Таким образом, для объяснения (по крайней мере, в первом приближении) поведения верховного генералитета в решающие дни может быть два пути. Во-первых, сознательная поддержка усилий оппозиционных кругов по устранению данного конкретного монарха как политической силы с арены русской истории. Во-вторых, глобальная деформация массового и индивидуального сознания людей глобальной ложью и клеветой, взятой на вооружение теми силами, которые стремились взять в свои руки власть, вырвав ее из рук царизма.
То есть либо явные предатели империи и присяги, либо неумные дилетанты, возомнившие себя вершителями не только военного дела, но и политики. Наверное, правильным будет признать, что обе эти линии сочетались не только внутри генеральской корпорации, но даже и внутри каждого из большинства этих людей, на которых разом навалилась двойственность ситуации и ограниченность выбора. Колебания между дискредитированным режимом и всячески обелявшей себя оппозицией стали характерным признаком поиска компромисса для себя лично в высших кругах страны.
Наиболее внутренне честными стали такие люди, как, например, вложивший свою немалую лепту в давление на царя в эти дни главкоюз генерал А. А. Брусилов, верой и правдой затем служивший Временному правительству. Или убежденный монархист генерал Ф.А. Келлер, предложивший императору свои услуги по подавлению мятежа, а впоследствии немедленно вышедший в отставку после отказа приводить свой 3-й кавалерийский корпус к присяге тому же Временному правительству.
Нарушение присяги – подобный поступок трудно объяснить только личной непопулярностью фигуры последнего императора и его окружения. Таким образом, речь может идти либо о наличии определенного массового заговора (что маловероятно, хотя можно допустить причастность к идейной подготовке государственного переворота некоторых генералов), либо о такой потрясающей деформации психологии и определенных ментальных структур массового и индивидуального сознания, что перед системой глобальной лжи не устоял даже генералитет. Тем более – армия и страна в целом.
Следует учесть, что львиная доля объектов критики со стороны оппозиции имела место быть в реальности. Смысл лжи – в придании этим объектам такого разрушительного для судьбы страны и нации значения, которого на самом деле не было: «В массе своей общественность была искренне убеждена, что положение народа ухудшалось, поскольку просто не допускала мысли, что при самодержавии возможен какой-либо прогресс, а только ожидала от него, как говорил П. Н. Милюков в Государственной думе в 1916 году, либо глупости, либо измены. Кроме того, общественность чувствовала в себе силы и знания, чтобы исправить ситуацию, поэтому претендовала на роль избавителя от недуга и, следовательно, на власть лечить, помогать и управлять. Таким образом, в данном случае речь идет не о фальсификации, а об идеологической аберрации. Мы сталкиваемся с типичным примером нечувствительности к новой информации под влиянием установки»[421].
Критика власти объединила в одно целое ранее достаточно разрозненные явления в общественной жизни страны. Это и недовольство войной, и аграрный вопрос, и личность императора, и сама российская действительность как таковая. Отмечается, что фигурой, цементировавшей общество, находившееся в состоянии трансформации и модернизации, так или иначе, являлся царь. «Распутинская эпопея», тысячекратно преувеличенная либеральной прессой, перечеркнула значение фигуры царя в глазах народа. В итоге «Россия приблизилась к историческому рубежу свержения самодержавия, оказавшегося полностью десакрализованным в глазах масс. Предопределенность падения Романовых оказалась связана с мировой войной, скрутившей все компоненты кризиса в тугой узел, и добавившей к ним взрывоопасную маргинализацию основных производительных сословий»[422]. Избежать кризиса, как представляется, было невозможно – слишком поздно. Но поиски выхода продолжались, и в условиях отсутствия веера альтернатив Николай II мог делать ставку только на победоносный исход кампании 1917 года, для чего были все основания.
Кризисы в истории человека и общества – это всегда время выбора: «Идеал верноподданнической преданности, образцового послушания и преклонения перед царской властью оказался лишь приспособлением к власти. Дворянство постепенно осознало, что царь не соответствует своему мифическому образу. Десакрализация личности монарха, расщепление архетипа власти, разрушение ее привычного образа в глазах общества, управленческая неэффективность власти, вызвавшая разрушение сознания общества, отчуждение дворянства от государства – все эти объективные факторы обусловили системность социального кризиса»[423]. Уступка со стороны царя в отношении создания «ответственного министерства», возможно, смогла бы перевалить через рубеж зимы 1917 года. Наступление дало бы в руки царю дополнительный козырь. И потому, по нашему мнению, нельзя категорично считать, что падение самодержавия в этот период являлось неизбежным. Монархический ресурс заключался в возможности эволюции режима, который в военное время мог быть исключительно кардинальным.
Рубеж выбора был пройден летом 1915 года, когда оставалась последняя возможность для сотрудничества между властным режимом и крупным капиталом – создавать коалиционное министерство следовало не позже августа 1915 года. Теперь же Николай II мог выбирать лишь из двух вариантов: или, затягивая время, все-таки «дотянуть» до весеннего прорыва, или, не рискуя на грани фола, полностью удовлетворить требования оппозиции. И то не факт, что уступка ограничила бы стремление либеральной буржуазии к власти.
Добровольное отречение от престола в пользу сына или брата также могло спасти монархию. Этого требовала оппозиция, а ее роль в событиях февраля 1917 года была решающей – не следует преувеличивать роль народных масс в Феврале. Но шаг должен был быть сделан своевременно, на что император не мог пойти, не поступившись своими принципами.
Итак, генералы сделали ставку на Государственную думу, а значит, так или иначе, на революцию. Действительно, в конечном счете фактором, перевесившим в решении царя, стало недвусмысленно-настойчивое мнение генералов – «семь генерал-адъютантских револьверов, приставленных к виску императора». Если раньше против царя были столица, оппозиция, двести тысяч штыков (в том числе пусть даже «недогвардейских») столичного гарнизона, то теперь – и вся армия в лице ее руководства.
В создавшейся ситуации, когда император убедился, что ни один из высших генералов не поддерживает его, монарх капитулировал (вспомним, что точно таким же образом состоялось и первое отречение Наполеона в 1814 году). Е. Э. Месснер говорит об этом: «Николай I во главе войска пошел бы усмирять взбунтовавшийся Петроград – Император Николай II послал туда генерала Иванова с приказанием избегать кровопролития. Александр III твердо руководил бы из Ставки сражением за режим, разыгравшимся в столице – Император Николай II уехал из Ставки и оказался во Пскове. Там он, усомнившись, по наговору Рузского и Родзянко, в своих силах продолжать выполнение царственного труда, не арестовал Рузского, не казнил Гучкова с Шульгиным. Надлом державности, слом Державы!»[424] Е. Э. Месснеру следовало бы добавить, что императору пришлось бы казнить не только Гучкова и Шульгина, но и всех высших генералов, которых он сам же выдвинул на такие высокие посты.
Манифест об отречении был выработан в Ставке церемониймейстером высочайшего двора директором политической канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н. А. Базили, а редактировал сам генерал-адъютант М. В. Алексеев, после чего текст был передан в Псков для представления его императору Николаю II, которому ничего не оставалось, как подписать Манифест об отречении за себя и за сына в пользу своего брата великого князя Михаила Александровича и передать его прибывшим из Петрограда депутатам Временного комитета А. И. Гучкову и В. В. Шульгину. Именно после этого Николай и записал в своем дневнике: «… Нужно мое отречение… К 2.30 пришли ответы от всех главнокомандующих. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте и в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился… Кругом измена и трусость и обман!»
Даже мать императора, вдовствующая императрица Мария Федоровна, в своем дневнике отметила, что царь действительно был вынужден прекратить сопротивление ввиду безвыходной ситуации: «Ники был неслыханно спокоен и величественен в этом ужасно унизительном положении». Николай II не мог не воспринимать действия своих генерал-адъютантов как выражение мнения всего генеральского корпуса. Наверное, даже если бы император попробовал бороться, то сколько командармов и комкоров поддержали бы его? А на решительное пролитие крови Николай II не был способен: фактически судьбу монархии решили всего-навсего семь человек с генерал-адъютантскими погонами на плечах. Император отрекся в безвыходных условиях без шанса свободного выбора[425].
Один шаг, ставший главным, сбросил ситуацию в пропасть. Иначе этот кризис было уже и не разрешить – только через пропасть. Логика развития революции потребовала отречения и великого князя Михаила Александровича, а, следовательно, и упразднения династии Романовых в России, и монархии вообще. Генералитет, опираясь опять-таки на позицию оппозиционеров, дорвавшихся до верховной власти, до реальной возможности развязывания Гражданской войны, поддержал и эту меру. Примечательно, что царь, вначале отрекшийся и за себя, и за сына, затем передумал и вновь предложил на трон кандидатуру цесаревича, но опять-таки все тот же генерал М. В. Алексеев скрыл этот документ, не дав ему информационного хода. Впрочем, для сложившейся ситуации это было уже все равно: монархия должна была уйти.