть его армии. Несколько солдат выжили, спасшись бегством, они и сообщили о судьбе булгарской армии Симеону[389].
Такое бедствие стало настоящим ударом для Симеона. Его здоровье ухудшилось, и начали сдавать нервы. С непривычным для себя благоразумием он решил заключить мир. Легат Мадальберт проезжал через Хорватию, возвращаясь из Преслава, и предоставил свои услуги, выразив готовность помочь. Мир был достигнут, очевидно, на основаниях статус-кво[390]. Но Симеон так до конца и не оправился после данных событий.
В то время многие верили, что каждый имел своего неодушевленного двойника[391], что существовал некий объект, часть статуи или колонны, который загадочным образом оказывался связан с человеческой жизнью; так, что любой вред, который был нанесен такому объекту, с точностью воспроизводился на живом человеке. В мае 927 г. астролог предсказал императору Роману, что двойником Симеона является некая колонна на Форуме. 27 мая Роман с патриотическим воодушевлением и в виде эксперимента обезглавил колонну. В тот же час сердце старого царя остановилось, и он умер[392].
Свет погас, и Болгария погрузилась в темноту. Симеон предсказал, что за его смертью последует хаос, и попробовал принять меры, которые могли бы предупредить его. Он оставил четырех сынов от двух браков. Старшего сына, ребенка от первой жены, Михаила, он полагал недостойным наследовать ему; возможно, мать Михаила имела низшее происхождение или, возможно, сам Михаил походил на своего дядю Владимира. Во всяком случае, он был вынужден уйти в монастырь. Преемником Симеона должен был стать Петр, старший сын из второй семьи, все еще ребенок в это время; его дядя по материнской линии, Георгий Сурсувул, должен был выступать в качестве регента и опекуна для его еще более молодых братьев, Иоанна и Вениамина. Пожелания, высказанные в завещании Симеона, никто не оспорил; Петр сел на булгарский трон, и Георгий Сурсувул возглавил правительство[393].
Положение регента никак нельзя назвать завидным. Пока царь был жив, его личность и завоеванный им престиж отпугивали от Болгарии всех ее врагов и заставляли молчать оппозицию дома. Но теперь все знали, что ужасный царь более не мог им вредить; он был мертв, а его империя стала желанной добычей для стервятников. Соседние нации — хорваты, мадьяры и печенеги — собрались на границах и угрожали вторжением; даже император Роман, как считают историки, готовил экспедицию. Георгий собрал отряды и отправил их, чтобы произвести демонстрацию сил во Фракии; но после четырнадцати лет непрерывной войны, двигаясь туда и сюда по диким Балканским горам, и после бедствия в Хорватии, произошедшего лишь несколько месяцев назад, булгарская армия, хотя и совершила несколько злодеяний[394], не выступала более внушительной силой. Император Роман продолжил свои приготовления. Георгий понял, что вынужден просить мира.
В Болгарии, очевидно, все еще существовала военная партия. Вероятно, остаток старой булгарской аристократии был в основном задействован на военных постах, а она испытывала опасения за свое положение в мирное время. Во всяком случае, регент поступил с осторожностью и тайно отправил своего первого посланника, армянского монаха, в Константинополь, чтобы предложить соглашение и заключить союз-брак. Император согласился и решил созвать мирную конференцию в Месемврии. Императорское посольство прибыло туда морским путем и встретило представителей, которых Георгий, действуя теперь открыто, прислал. Было объявлено о перемирии, а его условия предварительно обсуждены; тогда конференция решила перебраться в Константинополь, где соглашение должно было быть ратифицировано императором и регентом лично. Императорские послы возвратились по суше, через Болгарию, сопровождаемые Стефаном Болгарским, родственником царя; Георгий Сурсувул, сопровождаемый зятем последнего царя, Симеоном, калутарканом и сампсесом, и многими аристократами, вскоре последовал за ними. В Константинополе Георгию разрешили увидеть Марию Лакапину, старшую внучку Романа, дочь императора-соправителя Христофора. Вполне удовлетворенный ее внешностью, Георгий вызвал молодого царя. Петр отправился сразу и, приблизившись к городу, встретил дружественный прием, организованный патрикием Никитой, дедушкой Марии по материнской линии. Булгарскому князю позволили вступить в квартал Влахерны, где Роман беседовал с ним и приветствовал его поцелуем.
Царский брак был заключен 8 октября 927 г. в церкви Божьей Матери в Пигах — новой церкви, которая заменила старую, павшую жертвой варварства Симеона тремя годами ранее. Патриарх Стефан провел службу; свидетелем со стороны жениха выступил его дядя регент, невесты — протовестиарий Феофан, глава правительства империи. В то же самое время Марию повторно окрестили под именем Ирина, в качестве символа мира. После церемонии невеста возвратилась с Феофаном в Константинополь; царю не позволили оставаться в городе. Но тремя днями позже произошло воссоединение новобрачных; Роман провел роскошный свадебный банкет в Лигах, на котором Мария воссоединилась с мужем. Когда банкет был закончен, она попрощалась со своими родственниками; родители и Феофан сопровождали Марию до Хебдома, и там они оставили ее на попечение мужа. Расставание было очень печальным; ее родители грустили, видя, как она уходит, и она плакала, оставляя их и отправляясь в неизвестную страну. Но Мария осушила свои слезы, помня о том, что ее муж был императором, а она — царицей булгар. С собой она взяла огромный груз с товарами, предметами роскоши и мебели, чтобы не скучать по комфорту, в котором выросла дома[395].
Брак стал триумфом для булгар. В первый раз за пятьсот тысяч лет дочь императора вышла замуж и уехала за пределы Империи; Болгария теперь уже не являлась варварским государством, с которым полагалось непристойным иметь дипломатические отношения. Старомодные политические деятели в Константинополе сожалели об этом, считая, что императорская кровь постепенно деградирует; но теперь, когда император согласился с браком, ничего нельзя было более сказать в этом отношении[396]. Мирный договор, подписанный одновременно с заключением брака, также увеличивал значение Болгарии и ее гордость. Заключительные условия договора, работу над которыми проводил главным образом протовестиарий Феофан[397], вошли в три пункта — территориальный, финансовый и номинальный (титулы).
Территориальное урегулирование, видимо, требовало немного изменений. Возможно, булгары приобретали несколько городов в Македонии, но император восстановил Созополь и Агатополь и, очевидно, целую береговую линию до реки, называемой Дичина, за пределами Meсемврии: хотя, возможно, Девельт, находившийся прямо у залива Бургас, остался во владении царя[398].
Относительно финансового урегулирования сложнее прийти к какому-то заключению. Император, очевидно, обязывался посылать что-то вроде ежегодного дохода булгарскому двору — возможно, подарки в 100 скарамангий, обещанные Симеону. Они, очевидно, доставлялись до времени правления императора Никифора Фоки, чей отказ высылать их привел к войне. Но в течение той войны булгары не выступали в роли агрессоров; император напал на Болгарию через своих русских союзников[399]. Другой отчет этого времени, не упоминая об определенной войне, сообщает, что Петр после смерти своей жены подобострастно просил о возобновлении мира с Константинополем[400]. Поэтому вероятно, что подарки или дань выплачивались только в течение жизни царицы и представляли собой ежегодный доход, дабы та могла содержать себя в достоинстве, которое приличествовало ее рождению; Петр, вероятно, заблуждался, требуя оплаты после ее смерти. В связи с финансовым урегулированием император вернул большое количество заключенных. Были ли они выкуплены за деньги, мы не знаем; Константин Багрянородный подразумевает, что они были освобождены царем в качестве ответного знака Роману за руку его внучки[401].
Договоренность о вопросе титулов была улажена с точки зрения булгар удовлетворительно. Императорский двор согласился признать Петра императором, а главу болгарской церкви автономным патриархом. Но он настаивал на некоторых модификациях. Патриарший престол не должен был располагаться в Преславе, но в какой-то другой духовной столице. Болгарское патриаршество, таким образом, должно было быть отделено от болгарского императорского двора и, таким образом, как на это надеялись в Константинополе, потерять частично свой национальный характер и, во всяком случае, отойти немного от светского контроля царя. Представлялось даже возможным говорить, что существовало два патриаршеских престола на Балканском полуострове, не потому, что Болгария настаивала на духовной независимости, а потому, что увеличивавшееся число христиан требовало такого устройства: таким образом, Леонтий Преславский был удален. Дамиан из Дристры вместо него встал во главе патриаршества, достоинство и автономия которого были признаны во всем восточном христианском мире