опротивление с его стороны. Но Василий, который тогда проявил себя как более хитрый полководец, не предоставил болгарам такой возможности. Эта осторожность, однако, мешала Василию завершить свою работу. Он никогда не рисковал и поэтому не продвигался вглубь дикой страны, в которой Самуил разместил свой штаб[502]; таким образом, благодаря захвату добычи и крепостей болгарская угроза была лишь слегка уменьшена, когда в 995 г. срочное дело на Востоке вновь потребовало присутствия императора.
Василий оставил вместо себя в качестве «командующего фронтом» у Фессалоники Григория, князя[503] Тарона. Получив известие об отъезде императора, Самуил спустился с гор и двинулся к Фессалоникам. Обманутый незначительностью сил, с которой Самуил появился перед стенами, Григорий отправил своего юного сына Ашота с весьма немногочисленным войском на встречу с болгарским царем. Они попали в засаду, организованную основными частями болгарской армии, потеряв многих солдат; сам же Ашот был взят в плен. Григорий, узнав об этом, потерял голову и поступил опрометчиво, стремясь спасти своего сына. Однако он также попал в западню к болгарам и, проявив смелость в бою, погиб вместе с почти всей своей армией[504].
Это бедствие серьезно отразилось на положении гарнизона, но Самуил решил не рисковал нападением на Фессалоники. Вместо этого, разорив сельскую местность и вновь захватив Веррию, он увел пленников в свою столицу. Василий был слишком занят, чтобы вернуться в Европу, но послал одного из самых способных военачальников возглавить войска в войне против болгар, Никифора Урана, который прибыл в Фессалоники с подкреплением в течение 996 г.[505].
Самуил провел сезон 996 г. на Греческом полуострове. Он удерживал Лариссу, ворота полуострова, в течение десяти лет и мог продвинуться вперед, не встречая сопротивления, по Темпейской долине через Фермопилы, Беотию и Аттику к Коринфскому перешейку. На Пелопоннесе началась паника; даже стратег Апокавк был поражен выступлением болгарских войск и заболел от полнения и неуверенности, сможет ли он организовать оборону. В данной ситуации потребовались весь такт и духовные способности святого Никона Метаноитского, чтобы успокоить расстроенные нервы стратега. Однако в ситуации, когда каждый с тревогой ожидал нападения, пришли новости о полном отступлении болгарской армии на север[506].
Никифор Уран последовал за Самуилом на полуостров и преуспел в сражениях с болгарами, возвратив империи крепость Лариссу. Оставив там более тяжелое военное снаряжение, он прошел через Фарсалию и по холмам Офрис к долине Сперхей. На дальнем берегу реки болгары расположились лагерем, нагруженные добычей из Греции, поскольку река вышла из берегов из-за летних грозовых ливней, и Самуил считал себя в безопасности. Однако ночью императорские войска форсировали разлившуюся реку и напали на его лагерь. Так как болгары спали, они были захвачены врасплох. Самуил и его сын Гавриил-Радомир были ранены и едва сумели бежать с несколькими сторонниками. Потери болгар были огромными: вся награбленная добыча вернулась прежним владельцам, а пленные освобождались. Уран возвратился в Фессалоники с триумфом и позже в Константинополе отпраздновал изгнание из Греции захватчиков[507].
И все же, несмотря на победу, Василий не мог решиться предпринять заключительный сокрушительный поход; он все еще был связан делами в Азии. Так что следующие несколько лет стали, вероятно, наиболее блестящими в военной деятельности Самуила. После своего первого поражения он написал императору, предложив, что подчинится ему на некоторых условиях, но, понимая, что ему не следует опасаться нападения Константинополя, вскоре отозвал свое предложение. Согласно распространившемуся слуху в Антиохии, он вел переговоры, когда узнал, что законный царь (Роман, сын Петра) умер в плену в Константинополе. Самуил сразу же прервал переговоры и объявил себя царем. Однако Роман, совершенно отличавшийся от царя, томившегося в Константинополе, стал евнухом на службе у Самуила и прожил гораздо более длинную жизнь. Вероятно, с этим сюжетом нам следует связать историю, рассказанную ранее Скилицей, о последнем выжившем брате Самуила, Аароне. Аарон, более миролюбивый, чем Самуил, настаивал на заключении соглашения с Империей и, вероятно, добился поддержки большой части болгар. Его влияние и политика были одинаково неприятны Самуилу, и поэтому он был схвачен и вскоре казнен со всеми своими детьми, кроме одного, Иоанна Владислава, который спасся благодаря своему кузену Гавриилу-Радомиру. Таким образом, Самуил остался единственным и бесспорным царем. Однако новости об этом достигли восточной границы империи в довольно неопределенной форме, которую местные историки подправили, используя собственную образную манеру[508]. Жестокость Самуила испугала мирную партию, и когда царь решил вновь прервать отношения с императором, он не встретил оппозиции.
Внутренняя история правления Самуила нам неизвестна. Мы знаем лишь о системе налогообложения его государства, на основании который каждый человек, владеющий упряжкой волов, был обязан ежегодно платить по мере зерна, проса и бутыль вина[509]. Налоговая система, без сомнения, представляла старые булгарские традиции. Видимо, население, исповедующее богомильство, так же как и ортодоксальное христианство, не выражало недовольство его правлением или из-за собственного равнодушия, или из-за страха. Заместители царя, с другой стороны, слишком часто были готовы предать его. Вероятно, это было обусловлено большими перспективами получить материальные блага, которые могла предложить империя; двору Самуила в Македонских горах несколько недоставало утонченности. Комитопулы, видимо, не оказывали такого же покровительства литературе и культуре, как монархи из рода Крума. С другой стороны, Самуил являлся великим строителем. Он возвел большие укрепления вокруг своих цитаделей. Также от этого времени до наших дней дошли несколько церквей, частично сохранившихся: например, около Преспы была возведена церковь Святого Германа, на острове — специальная церковь для хранения реликвий святого Ахиллеса из Лариссы, а в Охриде, которая стала столицей государства вскоре после окончания века, — церковь Святых Константина и Елены и Святой Софии. Все они являются свидетельством архитектурного рвения болгарского царя. Опустошения и перестройки, произошедшие в следующие поколения, затрудняют определение их стиля. Во всяком случае, они, видимо, принадлежали по характеру к провинциальной византийской школе архитектуры, в противоположность императорской школе Константинополя, школы, находившейся в тесном контакте с армянской архитектурой. Возможно, архитекторами Самуила стали армянские пленники из колоний в Македонии, но более вероятно, что эти церкви представляют собой первые честолюбивые попытки местного болгаро-славянского населения в искусстве.
Конечно, роскошь болгарского двора могла быть груба, но в ней присутствовала некая романтика. От своей жены Агаты Хрисилии царь имел несколько детей, чьи необузданные страсти принесли в болгарскую историю любовь. Самуил привез Ашота Тарочского, князя-пленника, в свою столицу и держал его там, заключив в тюрьму. Но Мирослава, старшая дочь царя, увидела Ашота и полюбила. Поклявшись убить себя, если не станет его невестой, она добилась освобождения пленника. После заключения брака Ашот был послан своим тестем, чтобы помочь в управлении Диррахием. Позже они предали царя[510].
Примерно в то же самое время — вероятно, в 998 г. — Самуил, остановленный сейчас в своем движении на юг и восток, решил расширить владения на северо-западе, вдоль побережья Адриатического моря; обладание Диррахием продемонстрировало ему ценность Адриатики. Однако он был слишком осторожен, чтобы пытаться, подобно своим предшественникам, завоевать долины Внутренней Сербии. Вместо этого он держался побережья, где ему был предоставлен превосходный шанс: княжество Диоклея, современная Черногория, страдало под слабым правлением ребенка, князя Владимира. Самуил вторгся в его страну, захватив город Элкиний и молодого князя и не встретив эффективного сопротивления. Владимир был отослан в Преспу, а Самуил двинулся на север и объявил себя сюзереном Тервунии, княжества, лежавшего выше Черногории на побережье. Из-за произведенного расширения болгарского государства император Василий, который не мог позволить себе держать отряды столь далеко, формально передал охрану Адриатики лояльному Константинополю государству — вассалу Венеции[511].
И вновь одна из дочерей Самуила сыграла свою роль в этой истории. Подобно своей сестре, княжна Косара была взволнована мыслью о красивом молодом пленнике и вскоре влюбилась в диоклейского князя. Самуил выслушал просьбу Косары, после чего Владимир был отпущен и восстановлен на своем троне, а Косара стала его супругой. В то же самое время дядя Владимира Драгомир укрепился в Тервунии. Оба князя признали верховенство болгар, и Владимир оставался лояльным царю, принеся ему клятву верности[512].
Молва о доблести Самуила достигла даже мадьяр, и их король, святой Стефан Венгерский, направил посольство, чтобы заключить союз с Болгарией. Условия этого союза были несколько неопределенными, но скреплены брачным союзом: Стефан отправил свою дочь, предназначая ее в жены сыну Самуила и его наследнику, Гавриилу-Радомиру. Но венгерская девушка не была удачлива в любви, в отличие от своих золовок. При дворе в Охриде жила рабыня по имени Ирина, захваченная в плен ребенком при падении Лариссы, девушка изумительной красоты. Княжна, вероятно, всецело соответствовала определенному физическому типу венгерского народа, именем которого называли чудовищ, и поэтому, видимо, даже не надеялась составить конкуренцию сияющей греческой пленнице. Гавриил-Радомир забыл о высоком происхождении своей жены, о том, что ее отец был королем, а ее мать — княжной из императорской династии Запада, и оставил ее ради низкорожденной Ирины. Самуил, всегда сочувствовавший детским страстям своего сына, потворствовал этой связи и признал брак с Ириной, поскольку считал, что венгерский союз не представлял для Болгарии большой ценности. О дальнейшей судьбе венгерской княжны ничего не известно. Покинутая и разведенная, оставленная жить при диком болгарском дворе, столь далеко от родины, она, вероятно, искала убежища в женском монастыре. От брака с Гавриилом-Радомиром она родила одного сына, Петра Делина, который, вероятно, умер молодым; спустя многие годы после падения своей династии его считали честолюбивым, но неудачливым мятежником против императора