раняла контакт с Константинополем, сначала благодаря частым поездкам в родной город, хотя после смерти своего отца Христофора в августе 931 г. она ездила туда только еще один раз в сопровождении трех своих детей[415].
Булгарская аристократия, так часто сокрушаемая ханом, хотя еще не исчезла, вероятно, к настоящему времени потеряла свое расовое различие, стала славяноязычной и укрепилась славянами. В политическом отношении она сейчас являлась военной партией. Ее неудовлетворенность действиями двора была продемонстрирована в начале правления Петра в 929 г., когда он обнаружил заговор против себя, ставивший целью посадить на трон его брата Иоанна. Заговор был подавлен, а вовлеченная в него знать строго наказана. Сам Иоанн был заключен в тюрьму и вынужден принять монашество. После этого Петр отправил своих людей в Константинополь, чтобы объявить о счастливом спасении. Но император Роман решил использовать с выгодой для себя данный инцидент; его посол прибыл в Преслав и, так или иначе, без сомнения, заплатив высокую цену, смог защитить мятежного князя. Иоанну предоставили дворец в Константинополе, и очень скоро император освободил его от монашеских обетов и женил на девушке из фемы Армениак. Императорские дипломаты любили держать иностранных претендентов на трон под своей властью; Иоанн был нужен Роману, так как выступал в качестве постоянной угрозы для Петра[416]. После этой неудачи военная партия сохраняла спокойствие, до того как в конце правления Петра не взяла под свой контроль правительство.
Низшие классы также проявляли беспокойство. Иногда оно выливалось в открытое беззаконие, как, например, в случае с одним представителем княжеской семьи. Михаила, старшего сына Симеона, раздражали монашеские ограничения, которые его отец установил в отношении него; и около 930 г. он бежал и направился в горы на западе Болгарии, где присоединился ко многим славянским оппозиционерам. Для них он стал разбойничьим королем. После его смерти шайка, собранная им, все еще сохранялась, показывая свою власть и удаль, достаточную, чтобы совершать внезапные вылазки в Империю и разграбить такой город, как Никополь[417]. Подобные бандитские шайки, вероятно, существовали на всей территории западных областей[418]. Но недовольство основной массы населения принимало совершенно другую и гораздо более существенную форму.
Те, кто разочаровался, утомился и боялся будущего, часто искал спасения в религии; болгары не стали исключением. После войн Симеона волна религиозной активности охватила всю страну. Среди пионеров религии был сам царь, известный своим благочестием и рвением, с которым он разыскивал святых. Многие из его подданных следовали за своим лидером. Целые толпы народа стремились в монастыри; другие искали еще большей святости, становились отшельниками и принимали жизнь, полную лишений и трудностей. Первым среди них стал некий пастух по имени Иоанн, который под именем святого Иоанна Рилы (Иван Рильский) приобрел высокое положение, став святым покровителем Болгарии. Иоанн Рила много лет жил в святости в полом дубе; когда дуб сгнил, он удалился в пещеры высоко в горах Рила, где устроился уже с большим комфортом. Именно тогда он приобрел большую известность; царь, охотясь в окрестностях, позаботился о том, чтобы выяснить, где находилось его пристанище, и посетил святого. Петр был раздражен проповедью, с которой старец встретил его охотников; но, увидев лицо отшельника, он был глубоко впечатлен его святостью и с радостью предложил свое покровительство. Когда Иоанн умер в 946 г. его тело было со всей торжественностью захоронено в Сардике (Софии), но позже перемещено в горы, в большой монастырь, который теперь носит его имя[419].
Однако религиозность имела и обратную сторону. В своей наиболее извращенной форме она проявилась в случае с братом правителя Болгарии, Вениамином, единственным князем, который воздерживался от политических интриг. Жизнь Вениамина была посвящена изучению черной магии; и он стал столь искусным магом, что по желанию мог превращаться в волка или любое другое животное[420]. Многие из его товарищей булгар проявляли очень большой интерес к гаданиям и демоническим силам[421], но немногие могли надеяться приобрести мастерство его уровня; и так, будучи действительно неприятным человеком, он никогда не привлекал большого числа последователей. Гораздо более влиятельной и прискорбной фигурой, как в политическом смысле, так и в отношении религиозной доктрины, стал скромный поп, священник из деревни по имени Богомил.
О попе Богомиле, самом значительном еретике средневековья, практически ничего не известно. Мы не знаем, где и когда он жил, кем был. Все, что мы знаем, что «в годы правоверного царя Петра был один священник по имени Богомил…, первым начавший учить ереси в Болгарской земле»[422], что, по традиции данной секты, полагалось необходимым принимать второе имя, что его также звали Иеремией, что ему приписали авторство нескольких притч и доктрин и что его ересь процветала вплоть до 956 г.[423] Даже доктрины, которые он сам проповедовал, несколько трудно расшифровать. Из писем самих богомилов — как называли последователей попа в Восточной Европе — ничего не сохранилось, кроме нескольких легендарных историй о библейских героях или святых, а также литургий, слишком простых, чтобы указывать на какую-то ересь[424]. Чтобы судить о деталях их веры и доктрины, мы должны обратиться к свидетельствам врагов богомилов; но большинство из них составлены в более позднее время, а ереси, подобно ортодоксальным религиям, могут изменяться и разрабатывать новые принципы за столетие или два. Есть, однако, два исключения, два документа, написанные против самих богомилов либо в период жизни Богомила, либо вскоре после его смерти.
Патриарх Феофилакт Лакапин из Константинополя, дядя царицы, прелат, которого чаще видели в конюшнях, чем в соборе, был весьма потрясен ростом богомильской ереси и решил писать об этом царю Петру — вероятно, около 950 г.; в 954 г. с Феофилактом произошел серьезный несчастный случай во время поездки на лошади, который разрушил его здоровье на оставшиеся два года жизни[425]. Феофилакт стремился, чтобы все распространенные ереси были прокляты, и поэтому не проводил различий между павликианским учением и богомильским; но некоторые из его замечаний явно предназначались только для последнего. Более важным является большой труд, написанный, вероятно, приблизительно в 975 г. болгарским священником по имени Косьма против еретиков[426].
Из свидетельств Феофилакта и Косьмы, как и из более поздних сочинений, можно вывести фундаментальную доктрину богомилов. Богомильская ересь представляла собой то, что в свое время называли манихейством[427], хотя с верой Мани ее объединяла только идея дуализма. Богомилы были искренними дуалистами, противопоставляя Бога и сатану, добро со злом, свет с темнотой, дух с материей и представляя обе Силы как равные, хотя в конце Бог одерживал победу[428]. Дуализм всегда был естественной и привлекательной религией, но Богомила вдохновили павликиане, которые жили в Болгарии. Павликиане являлись армянской сектой, которая максимально усилила дуализм, свойственный Новому Завету, показав большую веру в слова Святого Евангелия от Иоанна (12, 31 и 14, 30), которое приписывало дьяволу правление земным миром. Они отклонили обряды ортодоксальной церкви и даже армянской монофизитской церкви, а вместо нее создали собственные обряды и собственную духовную организацию[429]. Они долго представляли собой источник раздражения для Империи и время от времени даже формировали политически независимые общины[430]; один из способов, которые использовала Империя в отношении павликианов, заключался в их переселении в Европу, прежде всего во Фракию. Но миграция не ослабила пыл павликиан; уже в дни правления Бориса их миссионеры работали в Болгарии[431].
Павликиане обладали некоторыми знаниями и были сведущими в богословии. Гений Богомила состоял в адаптации запутанной армянской религии, чтобы удовлетворить потребности европейского крестьянства. Вероятно, он преподавал павликианство так, как понимал его[432]; но его интерпретация представляла нечто новое и столь подходила его целям, что уже через два столетия богомильство распространилось до Испанских гор. Помимо дуализма, свойственного их кредо, богомилы, видимо, верили, что матерью Бога была не Мария, дочь Иоахима и Анны, но Вышний Иерусалим, и что жизнь Христа и его смерть — лишь фантазия, так как Бог не мог принять материальное тело, олицетворяющее зло; они отклонили Ветхий Завет, Моисеев закон и пророков и не считали правильным обращаться с просьбами к Богу Отцу; и при этом не осеняли себя крестным знамением, что служило бы бестактным напоминанием распятия, на котором страдал Бог. В отношении сатаны, называемого Сатанаил или Самаил, существовали две философские школы: первая провозглашала, что он всегда олицетворял зло, а вторая сомневалась, что он действительно был павшим ангелом. Первая теория принадлежала павликианам, и брала свое начало в зороастризме и учениях павликиан. Она, видимо, стала весьма модной на Балканах, особенно в греческих районах; последняя теория стала известной благодаря Богомилу