Продвижение войск в первый день на 6–8 миль и в целом на 12 миль опять-таки было великолепным достижением по сравнению с нормами, установившимися в 1915–1917 годах — но в марте немцы прошли 38 миль, и все же это не привело к решающим результатам. Изучая эту атаку на карте, мы видим, что наступление 8-21 августа просто «приплюснуло нос» глубокому выступу фронта германцев в районе Аррас — Мондидье — Нуайон и высекло на нем зазубрину.
И все же атака эта свела с ума германское главное командование и в моральном отношении вывела его из равновесия. Она заставила кайзера сказать: «Я вижу, что мы должны подвести итоги. Мы исчерпали почти все наши ресурсы. Война должна быть окончена». Она и вынудила павшего духом Людендорфа прийти к подобному решению: «Войну придется окончить!»
Сравнивая впечатление, произведенное на Людендорфа эффектным контрударом 18 июля на Марне, с впечатлением, произведенным на него 8 августа, мы видим разительный контраст между ними. И в этом контрасте лежит ответ на вопрос, какой же из двух этих контрударов был наиболее решающим. После 18 июля Людендорф совершенно не утратил своих надежд. Видимо, он расценивал полученный отпор недостаточно серьезно, считая это несчастным стечением обстоятельств, и не позже как 2 августа отдал приказ о подготовке четырех новых атак, среди которых был и его так долго лелеемый удар во Фландрии — правда, теперь в несколько уменьшенном масштабе по сравнению с первоначальным замыслом.
Но после 8 августа все эти мечты развеялись как дым. Мы видим полный отказ даже от мысли вернуться к какому-либо наступлению и, что еще значительнее, полное исчезновение какой-либо иной наступательной стратегии. Германское командование просто пассивно сопротивляется ударам неприятеля; этого никак нельзя ни принять, ни выдать за стратегический план. И лишь когда время было упущено, Людендорф выразил намерение заранее эвакуироваться из Франции, рассматривая это как подготовительный шаг к новой кампании уже на границе. Но к этому времени моральное потрясение германского командования передалось и германскому народу.
После войны Людендорф, имея много времени для раздумья, все же написал: «8 августа было черным днем германской армии в истории всей войны». Прилагательное «черным» выбрано особенно удачно, так как, когда из-за неожиданного потрясения теряешь сознание, потемнение в глазах является первым симптомом, предшествующим потере сознания и соответственно параличу всех способностей.
Основной интерес истории 8 августа заключается в том, чтобы проследить, как именно дело дошло до такого потрясения. 12 июля Фош, горевший непреклонным желанием претворить в жизнь столь дорогое его сердцу, но столь долго откладываемое решение перейти в наступление, предложил Хейгу:
«Первое наступление, организуемое на британском фронте, должно быть наступлением, развитым с участка фронта Фестюберт-Ребек, с целью освободить копи Бриэ и овладеть железнодорожным узлом Эстер…»
Пять дней спустя Хейг ответил, что он не видит «выгод в наступлении по ровной и болотистой местности между Ребеком и Фестюбертом». Взамен этого он предложил:
«По моему мнению, операция, которая имеет величайшее значение и которая, как я вам предлагал еще раньше, должна быть развита как можно скорее, заключается в том, чтобы протолкнуть вперед фронт союзников к востоку и юго-востоку от Амьена с целью освободить этот город и железную дорогу. Наилучший путь, чтобы достигнуть этой цели, — комбинированный франко-британский удар: французы атакуют к югу от Морейля, а британцы — к северу от Люса.
Чтобы осуществить этот проект, я секретно разрабатываю план наступления севернее Люса в восточном направлении… В соответствии с этим проектом французские силы должны, по моему мнению, провести операцию между Морейлем и Мондидье…»
Это письмо, взятое из архивов, проливает свет на некоторые многозначительные противоречия, возникшие уже в послевоенное время.
Во-первых, вопрос происхождения наступления. Письмо показывает, что это наступление являлось отнюдь не чисто британским замыслом, и вначале в основу его были поставлены «ограниченные цели» — короткий удар на узком фронте, чтобы обеспечить Амьену и железным дорогам в этом районе большую безопасность.
Часто раздумывают над вопросом, кто первый пришел к этому замыслу — главнокомандующий Хейг или командующий 4-й армией Раулинсон. Здесь опять-таки слова письма «как я вам предлагал еще раньше» говорят за то, что первенство остается у Хейга. Дело в том, что только блестяще удавшаяся небольшая внезапная операция, проведенная 4 июля у Гамеля, продемонстрировала падение моральной устойчивости германских войск и вдохновила Раулинсона на более широкое наступление.
Но вопрос первенства не столь важен. Значение для обороны укрепления своих позиций у Амьена было само собой очевидно. Однако тот факт, что вдохновение Раулинсона пришло лишь после Гамеля, говорит о более глубокой оценке им морального элемента. Использование морального разложения войск противника в основном достигается наступлением.
Что касается плана наступления, то письмо явно противоречит претензиям, распространяемым штабом самого Хейга и другими историками, будто бы Фош вынудил британцев включить в наступление и французов, тем самым неизбежно увеличивая при проведении операции то, что Клаузевиц называл «трениями» войны. Раулинсон определенно и справедливо возражал против этого как попытки, несовместимой со внезапностью, которой он добивался.
Но письмо показывает, что предложение об участии французов является предложением самого Хейга. Правда, он предлагал оставить небольшой промежуток фронта протяженностью в несколько миль, который оставался бы спокойным между участками наступлений французов и британцев. Но оба наступления, как французов, так и британцев, были чисто фронтальными и стратегически проводились плечом к плечу. Возможно, большие виды на успех обещало наступление, сходящееся в одну точку против обоих флангов выступа фронта — севернее Альберт и прямо к югу от Мондидье. Но для первой атаки препятствие представлял собой изрезанный окопами пояс старого поля сражения Соммы, а последующие события не подтверждают мнения, что другая армия смогла бы одержать такой же успех, как это удалось сделать 4-й армии, наступавшей южнее Соммы.
Расширение первоначального проекта операции стало заслугой Фоша. 5 августа он указал, что, если первоначальная атака увенчается успехом, ее следует продолжать, развивая натиск в юго-восточном направлении к Хаму. Если бы атака против южного фланга выступа фронта была начата армиями Гумберта и Манжена 10 и 17 августа, то она могла бы совпасть с атакой британцев и привести к более существенным результатам. На деле действия армии Дебенея, немедленно присоединившейся к атаке британцев, слабо компенсировали неизбежные невыгоды, связанные со срывом скрытности операции. Поскольку армия не имела танков, она не могла обойтись без предварительной артиллерийской подготовки — а подготовка эта не могла начаться (с сохранением внезапности) раньше выступления британцев.
Но вряд ли даже более значительный успех мог бы увеличить моральное впечатление, произведенное 8 августа на германское командование. И впечатление это произошло именно от потрясения, вызванного внезапностью — быть может, наиболее полной за все время войны. Вопрос, как была достигнута эта внезапность, составляет предмет изучения для будущих полководцев; как все признанные в военной истории мастерские примеры способов выведения противника из равновесия в моральном отношении, это было искусным сочетанием многих факторов, ведущих к обману.
Основное в данном случае заключалось во внезапной атаке целого роя танков (456 штук) вместо предварительной артиллерийской бомбардировки.[108] Этот метод, испробованный под Камбрэ в предыдущем ноябре, был повторен французами 18 июля. Под Амьеном он был усилен целым рядом разнообразных дополнений. Чтобы сохранить подготовку операции в тайне, предварительные совещания всегда проводились в различных местах, масштабы проводимой войсками разведки были сокращены, а участники операции поставлены в известность о намеченной атаке лишь в самый последний момент, допускающий своевременность их подготовки. Командиры дивизий до 31 июля ничего не знали о готовящейся атаке, а частям было сообщено о ней лишь за 36 часов до нее. Операция скрывалась даже от военного кабинета в Лондоне. На заседании в августе мистер Хьюз, австралийский премьер, держал речь, горячо отстаивая требование, чтобы австралийцы были сняты с фронта, когда пришла телеграмма, сообщавшая никому дотоле не известную информацию, что австралийцы действуют совершенно на другом участке. В это же утро один из генералов соседней армии случайно заехал по пути домой в отпуск в штаб Раулинсона и в разговоре недоуменно спросил, почему слышна такая сильная орудийная перестрелка на фронте.
Скрытность была достигнута путем организации всех передвижений только ночью, причем район этих передвижений охранялся самолетами, исключая всякую возможность появления разведчиков противника. Работы на тыловых британских укреплениях продолжались вплоть до последнего вечера. Время и скорость стрельбы артиллерии регулировались так, чтобы по мере установки на скрытых позициях все большего и большего количества орудий противник не смог бы заметить явного увеличения артиллерийского огня по сравнению с его нормальной ежедневной порцией. Удалось почти удвоить силы 4-й армии, незаметно для противника перебросив в район предполагаемого удара 6 свежих пехотных дивизий, 2 кавалерийских, 9 танковых батальонов и 1000 новых орудий. Это потребовало 290 специальных поездов (60 для боеприпасов, остальные для войск), в наличии же было только две железнодорожные колеи.
8 августа к часу «зеро» (4:20 утра) силы 4-й армии были доведены до 13 пехотных и 2 кавалерийских дивизий, 17 эскадрилий, 10 батальонов тяжелых танков, 2 батальонов танков «Уиппет» (всего 360 тяжелых машин и 96 танков «Уиппет»