Безусловно, главным виновником революции и итогового поражения в войне была верховная власть Российской империи. В начале двадцатого столетия Россия несла на себе тяжелейший груз самых разнообразных проблем социального, экономического, политического, культурного и проч. характера. То ведение современной войны, что на деле продемонстрировала государственная машина страны, лишь усугубило эти проблемы. Гибель опоры монархии – кадрового офицерства и наиболее надежного солдатского кадра – устроенная «мясниками» в генеральских мундирах, взращенных государственной системой Российской империи, выбила из-под царизма последнюю опору. Отказ от суворовских принципов в воинском искусстве чрезвычайно способствовал перерастанию сражений в «мясорубки», где солдат как таковой расценивался ниже человеческой жизни в принципе.
Оппозиционная пропаганда тех слоев, для которых жажда власти была гораздо сильнее патриотизма, обрабатывала миросозерцание людей, уже надломленных тяжелой войной, «министерской чехардой», безответственным поведением правящей элиты. Императорская фамилия, члены правительства и думы, высший командный состав армии, деловые круги, за редким исключением, не показывали примера для масс. Примера того, как нужно работать во время мировой войны.
В свою очередь, смыкание аристократии с либеральной буржуазией в отношении к царствующему монарху и его режиму стало мощным ударом по воюющему государству: «Важным элементом расстановки политических сил летом – осенью 1916 года стали контакты между великосветско-великокняжескими кругами и либеральной оппозицией. Боясь обращаться к массам, либералы все больше возлагали надежды на тех, кто мог оказать закулисное влияние на власть, а власть своим фаталистическим упрямством сама навязывала дворянской верхушке роль “оппозиции”. Страх, что политика Николая II и Александры Федоровны приведет к краху режима, тревога за собственное будущее, толкали “большой свет” к действиям, хотя там плохо представляли себе, что происходит на деле. Поскольку Прогрессивный блок и Земский и Городской союзы заверяли, будто говорят от имени России, в “свете” надеялись, что успокоить цензовую оппозицию – значит успокоить страну»[353].
Выйти из войны сепаратным маневром Российская империя не могла, что в решающей степени зависело от позиции, занятой самим Верховным Главнокомандующим и императором. Идти на какие-либо кардинальные политические реформы во время войны царь также не желал, справедливо полагая, что в таком случае реформы неизбежно примут характер вынужденного капитулянтства. Но и заявления оппозиционных кругов о грядущем военном крахе при условии сохранения существующего политического режима были абсолютно беспочвенны. Даже если откинуть в сторону ту громадную работу по укреплению обороноспособности, что была проделана страной в 1916 году, то ведь Российская империя воевала в союзе с сильнейшими державами Запада, и уже только одно это с неизбежностью предполагало, что Россия так или иначе, мощной либо ослабленной, но окажется в стане победителей.
В свою очередь верхи не пожелали сплотиться вокруг императорского престола: неужели же эти действительно умные люди могли на полном серьезе относиться к «влиянию Распутина» и мифических «темных сил»? Имея перед глазами плоды интеллектуальной деятельности оппозиционеров, приходится ответить на этот вопрос отрицательно. Хотя, конечно, влияние Г. Е. Распутина в отношении назначения ряда должностных лиц в агонизировавшем Петрограде, несомненно, существовало. Недаром даже правые деятели разделились на «распутинцев» и их антагонистов.
Апогеем непонимания ситуации стало убийство Г. Е. Распутина лидером правых кругов В. М. Пуришкевичем и аристократами – князем Ф. Ф. Юсуповым-Сумароковым-Эльстон и двоюродным братом царя великим князем Дмитрием Павловичем. Характерно, что люди, называвшие себя монархистами, отрицательно, а то и с иронией относились к личности императора Николая II, не понимая, что монархизм заключается в повиновении любому монарху не как человеку тех или иных качеств, но именно как Помазаннику Божьему. Вернее, не то чтобы не понимая, а не желая понимать.
Поиск «сильной личности» во имя спасения монархии стал жупелом сил, называвших себя монархическими, хотя для спасения монархии было бы достаточно сплотить усилия и не подыгрывать антигосударственным силам и тенденциям. Ведь даже убийство Г. Е. Распутина было не импульсивным, сиюминутным решением одного из депутатов Государственной думы В. М. Пуришкевича. Об этом знали многие, например В. В. Шульгин, который сам же упоминает о том, что знал данную информацию, в собственных мемуарах «Дни». Убийство было одобрено председателем парламента М. В. Родзянко и лидером кадетской партии П. Н. Милюковым, который накануне убийства в своей думской речи не преминул намекнуть на то, что должно было свершиться[354]. Разве это удивительно в принципе? Еще в период Первой русской революции на официальных собраниях кадетской партии известия об убийстве царских министров и других высокопоставленных лиц террористами-эсерами встречались аплодисментами.
В этой связи безобразная выходка Н. Е. Маркова, намеренно оскорбившего Милюкова после очередного антигосударственного пассажа, представляется детской шалостью. Марков не планировал убийств и не осуществлял их, и одновременно – не награждался орденами союзных стран, которые контролировали даже убийства людей, недовольных ростом зависимости России от Антанты, внутри империи. Интересно, как бы отреагировали англичане, если бы в Великобритании русским посольством было организовано убийство лица, которое (по мнению русских!) пагубно влияло на ведение войны? Наверное, раскричались бы на весь свет о русской беспринципности? Себе же, любимым, англичане охотно позволяли вмешательство в дела союзного суверенного государства, как только им казалось, что это государство выходит из-под британского контроля.
Вот он, налицо – факт преступного сговора для покушения на убийство. Но что мог сделать с этим император Николай II, если даже лидеры парламента не гнушались уголовными убийствами? В этом факте – свидетельство не только разложения монархии, накануне революции оставшейся без защитников, круг которых сужался с каждым днем (отсюда и «министерская чехарда»), но и деградации буржуазного парламента, показавшего, что в стремлении к власти крупный капитал не остановится ни перед чем, даже перед грязной уголовщиной.
Иными словами, русские «монархисты», вставшие в оппозицию к царствующему монарху, никакими монархистами, конечно, не являлись. Тем более что не было и альтернативы. Так, оценочный критерий псевдомонархизму дал сам В. М. Пуришкевич на большевистском допросе: «Но как я мог покушаться на восстановление монархического строя [после Февраля], если у меня нет даже того лица, которое должно бы, по-моему, быть монархом? Назовите это лицо. Николай II? Больной Царевич Алексей? Женщина, которую я ненавижу больше всех людей в мире?…»[355] Вот вам и монархист. Необходимо также помнить, что вместе с высокопоставленными убийцами во дворце Юсуповых находились и британские секретные агенты, являвшиеся вдохновителями проводившейся операции и долженствовавшие «завершить дело», если вдруг оно по какой-либо причине сорвалось бы у русских убийц.
Свою роль сыграло и масонское движение, выступившее одной из ведущих структур, объединивших российскую оппозицию и сблизивших ее с англо-французскими хозяевами. Исследователь масонства четко говорит, что «парадокс русской действительности начала [XX] века состоял в том, что в оппозиции к правительству находились не низы, а прежде всего верхи общества, его так называемые “сливки” – его наиболее состоятельная и привилегированная часть»[356]. Современники указывали на «думское масонство». А лидеры различных фракций, состоявшие и в Прогрессивном блоке, и в масонских ложах, поддерживали друг друга в главном – борьбе с исторической властью.
Другой парадокс заключается в непонимании русской аристократией процессов развития общества. Очевидно, что рвавшаяся к власти буржуазия должна была убрать с авансцены русской политики именно дворянство, заменив его собой. Однако, вместо того чтобы пытаться противостоять этому объективному процессу общего развития капитализма системой компромиссов и взаимных уступок, дворянство само толкало себя к пропасти. После Первой русской революции стало ясно, что дворянством потеряна деревня – все большее и большее количество земли переходило в руки «третьего сословия». Теперь же аристократия делала все от нее зависящее, дабы высшая власть, словно «переспелый плод», сама упала бы в руки крепнувшей буржуазии.
Но в любом случае, «распутиниана» послужила лишь средством. Антиправительственная агитация велась совершенно осознанно и расчетливо, а Распутин и иже с ним лишь использовались в качестве жупела для дискредитации сакрального авторитета Царского имени, и без того сильно пошатнувшегося после событий 1905-1907 годов. Именно поэтому заговоры в верхах и не могли достигнуть сколько-нибудь решительной стадии: в ситуации, когда все общество и даже армия были настроены против императора, достаточно было одного-единственного самого первого толчка, чтобы все рухнуло в одночасье. Действительно, по замечанию исследователя, «Февраль был подготовлен моральным неприятием существующей власти. Техническую подготовку восстания никто не проводил – заняться этим было некому, да и это было необязательно. Самодержавие могло рухнуть само по себе при совершенно определенном условии – нравственной изоляции»[357].
Конечно же, как и положено бесстыдным демагогам, практически ни один из них даже в эмиграции не признал своей вины. А ведь уже остались в прошлом революция, большевики, ужасы Гражданской войны, гибель императорской семьи. Куда легче свалить собственные преступления на «несознательность» и «темные инстинкты» народа. Удивительнее всего, что и ныне по-прежнему бытуют такие оценки. Особенно при обосновании преимуществ сверхлиберальных позиций социально-экономического развития в капитализирующемся обществе современной России.