реучивали» на фронте в тыловых батальонах.
Представляется, что такое двойное обучение было неоправданным с точки зрения переполнения солдатскими массами внутренних губерний и отрыва рабочих рук от народного хозяйства страны. При этом само же военное ведомство способствовало разложению войск в тылу неадекватными мерами по усилению армии. Например, отправка на фронт в январе 1917 года унтер-офицеров постоянного состава запасных пехотных батальонов, чтобы восполнить потери в действующих войсках, окончательно лишила правительство опоры внутри страны.
С декабря 1916 года запасные стали усиленными темпами отправляться на фронт, что отчетливо видно на постепенном сокращении числа солдат тыловых гарнизонов, пригодных к отправке с маршевыми ротами. По данным Генерального штаба к 14 декабря 1916 года пригодных для отправки в окопы солдат насчитывалось 1 608 291 чел., к 25 января 1917-го – 1 422 905, к 1 марта 1917-го – 1 395 787 чел. Всего же во второй половине 1916 года было призвано 1 270 000 человек. А после февральской мобилизации 1917 года еще около семисот тысяч новобранцев, в распоряжении военного ведомства осталось не более 1,4 млн людей, могущих быть призванными в армию[364].
Такое положение вещей не могло не вызывать тревоги у соответствующих гражданских ведомств, отвечающих за состояние дел внутри империи. Промышленность и сельское хозяйство нуждались в рабочих руках для успешного продолжения войны усилиями тыла. В докладе членов Особого совещания на имя императора от 8 декабря 1916 года предлагалось приложить все возможные усилия к уменьшению потерь и сбережению человеческих жизней, дабы уменьшить количество пополнений. Ведь тем самым станет возможно увеличить производительную деятельность тыла.
Но высший генералитет не шел навстречу. В своем ответе на записку ряда депутатов Государственной думы по военным вопросам временно исполняющий обязанности начальника штаба Верховного Главнокомандующего генерала В. И. Гурко 9 февраля 1917г. указал: «Самый важный год в этой войне будет несомненно 1917-й… Мы не можем и не должны отказываться от дальнейшего увеличения нашей армии». В. И. Гурко также отверг просьбу Особого совещания об оставлении в тылу ста пятидесяти тысяч ратников второго разряда и шестисот тысяч переосвидетельствованных белобилетников. Отметив, что заменить солдат в войсковом тылу инородцами практически невозможно, генерал Гурко заметил, что «недостаток железных, шоссейных и даже хороших грунтовых дорог вынуждает нас иметь кроме боевой армии еще целые армии тыловых частей». По словам врио начальника штаба Верховного Главнокомандующего, человеческий материал всегда расходовался бережно, однако «какое-либо давление на начальников в этом чрезвычайно деликатном вопросе, несомненно, повлекло бы к угашению в них предприимчивости и наступательного порыва». Кроме того, важную роль в несении больших потерь, по словам Гурко, играл недостаток артиллерии и иных технических средств ведения боя[365].
Интересно, что проблема снижения человеческих потерь воспринимается на высшем уровне как «чрезвычайно деликатная» и могущая угасить «предприимчивость и наступательный порыв» начальствующего состава. Конечно, генерал Гурко не был одинок в своем отношении к проблеме. Его мнение разделялось высшим генералитетом, а сам В. И. Гурко давал ответ думцам, опираясь на предварительные доклады командующих фронтами в отношении данного вопроса.
С точки зрения высшего генералитета, русская Действующая армия имела все основания для того, чтобы наступать всеми фронтами одновременно (варьируя, конечно, поставленные перед фронтами задачи на главные и вспомогательные). Так, генерал Деникин впоследствии утверждал: «Я по непосредственному опыту, а не только по цифрам имею полное основание утверждать, что уже к концу 1916 года армия наша, не достигнув, конечно, тех высоких норм, которые практиковались в армиях союзников, обладала все же вполне достаточными боевыми средствами, чтобы начать планомерную и широкую операцию на всем своем фронте»[366].
Тем не менее положение дел внутри Российской империи на рубеже 1916/17 года продолжало ухудшаться. И связано это было прежде всего с объективными условиями общей неготовности страны к мировому противоборству, в которое Россия вступила в 1914 году. По справедливому замечанию исследователя, «Первая мировая война застала великорусское общество в перемешанном состоянии, когда его старые регуляторы заметно просели, а новые, присущие рыночно-частнособственнической системе, еще не заработали в полной мере. Катастрофическое расстройство товарообмена, продовольственный и топливный кризисы, дезорганизация работы транспорта, сокращение промышленного производства (очевидно, здесь имеется в виду производство товаров народного потребления, так как военная промышленность зимой 1916/17 года достигла пика своей производительности. -Авт.) – обнажали огромные целинные клинья российской экономики, еще не перепаханные культурным капитализмом»[367].
Действительно, к концу 1916 года значительно снижаются возможности транспорта. По сравнению с концом 1915 года число паровозов уменьшилось на 18,78 %, и вагонов – на 19,49 %. Помимо чисто технических причин вообще, это было вызвано резким увеличением заданий по заготовкам для Действующей армии, флота и тыловым гарнизонам, выросшим в два с лишним раза. Кроме того, с осени центральные продовольственные органы взяли в свои руки дело заготовок продуктов и для населения (понятно, что это было население городов и села потребляющих губерний), что ранее выполнялось местными органами самоуправления; а с января 1917 года начались фактические погрузки хлебов для гражданского населения.
Положение дел с состоянием продовольственного вопроса и продовольственного снабжения также резко ухудшилось к концу 1916 года, при этом прогрессируя и непрестанно усугубляясь[368]. В феврале главный начальник военных сообщений на театре военных действий генерал С. А. Ронжин констатировал, что «в данный момент отношение численности армии и состояния железнодорожной сети таково, что сеть отвечает лишь удовлетворению крайне ограниченных ежедневных нужд армии». В условиях мороза и снежных заносов не хватало топлива.
Неспособность гражданских властей по удовлетворению потребности армии и нежелание военных кругов идти навстречу министерству путей сообщения для облегчения работы транспорта обусловили неизбежность конфликтов между Ставкой и правительством. Недовольство и трения вели к разобщенности в действиях по разрешению насущных вопросов совместными усилиями. Император так и не сумел объединить воедино деятельность военных властей (Ставки и главнокомандований фронтов) и властей гражданских (Совет Министров).
Таким образом, вызванное объективными причинами несоответствие между потребностями фронта и возможностями тыла вдобавок усугублялось действиями властей, не сумевших договариваться друг с другом на уровне совместного решения проблем. Даже в тех случаях, когда Ставка Верховного Главнокомандования и шла навстречу министерству путей сообщения в деле временного сокращения (или даже прекращения) воинских перевозок в определенных районах страны, это вызывало негативную реакцию командования фронтов, которое вовсе не имело желания поступаться удовлетворением интересов фронта в пользу интересов тыла.
Дело упиралось в нежелание высшего генералитета осознать, что в критических условиях не только тыл должен чем-то поступаться в интересах фронта, но порой и фронт должен отказаться от чего-либо в пользу тыла. Нежелание самого императора Николая II ввязываться в эти дрязги, в то время как следовало немедленно замыкать на себя все ключевые вопросы управления страной и армией, лишь усугубляло проблему.
Также высшие военные власти пытались бороться с грозящим экономическим кризисом на фронте такой чрезвычайно непопулярной в войсках мерой, как сокращение пайка. Либо его ухудшением (чечевица) и введением постных дней.
Несмотря на все усиливающуюся тягу рядовой массы солдат к миру, разложение тыла и антигосударственную деятельность оппозиции, перешедшей с осени 1916 года в открытое наступление против правительства, командование сохраняло надежды на устойчивость психологии фронтовиков. В связи с этим целесообразно проследить эволюцию настроения войск Юго-Западного фронта по отчетам военных цензоров (на других фронтах дело обстояло еще хуже в связи с фактическим неучастием в крупных боях в кампании 1916 года)[369].
Настроения частей Юго-Западного фронта во втором полугодии 1916 года, по данным перлюстрированных писем:
1) август 1916 года – бодрое настроение, надежда на победу, уверенность в силах, ввиду богатого снабжения боеприпасами;
2) сентябрь 1916 года – намерение войск драться до победного конца, но при этом утомление войной, так как очевидна третья военная зима, увеличение количества жалоб;
3) октябрь 1916 года – усиление тяги к миру, но миру почетному и выгодному, жажда крутых мер в отношении продовольственной вакханалии;
4) ноябрь 1916 года – надежды на борьбу с дороговизной возлагаются только на Государственную думу, усталость от войны, резкое увеличение жалоб на пищу, решимость и одновременно угнетенность духа;
5) декабрь 1916 года – жалобы на пищу, особенно после замены мяса рыбой и чечевицей; тревога за внутреннее состояние страны, сильная тяга к миру после немецких предложений, самогоноварение в войсках как итог тенденции роста пьянства, наблюдаемый с середины года;
6) январь 1917 года – беспокойство за недоедающие семьи, жалобы на довольствие, недовольство продовольственной разверсткой («у крестьян отбирают хлеб»);
7) начало февраля 1917 года – укрепление духа, хотя мира ждут с нетерпением, уменьшение жалоб на пищу, возобновление толков о немецком засилье в верхах, тяга в отпуск (отпускники возвращаются чаще с подавленным настроением);