Надвигавшаяся революция с конца 1916 года была видна и понятна многим. Убийство Г. Е. Распутина не случилось просто так. Однако император, сделав ставку на весеннее наступление, надеялся, что его режиму удастся продержаться зиму, а после наступления угроза революции будет отодвинута. Ведь понятно, что Николай II не намеревался идти навстречу оппозиции, требовавшей сосредоточения реальной власти в руках парламента – «ответственное министерство» и есть такой передел властных полномочий. Поэтому-то, по верному замечанию протопресвитера армии и флота Г. Шавельского, революция для царской семьи произошла «неожиданно», невзирая на все признаки катастрофы[400]. Царь рассчитывал на попытку дворцового переворота. Такой переворот соответственно должен был бы быть подавлен войсками. А получил революцию, в которой объединилась вся нация, и потому борьба Николая II в этом случае фактически была обречена на неудачу.
Бесспорно, оппозиция не рассчитывала на народную социальную революцию: с конца 1916 года полным ходом шла подготовка верхушечного переворота, долженствовавшего просто «разменять фигуры»: царя Николая II на его сына или брата. Понятно, что при таком раскладе новый государь не получал бы и грана реальной власти. Потому-то оппозиционеры скорее запугивали власть угрозой революции, желая на самом деле ни в коем случае ее не допустить.
Революция спутала расчеты заговорщиков, но, главное, люди были морально готовы к каким-то рубежным событиям, а потому и поддержали кампанию по свержению императора с престола. Но вот то обстоятельство, что вместе с Николаем II рухнет и сама монархия, стало просчетом для тех либералов, кто «раскачивал лодку». Именно поэтому, уже после всего, генералы жаловались на либералов, «вычистивших» их из армии, а либерал-буржуа сетовали на «темноту» народа.
В свою очередь, социалисты всех мастей (напомним, огромное количество из них если и не были террористами непосредственно, то как минимум полностью одобряли терроризм как средство борьбы с властями) кивали на большевиков. Мало кто из тех лиц, что приняли активное участие в подготовке революции и падении монархии, признали самих себя виновниками той Красной Смуты, что началась в России с Февраля 1917 года (Октябрь стал всего лишь логическим этапом Смуты, развязанной в Феврале).
Значительную роль в подготовке государственного переворота сыграли английский и французский послы, своими действиями и заверениями придававшие оппозиции уверенность в легитимности их действий в глазах Запада. Например, 22 ноября на заседании Государственной думы правый депутат Н. Е. Марков намеренно оскорбил председателя думы М. В. Родзянко. Французы отреагировали немедленно, демонстративно наградив Родзянко крестом ордена Почетного легиона. Для того чтобы увидеть, насколько тесно союзники «завязывались» во внутренних российских делах, по идее, нисколько их не касавшихся, достаточно почитать дневник французского посла в России М. Палеолога:
– 4 августа 1916 года он пишет, что при смене царя Россия немедленно выйдет из войны;
– осенью французский посол чрезвычайно озабочен борьбой с правительством Б. В. Штюрмера и сочувствует мысли об отречении императора;
– а уже в январе М. Палеолог принимает активное участие в открытом обсуждении дворцового переворота посредством гвардейских полков.
В свою очередь английский посол Дж. Бьюкенен указывал, что «дворцовый переворот обсуждался открыто… вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император и императрица, или только последняя»[401]. Такие «обсуждения» велись в присутствии посла и, очевидно, при его активном участии. Вот таким предательским хамелеонством англо-французы платили своему верному союзнику, который жертвовал всем, чтобы остановить германскую военную машину на пути господства в Европе. Этот факт лишний раз подтверждает истину о том, что перед решительным выбором надо думать головой, а не сердцем.
Отречение
Нельзя сказать, что император не пытался бороться за власть, а покорно принял свершившееся. Ведь все-таки у него, как у Верховного Главнокомандующего, по идее «под рукой» были войска. По признанию самих же революционеров, в эти дни с восставшим гарнизоном «легко могла бы справиться какая-нибудь одна вызванная с фронта и не затронутая политической пропагандой казачья дивизия»[402]. Так что чисто в военном отношении у царя были все шансы на успех.
С другой стороны, будет справедливо сказать, что авторитет императора Николая II к началу 1917 года резко упал даже в глазах гвардейских офицеров, некоторые из которых даже участвовали в подготовке дворцового переворота, воскрешая события XVIII столетия. Еще в январе 1917 года в Петроград должна была быть переброшена 1-я гвардейская кавалерийская дивизия, затем, после отмены, – 3-я гвардейская кавалерийская дивизия. Но к 28 февраля ничего не было сделано: гвардейская конница оставалась в районе Ровно, невзирая на ряд то отданных, то отменяемых приказов. Вряд ли все это было случайно.
М. Ф. Флоринский, изучая взаимоотношения императора с высшими властными структурами государства, на наш взгляд, совершенно справедливо полагает, что влияние царя на правительство – это одно, а на высший генералитет – совсем иное. Николай II «не мог перетасовывать руководство Действующей армии с такой же легкостью, как министров. Чехарда среди командного состава грозила немедленными отрицательными последствиями – полной дезорганизацией управления войсками и соответственно военной катастрофой». Именно поэтому царь был вынужден «сквозь пальцы» смотреть на отношения между генералами и оппозиционерами. М. Ф. Флоринский, в частности, приводит в пример известное письмо А. И. Гучкова к М. В. Алексееву в 1916 году, широко распространявшееся на фронте и в тылу[403]. Представляется, что как раз потому отношение императора к генералу Алексееву постепенно изменилось с доброжелательного на более негативное, что отмечается в ряде мемуаров. Лишь военный профессионализм М. В. Алексеева позволял ему удерживаться на своем посту.
Но и здесь нельзя не отметить еще одно странное «совпадение»: как известно, с конца 1916 года генерал М. В. Алексеев находился на излечении в Крыму. Там он продолжал оставаться высшим руководителем армии, что подтверждает утверждение оперативно-стратегического планирования на кампанию 1917 года, составленного в Ставке без М. В. Алексеева, но получившего силу только после санкции начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Все еще больной генерал Алексеев, не вылечившись до конца возвращается в Ставку 23 февраля – как раз к началу событий в Петрограде.
Интересно, что когда генерал Алексеев в ноябре 1916 года уезжал лечиться, молва тут же разнесла информацию о том, что его сознательно отравили (новейший пример в достижении власти путем лживой информации подобного рода – бывший президент Украины В. Ющенко). Теперь же, как раз к самому началу революционных событий в столице (а ведь и государственный переворот был намечен на конец февраля!), начальник штаба Верховного Главнокомандующего, не долечившись, что еще более странно (высокая температура), спешно возвращается в Ставку. Неужели бывают такие совпадения?
И только теперь, когда в столице воюющего государства разворачивалась революция, для отправки в Петроград стали подбираться войска. При всем том, что как раз генерал М. В. Алексеев воспротивился возвращению в Петроград ряда гвардейских полков с фронта, и ничего не сделал для того, чтобы вывести из столицы хотя бы часть разлагающегося гарнизона и запасных полков. Карательные соединения должны были решительно навести порядок в столице.
Действительно, все данные подтверждают, что император, при всем своем фатализме, собирался бороться за корону до конца. Помимо экспедиции бывшего главкоюза генерала Н. И. Иванова (Георгиевский батальон в семь сотен штыков), посланной в мятежный Петроград непосредственно из Ставки (Могилев), предполагалось бросить на столицу и фронтовиков. Одновременно с трех фронтов (кроме Румынского) на восставших должны были быть направлены по кавалерийской дивизии и по два пехотных полка с пулеметными командами:
– Северный фронт – 67-й Тарутинский, 68-й Бородинский пехотные полки, 15-й уланский Татарский и 3-й Уральский казачий конные полки (отправка 28 февраля);
– Западный фронт – 34-й Севский, 36-й Орловский пехотные полки, 2-й лейб-гусарский Павлоградский и 2-й Донской казачий конные полки (отправка 1 марта);
– Юго-Западный фронт – лейб-гвардии Преображенский, 3-й Его Величества и 4-й Императорской Фамилии гвардейские стрелковые полки (отправка 2 и 3 марта), лейб-гвардии Уланский Его Величества конный полк. Уже вечером 27 февраля о предстоящей карательной экспедиции знал военный министр генерал М. А. Беляев, по идее, долженствовавший организовать умиротворение в столице до прибытия карательных частей.
Однако корень вопроса состоял в том, что император, чье царствование началось с кровавой Ходынки, не желал кровопролития. Часто высказывалось мнение, что Николай II якобы знал о зловещих и роковых пророчествах Серафима Саровского и Иоанна Кронштадтского, предупреждавших царя об обреченности его царствования. Возможно, мол, что это знание обрекло императора на пассивность и бездействие в самый критический момент. Действительно, ведь генерал Н. И. Иванов, брошенный в мятежную столицу первым, получил строгий приказ избежать кровопролития. Как возможно подавить бунт без крови – бог весть!
Тем временем уже 1 марта в революционной столице вышел в свет знаменитый Приказ № 1 по Петроградскому военному округу, подписанный Петроградским Советом и фактически утвержденный думцами. Теперь страх ответственности за мятеж и трепет перед возможной расправой правительственных частей, перед военно-полевым судом более не беспокоил солдат столицы: гарнизон не нарушил присяги; солдаты – не бунтовщики, а граждане и герои. Этот акт как нельзя более своевременно перевел восставшие войска на сторону революционеров.