[378]. О наступлении немцев на востоке больше не приходилось и думать!
Но что было до грядущей победы тем, кто рвался к власти, с одной стороны, и кто отмалчивался своей ответственностью за обладание этой самой властью, с другой. Череда все новых призывов представлялась бессмысленной и неоправданной на фоне затягивания войны, и потому значительная часть солдат в начале 1917 года уже не верила в победу под руководством именно этого монарха и существующей власти. Именно, не верила, так как осознать неотвратимость победоносного исхода войны для России, массы не могли. В связи с этим представляется справедливым тезис, что «Россию потрясла не война, а поражения в ней русских армий». Ведь война как психологическое явление формирует особенности сознания, создавая особый психологический тип человека, когда в условиях экстремальной обстановки и особенных форм быта, формируются отличные от довоенных особенности психологии людей[379].
И все-таки армия еще являлась довольно здоровым организмом, в отличие от постепенно разваливающегося тыла, не умевшего терпеть и, стиснув зубы, работать на оборону, руководствуясь лозунгом «Все – для фронта, все – для победы!». Невзирая на те действия «верхов», что неотвратимо расшатывали обороноспособность страны, нации и армии, войска еще держались и более или менее, но были готовы перенести еще год войны, еще одно широкомасштабное наступление на Восточном фронте, еще один жертвенный порыв во имя достижения победы в затянувшейся войне. Генерал Виноградский уже в эмиграции характеризовал солдатский состав Действующей армии в зиму 1916/17 года следующим образом: «Они… обладали некоторыми свойствами милиции, утомились к концу летней кампании, реагировали на политические настроения в глубоком тылу… Наступательная сила армии прогрессивно ослабевала, но в зиму 1917 года армия была еще в общем безусловно здорова»[380].
Тем не менее зимой, с окончанием боевых действий, поглощавших внимание и заботы войск, на Восточном фронте все-таки стали распространяться апатия и пассивность, подогреваемые известиями из тыла о деятельности оппозиции, готовящейся к решительной схватке с царизмом за власть. Причем недовольство стало выражаться уже не только в пассивном своем выражении (дезертирство и уклонение от военной службы), но и активно – с оружием в руках, как бы предвосхищая солдатские мятежи революционного 1917 года.
Так, после нескольких открытых мятежей в армиях Северного фронта (в ходе Митавской наступательной операции 12-й армии) смертные приговоры были вынесены шестидесяти шести солдатам: тридцать семь человек 55-го Сибирского стрелкового полка, двадцать четыре человека 17-го Сибирского стрелкового полка, пять человек 223-го пехотного Одоевского полка. Масса других солдат была приговорена к каторжным работам, арестам, переводу в штрафные части и т.д. Существенным моментом является тот факт, что неповиновение боевому приказу проявилось под влиянием агитации – письменных прокламаций, разносимых агитаторами[381].
Впрочем, верховная власть страны продолжала верить в свою счастливую звезду. Армии союзников по Антанте наконец-то вырывали инициативу из рук противника, в 1917 году намечалась решительная кампания, долженствовавшая завершить войну безусловными победами на фронтах войны. Если еще и не окончательной победой, то – не подлежавшей никакому сомнению в самой скорой перспективе. Российская империя сравнительно благополучно преодолела кризис в развитии военных действий и теперь могла с оптимизмом заглядывать в будущее. В то же время правительство не желало и не умело вести рекламную пропаганду: как отмечает С. С. Ольденбург, «огромное большинство населения совершенно не отдавало себе отчета в гигантских достижениях этого года».
Как уже говорилось, император Николай II только ждал весны, чтобы начать наступление и победой помешать революции. Ведь действительно, в случае победной кампании никакая революция уже не грозила бы режиму. В беседе с бывшим могилевским губернатором А. И. Пильцем 22 января 1917 года царь говорил: «В военном отношении мы сильнее, чем когда-либо. Скоро, весной, будет наступление, и, я верю, что Бог даст нам победу, а тогда изменятся и настроения». Однако, по воспоминаниям многих современников, сам император к этому времени уже скорее плыл по течению, нежели пытался переломить ситуацию.
Последней каплей в настроениях пессимизма и фатализма стало убийство Г. Е. Распутина. Царь, наверное, был рад тому, что судьба избавила его от распутинского влияния, однако смерть единственного человека, который мог облегчать страдания наследника, не могла не стать отрицательным явлением для императорской семьи. За два дня перед встречей с Пильцем Николая II видел бывший премьер-министр В. Н. Коковцов, который отметил разительное отличие состояния царя по сравнению с январем 1916 года, когда эти люди встречались последний раз перед 19 января 1917 года. В своих воспоминаниях граф Коковцов пишет: «Внешний вид государя настолько поразил меня, что я не мог не спросить его о состоянии его здоровья. За целый год, что я не видел его, он стал просто неузнаваем: лицо страшно исхудало, осунулось, и было испещрено мелкими морщинами. Глаза, обычно такие бархатные, темно-коричневого оттенка, совершенно выцвели и как-то беспомощно передвигались с предмета на предмет, вместо обычного пристального направления на того, с кем государь разговаривал. Белки имели ярко выраженный желтый оттенок, а темные зрачки стали совсем выцветшими, серыми, почти безжизненными»[382]. Таким был император – фигура, от которой фактически зависела судьба воюющей страны, – всего за пять недель до Февральской революции.
Состояние вооруженных сил являлось последней надеждой царя на успешный для страны и династии исход событий. В это время на всех русских фронтах шла подготовка к предстоящему весеннему наступлению: в частях строились особые военные городки, где солдаты обучались преодолению заграждений и укреплений неприятеля. Прибывавшие на фронт пополнения тут же включались в общую схему подготовки к новой кампании. Сами же солдаты, по отчетам контрразведки и военных цензоров, томились бездействием и ждали весны, «чтобы размяться» в наступательных боях. Тем более что усиление армии техническими средствами ведения боя являлось несомненным.
Но все это было в тылах Действующей армии. Непосредственно же в самих окопах картина зачастую была иная. Причем особенно безрадостное положение создавалось в армиях Западного фронта, бездействовавшего с середины лета 1916 года. Кризис снабжения, перманентное уменьшение пайка, общая усталость от несения окопной службы изматывали людей, вызывали равнодушие и бездействие начальствующего состава, чьи кадры к 1917 году, после потерь, резко ухудшились. Так, один из участников войны впоследствии вспоминал, что зимой 1916/17 года в окопах Западного фронта «люди недоедали и недосыпали, не раздевались и подолгу не бывали в бане. Все это грозило обратиться истощением, болезнями, оказывало пагубное влияние на моральное состояние солдат. Офицеры будто не замечали ничего. Целые дни они проводили за игрой в карты и без зазрения совести пьянствовали. Их влияние на солдат падало день ото дня. Армия разваливалась на глазах»[383].
Конечно, не везде и не все было так плохо. Конечно, общее ухудшение кадров Действующей армии после потерь кампании 1916 года не могло не сказаться на общем самочувствии армейского организма, однако наступления в кампанию 1917 года, разумеется, никто не думал отменять. Готовились и в верхах.
Например, этой зимой штаб Юго-Западного фронта организовал военную игру, посвященную организации взаимодействия артиллерии и пехоты на избранных участках прорыва. По итогам проведенной игры генерал А. А. Брусилов смог выбрать начальников ударных артиллерийских групп в предстоящем наступлении. Также главкоюз, опираясь на мнение профессионалов, наметил участки предстоявшего нового прорыва неприятельского фронта, согласно мнению общевойсковых командиров и инспекторов корпусной артиллерии[384]. Этими мероприятиями опыт организации Брусиловского прорыва 1916 года был приумножен и расширен.
На ряде совещаний высшего командного состава в конце 1916 – начале 1917 года было принято оперативно-стратегическое планирование русских армий Восточного фронта в предстоящую кампанию. Прежде всего, признавалось, что наступать будут все русские фронты одновременно. Главный удар наносится южнее Полесья армиями Юго-Западного фронта при поддержке Румынского фронта. Цель – разгром австро-венгерских войск и готовность к переносу удара либо на Балканы, либо в тыл германцам, стоявшим севернее Полесья. Вспомогательные по своей сути, но решительные удары наносят взаимодействующие между собой Северный и Западный фронты. Их цель – прорыв германского фронта и отбрасывание его в Польшу. Все это должно было быть увязано с предполагавшимся генеральным наступлением англо-французов.
Последним этапом планирования кампании 1917 года стала общесоюзная конференция в Петрограде в феврале. Начиная со второй половины 1916 года, когда произошел перелом в ходе войны в пользу Антанты, «в Лондоне и Париже был взят четкий курс на подмену общесоюзных конференций сепаратными англо-французскими совещаниями, решавшими основные вопросы стратегии и коалиционного руководства войной, которые скрывались или доводились в общей форме до других союзников. Общекоалиционные конференции в Шантильи наделе превратились в пустую формальность»[385]. Поэтому, чтобы не раздражать русских, а также вынудить их наступать опять-таки самоотверженно и решительно, последняя конференция и была назначена в Петрограде.